Сергей Беляков - Остров Пинель
…доклад Пинеля… освистан на Ассамблее Королевского Общества Психиатров…
…уехал на Сен-Маартен, открыл клинику-лепрозорий…»
Потом – переход на Каммингса и Розена:
«…Двое блестящих выпускников Кингс-колледжа, объединенных идеей излечения шизофрении путем восстановления утраченных, дегенерированных нервных клеток… Вдвоем поступили в адъюнктуру медицинской школы Фонтейн-Кремлон в Париже… работа в Сальпетриере и в Бисетре…
…будучи токсикологом, Каммингс ценил значимость работ Пинеля не только, а может, и не столько в лечении проказы, но в систематизации данных о влиянии токсинов на нервную систему человека…
Месяцы корпения в билиотеках привели к уникальной находке – неизвестный до сих пор дневник Николя Деламбера, ученика и помощника Пинеля… Дневник был найден вдали от Европы, после случайного… Деламбер добросовестно описывал детали опытов, чего сам Пинель не делал либо по небрежности, либо по умыслу…
Интенсивная проработка данных Деламбера… Каммингс и Розен открыли кордекаин – препарат, который Пинель выделил в сыром виде из растений, доставленных во Францию из Вест-Индии экспедицией Корте-Боланж для королевской аптеки в конце XVIII века… эксперименты на животных и на лепрозных больных…
Растение, родственное семейству N.O. Leguminosae, обитает в дождевых лесах Южной Америки… Каммингс и Розен выделили чистый кордекаин…
Тесты на животных принесли ошеломляющий результат: нервные клетки, котрые считались невозвратимо погибшими в результате травмы или болезни, полностью восстанавливались при введении кордекаина…»
Дальше шел типичный псевдоднаучный треп – панацея от болезни Паркинсона, Альцхаймера, незаменимое средство для приживления утерянных в результате травм конечностей, для омоложения памяти… Закончилось все тоже стандартно: молодые ученые надеются… Образец сотрудничества… Перспективы для человечества…
Крекер приписал:
«Южная Америка, Венесуэла: трава из парка Парима-Тапирапеко и рекомендация Розенкранца «Каликсе» заняться ее изучением…
Дневник Деламбера нашел Каммингс – он хранится в Архиве Нидерландских Антилл в Виллемстаде. Прочти дневник; записи Деламбера наверняка имеют отношение к происшедшему.
До связи завтра.»
Новый бармен оказался ничуть не лучше своего напарника и непреклонно выставил меня на свет божий. Поплутав немного по Пунде, я вышел наконец на улицу, ведущую к мосту королевы Эммы, свернул налево у самого моста и оказался у ворот Форта Амстердам, где находился Архив.
Вход в форт был бесплатным. Скучающий охранник в будке махнул рукой в сторону здания Архива:
«Архивариуса зовут Тийс. Аккуратнее с ним – он, конечно, не кусается, но строптив, как бультерьер…»
* * *Меня лихорадит. Это чувство сродни тому, которое, наверное, испытывает кладоискатель. Я знаю, что ключ к сокровищу где-то рядом – и этот странный старикан, похожий на гнома из сказок (только полосатые гетры отсутствуют, но в такой жаре не до гетр…), может определить мою судьбу.
«Зачем тебе это нужно?» – спрашивает Тийс, и тут же продолжает, не давая мне объясниться. – «Впрочем, не отвечай. Ты ведь можешь наплести все что угодно, лишь бы заполучить доступ к бумагам… Врешь или нет – проверить не могу, да и нет у меня желания,» – гном жует губы. – «Считай, что тебе везет – сегодня я добрый. Я запру тебя на ночь в архиве; имей ввиду, на окнах – решетки, дверь окована железом, так что если надумаешь что спереть – не надейся… Тем более, что из форта ночью тебе все равно не выбраться».
Форт Амстердам, в котором располагается архив, представляет собой конгломерат добротных построек – церковь, майорат, суд, бывшие казармы, вспомогательные здания. С четырех сторон их окружают сложенные из огромных валунов стены, в десять-двенадцать метров высотой. С середины семнадцатого века форт добросовестно плавится под карибским солнцем. Выйти из него можно только через ворота, которые на ночь берутся под стражу нарядом полиции, так что предупреждение Тийса напрасно. Я хамею и прошу разрешения на пользование компом, который стоит на его столе. Старик испытующе глядит мне в глаза:
«Интернет всю ночь не гоняй. Заплатишь двадцатку завтра утром».
Ну что ж, это по-божески.
Он уходит. На его столе дымится почти литрового размера чашка с кофе. Незатейливо расписанная соломенная плетенка прикрывает от мух что-то съедобное на тарелке – я понимаю, что он оставил все это для меня…
Запах съестного кружит голову. Я не помню, когда я ел последний раз. С изумлением смотрю на свой впавший живот – таким худым я не был со времен бут-кэмпа в армии.
