Дарья Аредова - Не наша сказка (СИ)
Кольцо я водворила на его законный палец. И пусть Дольгар утрется.
Пока что я бродила по замку и решила заглянуть к Тадеушу. На этот раз пропустили без лишних слов – все-таки, отнюдь незавидное положение господиновой жены давало весомые преимущества.
Охотник сидел у стены, вытянув ноги, и развлекался плетением из подгнившей соломы, запросто служившей узнику постелью, каких-то хитрых фенечек. Может, что-то записывал. А может, просто занимал руки. При виде меня Тадеуш поднял голову, затем опустил обратно и вернулся к своему занятию. Я ощутила себя как-то неловко. Сами посудите: я на свободе, а он в тюрьме.
Дверь еще не успела закрыться за спиной, Тадеуш не произнес ни слова, а я уже зажала рот ладонью, перекрывая своему желудку путь к наглому дезертирству.
— Какого черта?! – обернулась я к охране. Солдат равнодушно поглядел на меня, продолжая жевать кусочек смолы – как бычок на пастбище.
— А чего? – лениво уточнил он.
— Чего?! Да тут дышать нечем!
— Нужник… – пожал плечами бычок, продолжая жевать. – Ну, ты идешь, не?
Нужник представлял собой единую траншею, выкопанную вдоль тюремной стены – одну на все камеры. С двух сторон она ныряла под стены и разила аммиаком очень соответственно.
— Чем вы кормите пленников?.. – риторически пробормотала я, делая шаг внутрь.
— Баландой. – Тадеуш продолжал плести. – Тебе чего, княжна?
— И тебе здравствуй, – немного обиженно отозвалась я, присаживаясь напротив.
— Ну, здравствуй.
— Не нукай, не запрягал. Ты как тут?
— Как с девчонкой на сеновале, – широко улыбнулся охотник, наконец-то поглядев на меня. – А ты?
— Как с ублюдками в постели. – Я немного замялась. – Знаешь… я хотела извиниться.
— За что?
— Ну, это же из-за меня нас заметили. Если бы не я, ты был бы свободен.
Повисла пауза. Распухшие пальцы Тадеуша старательно выплетали хитрый узор.
— Ну, да, – отозвался охотник. – И чего?
— Ну… извиниться хочу.
— А. Ну, извиняйся.
Я начала злиться.
— Извиняюсь!
— А зачем? – уточнил Тадеуш, чем окончательно поставил меня в логический тупик. Действительно – что тут скажешь?
— Мне совестно.
— И чего? А проку мне от той совести? И извинения твои меня на волю не выпустят, – крайне логично и очень недовольно пояснил охотник.
— Да чего ты, ну! – разозлилась я. – Мог бы хотя бы…
— Чего?
— Ничего.
Я встала. Он ведь прав. Пользы от этих извинений никакой.
Развернувшись, я молча стукнула охраннику и покинула камеру.
Неприятный осадок от разговора с Тадеушем перерос в настоящее расстройство. Оно грызло и не давало покоя, и даже комната мертвой Вилёнки не спасала. В конце концов, я отложила книгу, упала на пыльную кровать и сердито уставилась в потолок.
Ну, виновата, да. Но я ведь не нарочно!
Слезы предательски подступили к горлу, прорвались и потекли, жгучими дорожками щекоча уши.
Сколько бы ты ни плакала – это тебе ничего не даст. Возьми себя в руки и действуй!
Я распахнула глаза. Потолок никуда не делся. За окном собирался дождь, и по комнате пойманной птицей метался резкий холодный ветер, торопливо перелистывая страницы оставленной книги. Потемнело. В комнате никого не было.
Вы никогда не задумывались, какой он – голос в вашей голове? Высокий, низкий, чистый или хриплый, мужской или женский? Какой у него тембр, какая интонация?..
Вот, то-то и оно. Внутренний голос – наш внутренний диктор, который проговаривает наши мысли, читает нам книги, лезет не ко времени, или подсказывает фразы, – этот голос почти всегда никакой. Неопределенный. Бесполый.
А последняя фраза, внезапно прозвучавшая в сознании, имела свой акустический оттенок. Приятный мужской баритон. Сильный и непререкаемый, будто отдан приказ.
Что за мистика?
Я прислушалась, но мысль безнадежно ускользнула, нырнув обратно в мутный омут нераскрывшейся памяти.
Поджав ноги, я свернулась калачиком. Легко сказать – действуй. А как? Этого голос не уточнил. Зараза.
Я сама не заметила, как уснула, а проснулась от холода.
Снова одолели кошмары, и, вернувшись в реальность, я резко села на постели. Отсырел гобелен покрывала, ткань платья, даже волосы свернулись влажными кольцами.
