Ефим Сорокин - Милостыня от неправды
Во дворе при добром вечернем солнце молодой священник заливал воском горлышки глиняных кувшинов с освященной водой из Енохова источника. Возница ставил кувшины на повозку. Когда мы проходили мимо, возница отдавал священнику монеты. Стали ругаться из-за денег.
Неподалеку был постоялый двор с дешевым ночлегом.
Когда я уже разместился и вышел в коридор, чтобы о чем-то попросить прислугу, у дверей своей кельи меня встретила пожилая красивая женщина, упала к моим ногам и слезно умоляла войти. Я был смущен и вошел в ее келью. Но женщина вдруг развеселилась, обнажилась и стала делать всякие мерзостные движения. От нее трудно было оторвать взгляд. Недобрая страсть уже потревожила мою душу. Женщина уже торжествующе посматривала на меня, а я, растерянный и смущенный ее разнузданным дыханием, уже считал наше соитие неминучим, и, наверное, скверная обольстительница добилась бы своего, но тут я заметил на ее плече сине-красную наколку жрицы с именем внутри: Ноема. Это меня отрезвило. Я вспомнил о своей Ноеме. Но не только наколка позволила мне устоять против бесовского ухищрения. На теле женщины белел, похожий на острый обглоданный рыбий хребет, шрам. От пупка до позвоночника. И я подумал, что для нее вынимали из живого человека почку. Я оттолкнул обольстительницу, высвободил свое дыхание и вышел невредимым. Она заклинала меня криком, но я читал молитвы и не слышал ее слов. Но я еще долго не мог избавиться от тайной любодейственной страсти: разнузданно танцующая блудница являлась тонким воспоминанием. Или мелькнет в толпе женщина, отдаленно похожая на бесстыдную обольстительницу, и я вспомню, как призывала она меня к беззаконному сожительству. Или услышу смех, отдаленно похожий на смех бесстыдной обольстительницы, и перенесу всю память свою во время, когда был призываем к бесстыдному сожительству. А однажды увидел на столе в придорожной трапезной обглоданный рыбий скелет, похожий на шрам бесстыдной обольстительницы, и подвергся душевному смущению, вспомнив, как призывала она меня к беззаконному сожительству…
Рано утром, еще при полной луне, меня разбудил топот копыт. Я глянул в окно и увидел карету, запряженную ангелами. Услышал торопливые женские шаги мимо моей двери. Рассвело еще слабо, но я узнал свою вчерашнюю обольстительницу. Она была одета по-городскому. Ее спутница тоже была одета по-городскому, но узоры на ее головной накидке не блестели серебром. Уже из кареты вчерашняя обольстительница глянула в мое окно. Я отпрянул, но не отступил. К карете подошел священник и подал в окошко кувшины. Белые кони, понюхав дорогу, тронули. Священник попробовал монету на зуб.
Утром я обнаружил, что у меня украли пергамент Иавала-скотовода. Священник, к которому я обратился, строго спросил:
— Кто украл?
— Если бы я знал — кто, я бы к вам не обращался!
Я не стал покупать у священника воду. Неприятное ощущение от торговли на святом месте оттенялось сожалением об украденном пергаменте.
11
Ноема-жрица, сестра Тувалкаина, читая пергамент в карете, покусывала свои плотоядные губы и присвистывала, не замечая, что служанка с оторопью посматривает на нее.
«Тувалкаин вызвал к себе Иагу и сказал, не глядя в глаза жрецу:
— Сможешь ли вывести клеймо с плеча двойника Ламеха-каинита?
Иагу удивленно посмотрел на господина, но не его слова удивили жреца, а голос, которым они были сказаны. Иагу показалось, что чужой голос живет в теле Тувалкаина. Жрец глубоко кивнул. И внимательно посмотрел на господина, ожидая разъяснений, но разъяснений не последовало.
— А чтобы его не спутали с настоящим Ламехом-каинитом, на теле его должно быть выжжено клеймо, будто двойник — он.
«Если я вас правильно понял, отныне двойником будет настоящий Ламех-каинит, ваш отец?» — хотел спросить Иагу, но не решился. Он все еще ждал разъяснений, но разъяснений не последовало.
Ламеха-каинита усыпили вином, и на его лопатке было выжжено клеймо, а сам Ламех был заточен в лечебницу как двойник, возомнивший себя настоящим Ламехом. Он буйствовал. Его посадили в клетку. Его изнуряла властная сила уныния. Иагу понимал Тувалкаина. Тот избавлял человечество от тирана.
Однажды Тувалкаин и Иагу спустились к Ламеху в подвал лечебницы. Сальная лампа давала неверный свет.
— Кровь моя! — вопил из-за решетки Ламех, обращаясь к сыну. — Я — отец твой! Меня заклеймили во сне!
— Поразительно! — сказал Тувалкаин, глядя в глаза отцу, и, обращаясь к Иагу, произнес заготовленную фразу: — Я всегда боялся, что двойники станут вести себя…
Унылый стон вырвался из утробы Ламеха, а на лице появилось выражение остервенения.
