Андрей Калганов - Родина слонов
Лишь трое охранников ехали на конях — Жердь, Филин и Плешак. Эти все больше молчали, изредка переглядывались. Кмети с завистью посматривали на всадников и отпускали на их счет скабрезные шутки. Конники беззлобно отбрехивались, потому — не дело справному вою обиду таить на зубоскальство сотоварищей.
Слух об обозе летел впереди него, и людины, прознав, что вот-вот должны появиться княжьи сподручные, загоняли во дворы вольно гуляющую живность, да и сами не рисковали высовываться.
По пути кметям не удалось даже гусем разжиться. И это разозлило их еще больше. В обозе добра немерено, а им с того добра — шиш. Кто-то было сунулся ворошить в телеге, но Жердь огрел не в меру любопытного стража мечом по шее. Не разверни Жердь клинок, валяться голове кметя в дорожной пыли на радость людинам.
Наконец обоз выполз на большак и загромыхал по укатанному пути.
Дурной славой пользовалась дорога, испокон на ней тати озоровали. Шла она лишь недолго по полям, потом углублялась в еловый лес, такой неуютный и темный, что за каждым кряжем путнику мерещилась лютая нежить. И вправду что-то злое водилось в этом лесу. Иначе чем объяснить, что почитай каждый год находят изувеченные тела обочь тракта.
Истома разбил воинский стан на заливном лугу, что уродился меж Днепром и лесом. Заливной-то он заливной, только никогда на нем скот не пасли, место гиблым считалось. Князь рассудил, что злая молва сыграет ему на руку — отворотит сорвиголов, каковые водятся в любом граде, и татьи ватаги от ночных вылазок. Лагерь князя, в котором добро почитай со всего Куяба свалено, стал желанной добычей. Многие готовы и ради меньшего головой рискнуть.
Кмети насторожились, даже вроде протрезвели, хмуро вглядываясь в лес. Пустая затея — за шаг от большака ни зги не видно. Многие обнажили клинки, а один нахлобучил шлем и даже опустил личину.
Неизвестно, действительно ли почуяли что-то кмети или это от хмеля и солнца души оробели, только ватага превратилась в войско. И войско это готовилось отражать вражий набег, хоть и врага никакого не было видно.
Бывает так, общее дело или общий страх сплачивает людей. До тех пор сплачивает, пока еще больший страх не заставит думать лишь о своей шкуре.
Где-то на полпути дорогу преградил внушительных размеров кряж. Елка упала, разметав широченные лапы, в том месте, где нипочем не объедешь, потому как вокруг болотце чавкает, а по болотцу возы не пройдут. Возницы сыпанули с телег, вооружившись топорами, и принялись рубить ветви, чтобы потом всем миром отволочь голый ствол с дороги. Кмети окружили людинов полукругом, выставив мечи.
Жердь пронзительно засвистел, спрыгнул с коня и бросился к телеге. Вмиг лиходей разрыл сено, выхватил снаряженный лук и тул, набитый стрелами. Плешак и Филин тоже успели достать оружие. Из ельника в обозников уже били невидимые стрелки — это подручные Жердя отрабатывали долю.
Жердь взметнулся в седло, послал стрелу в грудь молодому кметю и бросил коня назад. Убийцы держались шагах в десяти от жертв, с такого расстояния ни одна бронь не выдержит удара бронебойной стрелы, а ты защищен от внезапного броска жертвы.
Длинные четырехгранные наконечники прошивали кольчуги, вонзались в не защищенные броней выи. Кмети, не ожидавшие предательства, сбились в кучу. Кто-то попытался перелезть через кряж, чтобы за ним укрыться, но Филин прикончил смекалистого. Один людин бросился в лес, но тут же получил стрелу в живот — Жердевы подручные били без промаху.
Скоро все было кончено. Жердь вновь свистнул, давая сигнал своим. Из леса на большак тут же вывалили пятеро, один из них, дебелый парень, радостно заорав, кинулся к горе тел и принялся молотить здоровенной дубиной — своим единственным оружием.
— Ох, вдарит Бык, вдарит... — пускал слюни парень. — Ведь вдарит... — Дитятя орудовал дубиной, расшибая черепа. Кровавые ошметки летели во все стороны.
Четверо мужиков, покачивая топорами, с опаской поглядывали то на недоросля, то на Жердя.
— Уйми шутоумного, Косорыл, — прорычал Жердь, — его дело поклажу тащить, а с недобитками сами как-нибудь управимся.
— Пущай потешится, одна ему радость... — промямлил мужик с прижатой к плечу головой.
— Ты, никак, перечить вздумал?! — Жердь надвинулся на ватажника.
— Не злобись, батька, — испугался мужик, — это я так, обмолвился от устатку...
Косорыл подошел к дитяте, проорал:
— Гарно вдарил, оборонил от лихих людей!
— Ы-ы-ы-ы... — откликнулся недоросль.
— Всех покрушил!
— Ага, — радостно шарахнул дубиной Бык.
— Ты положь, положь колошматину свою, еще наиграешься, пора и за дело браться. — С этими словами Косорыл протянул Быку мешок.
Бык захлопал глазами и с явным сожалением зашвырнул дубину в лес, взял мешок и с грустным видом поплелся к телегам.
— Скидавайте добро в мешок, только с умом, — приказал Жердь, — на пустяшное не зарьтесь!
