Экстрим - Прист Кристофер
Одиннадцать погибших, меньше, чем тех, кого убил в прошлом году Джерри Гроув, а ведь какая это была трагедия даже по военному времени, никто и помыслить не мог, что с этим городом может случиться что-нибудь худшее.
Сегодня Булвертон все еще не может прийти в себя после устроенной Гроувом бойни. А пройдет полвека, и какой эпизод из жизни города будут вспоминать как самый страшный?
Рядом с мемориальным садом начинался глуховатый проулок; пройдя по нему совсем немного, Тереза оказалась на широкой торговой улице. Это была Хай-стрит, о чем свидетельствовала табличка, прибитая к стене на одном из перекрестков. Судя по количеству сошедшихся сюда людей, торговля была в полном разгаре. Тереза прошла улицу из конца в конец, разглядывая всех встречных, чувствуя, что, пусть это и первое ее здесь утро, она успела уже познакомиться со многими гранями городской жизни. Она держала в руке открытую записную книжку и записывала по пути адреса полицейского участка, библиотеки, почты, банков и так далее — всех учреждений, которые могли понадобиться ей в будущем.
В первом же газетном киоске она купила карту города и местную газету. Бегло просмотрела заголовки, однако недавний ужас, неотвязно присутствовавший в умах людей, не поминался ни разу.
И только рядом с ратушей — зданием вполне современным, но построенным так, чтобы естественно сливаться с остальным городом, — она увидела наконец прямое напоминание о той бойне. На большом, вроде рекламного, щите был изображен циферблат. Надпись над ним гласила: «Булвертонское бедствие — воззвание лорда-мэра». Там, где на обычном циферблате было бы написано «двенадцать часов», стояла сумма в фунтах (5000000), а вместо двух стрелок была только одна, отмечавшая, сколько уже собрано. Сейчас она находилась где-то между семью и восемью часами, чуть дальше трех миллионов, и за ней была начерчена красная полоса.
Рядом с дверью мэрии, прямо на асфальте, лежали венки. Тереза стояла в нескольких шагах от них, не совсем уверенная, стоит ли ей приблизиться и прочитать надписи на лентах; с одной стороны, это могло бы показаться местным бестактностью, но с другой, она не хотела так вот пройти мимо, словно ничего не заметив. Это начинало понемногу проникать в ее сознание — неотвязное, фоном присутствующее ощущение беды. Не только венки, не только щит с циферблатом, но и сам тот факт, что она все время думает об этой беде, высматривает ее следы. Она вдруг осознала, что ищет эти следы на лицах прохожих, что подсознательно удивляется как отсутствию в городе зримых физических шрамов, так и тому, что хозяева гостиницы не сказали об этом ни слова. Но ведь люди умеют скрывать свою боль под маской внешнего безразличия.
Тереза понимала, что сама она действует именно так. И что ей нужно прямо, без отлагательств приступить к тому, что она задумала. Найти людей, поговорить с ними. Вы были в тот день здесь, в городе? Вы видели Гроува? А вот вы лично, а вы как-нибудь пострадали? Был ли среди убитых кто-нибудь из ваших знакомых? Она хотела услышать свой голос, задающий эти вопросы, хотела услышать ответы, хотела высвободить всю боль, туго, пружиной сжатую в этих людях и в ней самой.
Но только все это, конечно же, не ее собачье дело. Ненавязчивый уют этого города, спокойное, без излишних эмоций поведение людей на улице, а также и то, что она ни с кем здесь не знакома достаточно близко для непринужденного разговора, — все это вместе буквально кричало, что она здесь чужая. Она задумывалась над этой проблемой и раньше, еще дома, трезво понимая, что так оно, скорее всего, и будет. Как, думала она, отнесутся горожане к ней, посторонней? Будут они ей рады или будут ее сторониться? Теперь она знала, что не то и не то. Они ею вовсе не интересовались — как потому, что это было для них самым естественным поведением, так и потому, что они бы предпочли, чтобы и она поменьше интересовалась ими.