— Ту! Я — твой отец! — тщетно ища защиты, взывал Ламех.
— Ладно, — сказал Тувалкаин, будто уступая своему сомнению. — Иагу, попросите приехать сюда моего отца.
— Но…
— Скажите, что возможен заговор — придумайте что-нибудь!
Иагу, поспешая, поднялся по лестнице.
Вскоре в подвал лечебницы спустился лже-Ламех в сопровождении двух подручных Иагу. Сам он остался стоять на лестнице. Лицо лже-Ламеха было как бы мертвое, а глаза заметно косили. Он стал тянуть шею, точно пытался заглянуть за невидимую преграду, потом резко втянул голову в плечи, конвульсивно дернулся и, ожив, прокашлялся и деловито огляделся. В присутствии двойника настоящий Ламех онемел.
— Отец, — обратился к лже-Ламеху Тувалкаин, и на дне его голоса слышался чужой голос, — двойник утверждает, что настоящий Ламех — он! Что его заклеймили во сне. Он так верит в это… Извини, отец… Я колебался… Мы просим тебя показать нам твое левое плечо. Мы хотим убедиться, что на нем нет клейма. — При этих словах лже-Ламех схватился за меч, но подручные Иагу не позволили ему вынуть оружие из ножен. Ламех за решеткой несколько приободрился и облегченно вздохнул. Иагу стало жаль Ламеха.
— Ту — кровь моя, не считай это собственным несчастьем! — бодро выкрикнул Ламех.
Подручные бесцеремонно оголили приведенного по пояс. Его попытки освободиться остались тщетными. Могучее тело не смогло вырваться из нежеланных объятий. Ламеха-двойника резко повернули спиной к Тувалкаину так, чтобы и Ламех за решеткой мог видеть чистую, без клейма, спину. Ламех злобно молчал, сжав в кулачищах толстые прутья решеток.
— Ты — чудовище, Ту! — Бесплодная ярость убивала Ламеха изнутри. А его двойник нанесением меча с тучной проворной ловкостью кромсал подручных Иагу. И вдруг, как по приказу, лже-Ламех точно окаменел. Иагу вынул меч из застывших рук лже-Ламеха, взглянул без удивления и страха на убитых и приказал двойнику не своим голосом:
— Следуй за нами! — Лже-Ламех, двигая заостренными ушами, поплелся за Тувалкаином и Иагу. Походка его вызывала отвращение. Иагу хотел сказать Тувалкаину: «Ваш отец догадался, для чего вы разыграли эту сцену». Но не посмел.
— Да, он догадался, — сам себе сказал Тувалкаин, но не своим голосом.
«Он догадался, что вас мучает совесть», — подумал Иагу.
— Может быть, и так, — в раздумье сказал Тувалкаин. — И, взывая к ней, назвал меня чудовищем. — И беспечно прищелкнул пальцами.
— Я не расслышал, господин, — проговорил Иагу, испугавшись, что прочитали его мысли.
— Это я — сам с собой…»
— Неужели все это правда? — желая противного, спросила себя Ноема-жрица и испугалась своего голоса, потому что не открывала плотоядных уст. И снова углубилась в пергамент.
«Много лет спустя Ноема-жрица прочитает о подмене Ламеха, возвращаясь из пещеры Еноха, где безуспешно пыталась соблазнить молодого Ноя и где ее служанка выкрала у него мой пергамент…»
Ноема-жрица змеиной улыбкой отдала должное прозорливости Иавала-скотовода и, облизнув свои сладкие распутные уста, села удобнее и вернулась к пергаменту.
«Ноема-жрица, прочитав пергамент, змеиной улыбкой отдала должное моей прозорливости, приказала развернуть коней и поехала в новый город, чтобы увидеться с Тувалкаином.
Вечером они ужинали вместе.
— Ту, — обратилась Ноема к брату и, пригубив кровавое вино из золотого кубка, поставила его на белую скатерть. — Детство и юность мы провели вместе, и это были незабываемые годы. У нас было и остается много общего, даже мечты. Но в жизнь их воплощаешь ты, а не я. Не потому, что я не хочу, а потому, что многого теперь просто-напросто не понимаю. Кто-то крадет у меня моих духов, и я превращаюсь в обыкновенную женщину.
— Слишком длинное предисловие, Ноема! — прервал Тувалкаин, раздражаясь и от того, что Ноема говорит не своим голосом, и от того, что на глубине своего слышал чужие интонации.
— Ту… тогда… сразу после того, что произошло у заброшенной штольни… когда отец убил моего мужа Ксанта… Это был уже не отец?
— Нет, это был уже не отец! Это был его двойник! Это что-нибудь меняет?.. Я не спрашиваю, Ноема, как ты догадалась, но я хочу, чтобы ты спросила, кто мне подсказал такой ход, — не своим голосом сказал Тувалкаин и посмотрел на сестру так, точно хотел сделать из нее мишень для издевательства.