Снаружи бушевала гроза. Она резвилась прямо над замком, и молнии нервными вспышками озаряли пустую комнату, взамен давно догоревшей свечи. Я пришла сюда еще днем, и новую свечку с собой не прихватила. Теперь было темно. Дождь плескал через подоконник, ветер яростно трепал старые шторы.
Один против всех – звучит не так уж и плохо. Сколько их там еще? Жаль, эти твари грозы не боятся. Ну, да ладно.
Где ты?! едва не заорала я, глядя на холодно вспыхивающую арку оконного проема. Надо уходить… но мысль о том, что придется идти без света через темнющие коридоры, не очень-то вдохновляла. Может, остаться здесь? Холодно…
Оставаться – так, до утра не дотянем. Попробуем прорваться. Бензина должно хватить до переправы, а там – обрушим мост. Не будут они нырять за нами в воду.
— Где ты?.. – вслух повторила я. Сквозь вой ветра и громовые раскаты голос прозвучал хрипло и слабенько.
— Если вы про меня – то я тут. – Тяжелая дверь со скрипом приотворилась, и в щели желтой звездочкой вспыхнул огонек. Либо человек держал фонарь в опущенной руке, либо…
— Патрик! – обрадовалась я. – Вы опять меня спасаете.
Патрик остановился на пороге.
— Весь замок на ушах. Дольгар грозится отрубить охотнику пальцы. А кроме меня никто не знает, что вы сюда ходите. Да и в голову никому не придет – пустая холодная комната с привидениями, чего здесь делать.
— Почему с привидениями?
— Так говорят. Мол, в полнолуние здесь воет призрак замученной госпожи. А сегодня полнолуние.
— Сегодня гроза. – Я фыркнула и накинула шерстяную шаль. – И луны не видно, так что, у призрака выходной, и сегодня здесь вою я. В качестве смены.
Но шут, кажется, был настроен серьезно.
— Идем, княжна, – сказал он и развернулся в направлении темного коридора. Я, пригнувшись под портьерой, нырнула следом, едва подавив желание ухватить Патрика за свободную руку. В коридоре отчего-то сделалось страшно.
Дольгар в ту ночь старался обзавестись наследником без вчерашнего пьяного задора – видимо, не успел похмелиться. И помыться тоже не успел. Я старалась абстрагироваться, поскольку благоверный все равно предусмотрительно привязал меня к кровати и заткнул рот собственной перчаткой, устав слушать громкий мат в свой адрес. Правда, боль абстрагироваться не давала, как будто зарлицкий господин надел презерватив из наждачной бумаги. Я старалась не думать об эрозии, и прочих неприятных последствиях, убеждала себя, что спасать гордость уже поздно, и, в конце концов, ничего страшного в этом нет – многие так делают. Не помогало.
По окончании процесса муженек треснул меня на прощание по заду и принялся одеваться. Я возмущенно замычала, но Дольгар внимания не обратил, а перчатку вынул лишь затем, чтобы надеть. Я отплевалась.
— Ты бы хоть помылся…
— Да надо бы, – вполне себе миролюбиво согласился господин.
— Может, в кино сходим? – не удержалась я, все еще надеясь, что он меня развяжет. Дольгар нахмурился.
— Ты это брось. Будешь тут ворожить – язык отрежу.
— Да кто ворожит?! – удивилась я и прибавила: – Дурак ты…
Господин обернулся, треснул мне в зубы и ушел.
— А развязать?! – крикнула я вдогонку. Но развязала меня пришедшая полчаса спустя Ниллияна.
На следующий день вновь покатившуюся по привычному руслу замковую жизнь всколыхнуло еще одно событие – не такое грандиозное, и не столь радостное, как господская свадьба. К Дольгару пожаловали гости.
Слуги накрыли праздничный обед, и мы чинно расселись за столом. Помимо меня, зарлицкого господина и, собственно, гостей, компанию составляли разве что, собаки, которые терпеливо дожидались под столом, когда им перепадет косточка. Гостей было двое: крепкий чернобородый мужчина и юная девушка, полноватая, удачно вписывающаяся в прямоугольник. У нее было глупое рыбье лицо с водянистыми глазами и плоская грудь. Большую часть времени девчонка ела – так предельно аккуратно, точно старалась на оценку, и на бледной шее болтались перепутанные бусы. Патрик сидел на отдельной скамье в обнимку с лютней и отрешенно наигрывал различные мелодии; мне показалось, что мыслями он совсем не здесь. У моих ног большая собака то и дело протяжно вздыхала, уложив голову на вытянутые лапы. Мерно стучали приборы. Разговор не клеился. Мне есть не хотелось, и я просто тянула парное молоко из стакана. Меня все еще мутило, голова кружилась, и ужасно смущал железистый кровавый запах из-под собственного подола. Один только вид дорогого мужа провоцировал рвотные рефлексы. Сонную тишину изредка нарушало глухое собачье рычание и влажный хруст под столом, словно там грызлись голодные упыри.