Этот город понес тяжелую утрату, уж она-то в этом вопросе разбиралась. Она была в нем настоящим экспертом. И неизбежно она вновь подумала об Энди. Почему это никак не кончается? Сколько бы времени ни проходило, ей никак не становилось лучше. Усилием почти физическим она оторвала свои мысли от него, и тут, почти сразу, произошло не совсем понятное.
По пути назад, к гостинице, Тереза вспомнила об Эми. Эми казалась достаточно разговорчивой, и Тереза думала, не начать ли расспросы прямо с нее. А почему бы и нет, ведь она же тем летом находилась в Булвертоне и почти наверняка знает здесь многих. Работая за стойкой бара в маленькой гостинице, неизбежно приобретаешь широкий круг знакомств.
Погруженная в эти размышления, Тереза подошла к мощеному пятачку, на котором стояло с десяток ларьков. Люди что-то покупали, бродили с места на место, ровный гул голосов мешался с популярными мелодиями, гремевшими из приемников, установленных за двумя ларьками. Здесь продавались по преимуществу фрукты, овощи и мясо, но были и ларьки иного рода, торговавшие подержанными книгами, видеокассетами и компакт-дисками, а также садовыми инструментами, детской одеждой, мелкой мебелью и прочей ерундой. И вот как раз у такого ларька, торговавшего грошовыми хозяйственными товарами — пластиковыми ведрами, швабрами, вениками и бельевыми корзинами, — Тереза увидела Эми. Эми о чем-то спорила с ларечником, человеком средних лет, с круглой бородкой и усами, всклокоченными волосами и мускулистым, но уже подобрюзгшим телом. Ларечник заметно злился, он что-то быстро говорил и время от времени тыкал в Эми пальцем. Однако бледная от бешенства Эми отнюдь не собиралась уступать, в какой-то момент она отбила обличающий палец ларечника в сторону — и тот тут же вернул его на прежнее место.
Тереза застыла от изумления. Она знала этого человека! Но как, откуда, каким таким образом? Пробиравшиеся между ларьками покупатели все время толкали ее в спину, и Тереза вдруг сообразила, что стоит на проходе. Тогда она медленно, опасаясь себя обнаружить, пошла дальше. Чем ближе подходила Тереза к ларьку, чем лучше видела лицо ларечника, тем меньше оставалось у нее уверенности, что она знает этого человека. Теперь ей казалось, что она узнала не столько определенного человека, сколько широко распространенный тип. Эта неопрятная шевелюра, эта бородка, высокий лоб, заметно выпирающий живот, грязная белая футболка под кожаной жилеткой, массивные руки и плечи — все это было не слишком примечательно, однако в его манере себя держать, в агрессивном поведении было нечто, напоминавшее Терезе малоприятных субъектов, с которыми ей приходилось сталкиваться дома, в США. С такой внешностью он легко мог бы принадлежать к одному из вооруженных ополчений, которых столько возникло в американской глухомани за последние двадцать лет. Тереза непроизвольно ощупала взглядом его тело, высматривая признаки спрятанного оружия.
И тут же себя одернула: ведь это Англия, где огнестрельное оружие под запретом, где нет, насколько ей известно, никаких вооруженных ополченцев, где бессмысленно делать с первого взгляда те же предположения, что и в Америке. Здесь, в Англии, человек с такой внешностью вполне мог водить грузовик, или писать стихи, или торговать на уличном рынке.
Но при всей разумности этих доводов первое впечатление не изгладилось, и Тереза приближалась к ларечнику с некоторой опаской.
Ни он, ни Эми ее не заметили. То, о чем они там беседовали, никак Терезы не касалось, и она опять почувствовала себя настырной особой, нагло лезущей в чужую жизнь. Она очень хотела бы остановиться и послушать, о чем они спорят, однако знала, что делать этого не следует.
Остановившись у ларька, Тереза фактически призналась бы в своем любопытстве, а потому прошла мимо, даже не замедлив шага, и услышала лишь несколько слов.
— …убраться отсюда, — говорил мужчина. — Ты что, не понимаешь, тебе же не хрен здесь делать? Будь сейчас Джейс…
Все остальное потерялось за гулом толпы, хотя Терезу и спорящих разделяло не более двух шагов. Из того, что ответила Эми, она вообще ничего не расслышала.
