Владислав Кетат - Стать бессмертным
— Инженер Цейслер, — я слегка пожимаю здоровенную, но нестрашную пятерню.
— Ба! Доктор Циркуль! Наслышаны-с, как же-с.
— ???
— Ну, у нас город маленький, все друг другу если не близкие родственники, то уж точно дальние. Вы моей племяннице изволите преподавать самую необходимую в мире науку. Где тонко, там и рвётся, была бы пара, момент найдётся?
— Ещё забыли, что всякое сопротивление временно…
— Да, да, забыл, хорошо, что напомнили. Я ведь точно помню, что их, вроде, три было, ваших основных правила, а вот самое главное-то и запамятовал.
Беляев изучающе прищуривается, будто смотрит на какую-нибудь редкую зверюгу в зоопарке. Я отвечаю тем же — изучаю Беляева.
— Итак, — говорит он, видимо, вдоволь насмотревшись на мою физиономию, — если сопромат приехали читать вы, то, не стряслось ли чего с неутомимым доктором Рыжовым?
— С ним случилась одна неприятность, — отвечаю я, — в общем, он заболел.
— Надеюсь, ничего серьёзного?
— Как вам сказать. Сломал себе обе ноги…
— Что вы говорите! — Беляев изображает на лице крайнее удивление. — Неужели, бежал за девкой и раньше времени спустил штаны?
Теперь удивляться приходится мне.
— Всё было несколько иначе, он упал с лестницы, но ваша версия тоже ничего. Откуда у вас такие смелые фантазии?
— От верблюда. Таких бабников, как ваш Евгений Иванович ещё поискать. Неужто, не знали?
— Ни в одном глазу…
— Странно. А тут про него легенды ходят. Среди дамской половины населения, в основном.
— Вот никогда бы не подумал.
— А чего тут думать. Самец здоровый, — Беляев смотрит на меня поверх очков. — Хотел сказать, мужчина видный со здоровой тягой к мезальянсу. Знаете, есть такая категория девушек, которые очень любят мужчин постарше…
Сказанное Беляевым запоздало вводит меня в кратковременный ступор. Рыжов — бабник? О нём тут легенды ходят? Не верю!
— Да и бог с ним с Рыжовым, — Беляев машет в воздухе волосатой ручищей, — горбатого могила исправит. А вы, значит его коллега. Доктор? Кандидат?
— Соискатель, — отвечаю я, и настроение моё начинает стремительно портиться.
— Ну и когда же намерены метать дисер перед свиньями? — не унимается Беляев.
— Сложно сказать…
— Понимаю, понимаю. А научный руководятел кто?
— Сейчас принято говорить «руководильник» или «руководилдо».
— Хм. Последнее особенно близко к истине. И всё же, кто?
— Был Щетинкин.
Беляев становится серьёзным и весь его оптимистический задор вдруг испаряется неизвестно куда.
— Жалко. Чертовски жалко, — говорит он, глядя куда-то в сторону.
— Вы что, были знакомы?
— Не скажу, что близко — он всё-таки намного старше — но общаться приходилось. Ладно, ну его, ваш сопромат, расстройство одно. Так с чего мы с вами начали?
— С мотивации, если мне не изменяет память.
— Ах, да, мотивация… ответьте мне, дорогой вы мой доктор Ци…, простите, инженер Цейслер, на кой штангенрейсмус вы с ней сцепились? Разве не видно, что у тётки не все дома?
— Вообще-то, я хотел пошутить.
— Ну, ни фига же шуточки у вас, доктор! Можно я буду звать вас доктор? Привык, знаете ли, к терминологии племянницы.
— Лучше не стоит. Давайте, это я буду назвать вас доктор, а вы меня, скажем, по имени: Алексей.
— Как пожелаете, Алексей. Тогда зовите меня по фамилии: Беляев. Идёт?
— Идёт.
— Вот и славно, один редут взят. Теперь поднимите вверх правую ладонь (я поднимаю), левую положите вот сюда (он подсовывает мне томик фельдшерского дела) и повторяйте за мной: клянусь ни при каких обстоятельствах больше никогда не шутить со стареющими женщинами!
Я смотрю на него, должно быть, со слишком явным подозрением в его вменяемости.
— Какой-то вы вялый, — говорит он, убирая книгу, — руки можете опустить.
Я опускаю руки и складываю их на груди. Беляев на некоторое время замолкает, будто раздумывая, о чём бы ещё меня спросить.
— Ну, расскажите теперь, как вам наш парадиз? — наконец говорит он.
— В смысле? — удивляюсь я.
— Ну, город вам наш как?
— Да я, собственно, мало чего успел изучить. — Пожимаю плечами я. — Наш филиал только, да общагу изнутри. Но ни там, ни там, ничего парадизообразного не обнаружил.