Плешак с Филином смотрели исподлобья, о чем-то перешептывались.
— Чегой-то мы в твой мешок добро сваливать будем? — не выдержал Плешак. — Всяк о себе думать должон.
— Зря, что ли, на рожон лезли? — поддержал товарища Филин. — Свои сумы первыми набьем. Или ты слову своему не хозяин?
Жердь усмехнулся:
— Давай, хлопцы, не тушуйтесь, лезьте вперед батьки.
Плешак кинулся к телеге, раскидал сено и принялся запихивать в суму серебряные и золотые кубки. Филин не отставал от товарища — разбросал груду ковров, обнажив окованный железом сундук, сбил рукоятью меча замок и принялся выгребать монеты.
— Довольны? — ласково улыбаясь, говорил Жердь, медленно приближаясь к Филину. — Разве ж я когда своих обижал?
Ошалев от блеска серебра и золота, ватажник не заметил, как Жердь оказался у него за спиной. Блеснул нож-засапожник, и из шеи Филина ударила кровавая струя. Жердь отпихнул тело и выхватил лук.
Услышав предсмертный хрип, Плешак резко обернулся и... тут же получил стрелу в лоб. Беспомощно взмахнув руками, опрокинулся на телегу.
Жердь вернул лук в налучье и осклабился. Работа сделана на славу.
— Прости, батька, — смущенно проговорил Косорыл, — не поспеть за тобой. Только хотел его топором, а ты уже без меня управился.
— Еще раз так не поспеешь, — осклабился Жердь, — гляди, как бы к пращурам не отправиться.
Артельщики понуро уставились в землю.
— Чего приуныли? — ухмыльнулся Жердь. — Али по Плешаку с Филином печалитесь? Али меня испужались?
— Тебя, батька, — пробормотал горбатый мужик, стоящий по правую руку от Косорыла.
— Не боись, добрый я сегодня. Ухожу от Истомы, в артель иду! — объявил Жердь. — Вот сердце и поет. Сперва только наведу княжью свору на ложный след, чтобы к нам не нагрянули.
— А Филину с Плешаком туда и дорога, чужаки ведь они, небуевищенские, — пробасил Косорыл. — Вольницу нашенскую не разумели, гульбищем брезговали. Токма за барыш и старались. Вот барыш их и сгубил.
Жердь подошел к Плешаку, задрал на мертвом ватажнике подол кольчужной рубахи, деловито вспорол брюхо и пустил Колченога в страшную рану:
— Гуляй...
Из нутра раздавалось хлюпанье и чваканье — крыс выгрызал еще не успевшие остыть внутренности.
* * *
Прошло совсем немного времени, и ватага, погрузив на Быка мешок с добычей, отправилась в Буевище, а Жердь провел скакуна в поводу вдоль дороги и, очутившись по другую сторону кряжа, поскакал в стан Истомы. Кольчуга Жердя была посечена, в прорехах виднелись окровавленные лоскуты рубахи. Обожравшийся мертвечиной Колченог сидел на плече, вцепившись коготками в кольчужные кольца, и всем своим видом внушал жалость.
— Обоз побили, — крикнул лиходей, подъезжая к стану Истомы.
Крыс заверещал и чуть не сверзился.
— Тати подстерегли в лесу... — вопил Жердь, — кряж повалили... Выродки Любомировы, их там что гнуса на болоте... Лесом ушли. Филина с Плешаком... Моя вина, не уберег! Мне и ответ держать! Не поминайте лихом!
Он развернул коня и помчал прочь от стана, весьма довольный собой... Довольный, потому что рассчитал все верно.
— Куда?! Ополоумел? — заорал кто-то вслед.
— Сгинешь попусту!
Не зря Косорыл рубил его кольчугу, не зря изгваздал рубаху Плешаковой кровью! Поверили! Мол, ушел Жердь от смерти, а потом совесть заела, что мертвых товарищей бросил, рядом с ними костьми не лег... Поверили, но за ним не пошли. Больно надо за княжье добро с любомировскими воями связываться.
Недалеко от кряжа Жердь спешился, подумал, может, отпустить скакуна? Нет, если жеребчик набредет на кого-нибудь из истомовских дружинников, тот может заподозрить неладное.
— Не обессудь, Гнедок! — проговорил Жердь и вогнал меч в бок коня по самую рукоять.
Скакун заржал, вскинулся. Лиходей выдернул клинок, бросил в ножны и, сойдя с большака, зашагал едва приметной тропкой в Буевище.
* * *
Когда потянуло дымом, Истома все еще сидел в светлице. Кувшин с ромейским вином заметно опустел, а зелья в мешочке поубавилось. Едкий прогорклый дым казался князю слаще меда. Перед глазами стояла вольница Полянских просторов, лента Днепра, по которой снаряди только ладьи — и иди воевать ромеев. Древлянские леса, топи и неудоби обозревал Истома как бы с высоты птичьего полета. Видел и северные страны; видел, как идут по волнам варяжские драккары, как колышутся на юге степные травы, как мечутся джейраны, спасаясь от стрел охотников, как неспешно бредут караваны по путям халифата, как рушатся твердыни, попранные могучими войсками, как молят о пощаде покоренные правители. И еще видел Истома себя, восседающего на золотом троне на вершине мира, а вокруг простирались завоеванные страны.