Давлюсь обалденно вкусным бутербродом с курицей и какими-то листьями, обжигаюсь крепким кофе. Теперь можно и за работу.
Вид пыльных полок, тянущихся на добрые пару сотен метров, убивает мой энтузиазм на корню. Коробки и почему-то корзины с книгами, отдельные огромные фолианты на подставках-козлах, стеллажи, полки, полки, легионы полок с книгами, брошюрами, тетрадями, папками… Тусклые дежурные лампочки под сводчатыми потолками. Мрачно. Пахнет пылью и крысиной отравой.
Мне становится немного веселее, когда я вникаю в систему каталогизации. Проще простого. Еще немного времени спустя удается сузить область поиска до шести рядов полок где-то в середине безбрежного зала. Дежурного света не хватает, я пользуюсь диковатого вида старинным фонарем с шестигранным фокусором, который стоял у входной двери. Фонарь испускает – вспомнилось старинное слово «эманация»… – пучок чего-то условно-приближенного к свету. Приходится подносить книги прямо под фокусор. От усталости у меня слезятся глаза.
Ночь неспешно шествует над Кюрасао. Где-то далеко за стенами форта звучит музыка; тоскливо подвывает собака, увеличивая мою депрессию и скептицизм – на что, собственно, надеялся Крекер? В этом архиве хранится больше амбарных книг добросовестных бюргеров, торговцев кофе и сахаром, чем записок ученых… Карибы никогда не были центром научной мысли, это уж наверняка.
Когда я вытащил тетрадь, зажатую между протоколами собраний Общества Фармацевтов Арубы (шестьсот тридцать три страницы, неудобоваримая смесь из французского, фламандского, и немецкого – склоки, заговоры, разборы…) NN 233-571 и альманахом КАДАО (Королевской Ассоциации Дантистов Антильских Островов) за 1811 год, удивляться находке уже не было сил.
Хлипкие от времени листки табачно-желтого цвета, исписанные плотными строчками выцветших чернил, едва ли не рассыпаются от прикосновений.
Старинный французский читается трудновато, но я не вникаю в детали. Деламбер пишет нерегулярно, пропускает дни, иногда – недели. Его рукопись больше похожа на личный дневник, перемежающийся данными экспериментов – он кляузничает на Пинеля, на своего сокурсника Кресси, также работающего в группе Пинеля, на Маннхайма, хирурга в лепрозории на острове.
Я вчитываюсь в дневник, шевеля губами от напряжения.
То, что описывает Деламбер, не укладывается в голове. Я не знаток, но, похоже, Пинель далеко опередил теорию и практику медицины тех времен. Рисунки Деламбера выполнены существенно лучше, чем текст. Мыши, кошки, собаки, овцы – и даже люди – с разверстыми спинами и черепами выглядят очень натурально; детали строения спинного мозга и устройства черепов млекопитающих выписаны с любовью и тщанием. Бутерброд Тийса тяжело забулькал у меня в животе, просясь наружу. Мужественно продолжаю чтение.
Кажется, я нашел…
* * *«Марта 30-го 1814 г.р.Х.
Сегодня – решающий день. Все очень возбуждены. Fuongo N8, тщательно очищенный и промытый Кресси с помощью пало-пало, готов к работе. Мастер Филипп волнуется не меньше нас, но скрывает это под напускным весельем и нарочитой уверенностью. Наш успех на мышах, овцах и других… (непонятное слово) …был очень обнадеживающим, но только сейчас, впервые после переезда мастер Филипп решился на операцию на кадавре… Беднягу звали «Ово», потому что проказа полностью лишила его волос на голове; у него также отпали уши и нос, что в сочетании с гладким черепом и привело к возникновению прозвища.
Он умер два часа тому назад. Жара и влажный воздух Карибов заставляют нас торопиться. Контакт с тканями прокаженного даже после его смерти нежелателен, поэтому мы все одеты в робы (следует рисунок – нечто, очень похожее на ку-клукс-клановца в полной экипировке…). Негодяй Кресси подлизывается к мастеру…»
Я пропускаю несколько абзацев, наполненных жалобами Деламбера на Кресси.
«…когда переносили Ово к Fuongo, кто-то вспомнил изречение о Магомете и горе – все от души рассмеялись, и мы чуть было не уронили простыню с телом… Напряжение сразу спало. Следующие двенадцать часов мы провели в операционной. Было невыносимо жарко; четверо рабов непрерывно работали опахалами над операционными столами, но это почти не помогало. Наши костюмы пропитывались потом в мгновение ока – их приходилось менять через каждые пару часов; пальцы в нитяных перчатках скользили по металлу скальпелей…