— Не понимаю, что вас не устраивает — природа, архитектура, люди хорошие. Именно рай на земле.
— Да, люди у вас хорошие. Добрые.
— Не судите обо всех по этой курице. Она безнадёжна. — Беляев очень убедительно крутит пальцем у виска и косит обоими глазами. — А люди у нас замечательные потому, что время, когда хорошим тоном было спрашивать: «Где воруешь?» вместо: «Где работаешь?» наш городок как-то миновало. Вероятно, оттого, что воровать тут было нечего. Те, кто не уехали в Москву на заработки, безусловно, слегка озлобились от безденежья, но, поверьте, остались нормальными. Не то, что в столицах.
— А что в столицах?
— Там все продали души дьяволу. — Беляев поднимает правую руку с сомкнутыми указательным и средним пальцами. — Презренный металл лишил вас ума, чести и совести. А заодно и стыда.
— Лично я ничего никому не продавал.
— Ай, бросьте. Все так говорят. На самом деле, факт продажи ваших душ доказательств не требует.
— У вас что, чек есть?
Беляев смеётся противным смехом, который совсем не вяжется с его габаритами.
— Нет, чека у меня нет, — говорит он, отсмеявшись. — Но всем известно, что вы мечтаете разбогатеть вдруг, одномоментно, здесь и сейчас. Раз и готово. Поэтому и использовать приходиться короткую, как мини-юбка формулу успеха…
— Круглое — лизать, продолговатое — сосать?
Беляев одобрительно хлопает меня по плечу.
— Третье забыли: что плохо лежит — хватать.
— А вы здесь, значит, используете другую формулу.
— Мы — другую. Мы исповедуем долгий и безнадёжный путь, что с вашей точки зрения, как это у вас называется, катастрофически негламурно. Но путь этот лечит и совершенствует душу. Лично я занимаюсь практикой только ради удовольствия. Денег это совершенно не приносит.
— Путь Сенишинских самураев?
— Jedem das Seine[8].
— Оптимистично.
Беляев встаёт с табурета и направляется к металлическому умывальнику, над которым вместо зеркала висит табличка с надписью: «Мойте лапы, эскулапы». Открывает воду, и из латунного крана начинает прерывисто сикать тоненькая струйка.
— Кстати, вы женаты? — спрашивает он, намыливая волосатые лапищи.
— Нет, я не женат, — памятуя о прошлой ошибке, говорю я.
— А! Ну, так это же здорово! — Беляев вытирает руки белым вафельным полотенцем и возвращается на свой табурет. — У нас тут девушки просто загляденье.
— Да? Я что-то не заметил.
— А я вам объясняю, почему. Всё дело в том, что стремление к недостижимому стандарту зализанных в фотошопе моделей привело ваших столичных мымр в логически обоснованный эстетический тупик.
Я киваю.
— Лично мне на таких противно смотреть, — продолжает Беляев. — А здесь у нас, напротив, сохранился уникальный женский тип, который для меня всегда являлся эталоном. Как бы это поточнее сформулировать — образ советской городской красоты. Попрошу не путать с красотой российской глубинки — это совсем другое. — Беляев показывает руками, в каких именно местах не нужно путать только что введённые им понятия. — Для вас некрасиво всё, что не попадает в формат журналов для дур. Так? Вы просто разучились замечать настоящую красоту. Не говоря уже о том, какие у вас там царят нравы… эти ваши столичные паршивки… проституция стала практически нормой поведения…
Мне надоедает провинциальный бред, и я его прерываю:
— На самом деле, Беляев, — говорю я, — весь этот глянец не для наших, а скорее, для ваших паршивок… Наши обычно разбираются с этими вопросами сами, а вот вашим, без справочной литературы не обойтись никак. А насчёт нравов, то, поверьте, провинциальные девушки обычно более раскованы. Очень я их за это люблю…
— Да?
— Да-а-а. Это мой конёк. Надо просто попозже зайти в небольшой круглосуточный магазин и вежливо поинтересоваться стоимостью интимных услуг у продавщицы подходящего возраста. А лучше, у какой-нибудь из девушек, которые расставляют продукты на полках, так называемых мерчандайзеров. Здесь самая важная вещь — это уверенность, подходишь и интересуешься. И вот только не надо хлопать глазищами — ежу понятно, что ты даёшь в подсобке хозяину, Рафику, а может ещё и охраннику Мише и шофёру Диме. Так что побольше наглости и всё будет чики-пуки. Цена вопроса — пятьсот рублей максимум. Главное, чтобы было на чём и куда отвести даму. На худой конец, конечно, можно и в авто, но это как-то слишком по-тиновски. Раз в месяц для разрядки конечно можно, но не чаще…
Беляев удивлённо поднимает брови.
— С вашим ростом в машине?
