Урсула Ле Гуин - Морская дорога
Все тут же задвигались.
- Мальчики, вы моете посуду! Том!
Он тут же подошел к матери. Они всегда ей повиновались. Мэг прямо-таки захлестнула огромная волна нежности и гордости, такая же теплая и неостановимая, как слезы или приливающее к груди молоко - гордость за сыновей и за себя. Замечательные у нее получились мальчишки! Просто замечательные! Ворчливые, нескладные, как жеребята, долговязые, с вечно красными руками, они сейчас ловко и на редкость быстро убирали со стола, причем Сэм то и дело хамил Тому своим ломающимся баском, а Том отвечал ему тонким и нежным голосом в той же тональности - точно два дрозда перекликались: "Вот задница!.." - "Сам задница!.."
- Кто хочет пойти прогуляться по пляжу?
Хотела сама Мэг, хотела Сьюзен, хотел Фил и даже, что уж совсем удивительно, хотела Грет.
Они пересекли Морскую дорогу и пошли гуськом по тропке между дюнами. Когда они уже спустились на пляж, Мэг оглянулась: ей хотелось увидеть над дюнами окна верхнего этажа и крышу дома; она навсегда запомнила то чистое наслаждение, которое испытала, увидев все это в тот, самый первый раз. Для Грет и мальчиков этот загородный дом существовал всегда; он всегда присутствовал в их жизни и самым естественным образом в нее вписывался. Но для нее, Мэг, он был связан с иной радостью. Когда она была маленькой, они иногда жили в чужих летних домиках на побережье в таких местах, как Джирарт и Несковин; эти домики принадлежали деканам и ректорам колледжей, а также всяким богатым людям, которые льнули к университетской администрации, полагая, что таким образом попадают в общество интеллектуалов. А когда Мэг подросла, декан Инман всегда старался брать их с собой, когда ездил на всякие конференции в наиболее экзотические страны - в Ботсвану, в Бразилию, в Таиланд, - пока наконец сама Мэг не восстала против этого. "Но ведь это такие интересные МЕСТА! - говорила ей мать с некоторым осуждением. - Неужели тебе действительно не интересно?" И тогда она заорала: "Мне осточертело чувствовать себя в этих "интересных местах" белой вороной!
Или - белым жирафом! Почему я не могу хоть одно лето спокойно провести дома, где все люди одного РОСТА?" И через какое-то время после ее бунта - впрочем, это произошло довольно скоро - они поехали смотреть этот дом. "Как он тебе?" - ласково и как бы между прочим спросил ее отец, стоя посреди уютной маленькой гостиной, и улыбнулся. Шестидесятилетний декан педагогического факультета и известный общественный деятель. Можно было и не спрашивать. Они все трое точно с ума сошли, стоило им увидеть этот дом в конце длинной песчаной дороги, словно отделявшей болотистые пустоши о г моря. "Это будет моя комната, хорошо?" - сказала Мэг, заходя в спальню, выходившую окнами на юго-запад. Именно здесь потом они с Филом провели свое "медовое" лето.
Она посмотрела на мужа; он брел на некотором расстоянии от нее вдоль самой кромки воды и каждый раз по-крабьи отскакивал в сторону, когда очередная волна накатывалась на берег, а потом бежал следом за нею, увлеченный этой игрой, как ребенок. Хрупкий, сутулый, неуловимый, непонятный... Мэг чуть изменила направление, чтобы их пути пересеклись.
- Эй, Фил-пес! - окликнула она его.
- Что, собачка Мэг? - спросил он.
- А ты знаешь, она ведь была права. Но что заставило ее сказать так, как ты думаешь?
- Это она меня защищала.
Как легко он это сказал! Как легко брал на себя даже самое неприятное! С ней такого никогда не могло бы случиться.
- Возможно. А себя - нет? Или меня? И потом еще эта ее геология! Может быть, ей просто данный курс нравится? Или она действительно серьезно?
- Да. И именно поэтому.
- Она могла бы потом выбрать себе отличную специализацию... Если только теперь специализация у геологов происходит не в университетских лабораториях!
Я не знаю... Может быть, это вообще только вводный курс в Калифорнийском колледже? Ладно, я спрошу Бенджи, чем в наши дни занимаются геологи. Надеюсь, они все еще лазают по горам со своими молоточками и в шортах цвета хаки.
- Ты знаешь, этот роман Пристли, который я нашел в книжном шкафу... - И Фил принялся рассказывать си об этом романе и о литературных современниках Пристли, и она внимательно слушала, и они тихонько брели вдоль отмеченной шипящей морской пеной границы континента. Если бы Фил не ушел из колледжа еще до начала сессии, он бы в своей области сделал карьеру куда более значительную, чем она - в своей. Во-первых, мужчине, конечно же, гораздо легче было тогда сделать карьеру, а кроме того, Фил был таким способным! У него и характер был такой, как нужно: этакая столь важная для карьеры индифферентность к окружающему и настоящая страсть к научным изысканиям.
В частности, его безумно интересовала художественная литература Англии начала XX века, и этот интерес являл собой идеальную комбинацию беспристрастности в оценках и восхищения в целом; он мог бы написать отличную работу о Пристли, Голсуорси, Беннетте - обо всей этой компании. Причем благодаря такой книге он запросто получил бы самое лучшее профессорское место в самом лучшем колледже. Или по крайней мере обрел бы наконец чувство самоуважения. Однако святым ведь самоуважение несвойственно, верно? Оно им совершенно чуждо. Вот декан Инман, например, обладал очень высокой степенью самоуважения и пользовался огромным уважением со стороны других. Неужели она так часто проявляла неуважение по отношению к Филу? Нет, вряд ли. Хотя ей по-прежнему этого в нем не хватало, и она старалась выразить свое уважение к нему при каждом удобном случае. Она влюбилась в Фила, потому что сама была очень сильной; это была та самая неистовая потребность покровительствовать, которую сильные испытывают по отношению к слабым. Как я могу быть сильной, если рядом со мной человек, отнюдь не слабый? Годы понадобились ей, долгие годы, и, пожалуй, лишь сегодня она по-настоящему осознала, что все это - и моющие тарелки симпатичные мальчишки, и Грет, которая за ланчем говорила такие ужасные вещи, - и есть та опора, которая так нужна настоящей силе, к которой эта сила стремится, в которой она так нуждается, в которой находит отдых и поддержку. Опирается на них и сама становится слабой изнутри, обладая той истинной слабостью, которая зовется "плодородием" и лишена средств самозащиты. Грет ведь тогда не защищала ни Фила, ни кого бы то ни было другого.
Просто Фил вынужден был воспринять это именно так.
А в Грет заговорила ее собственная истинная слабость.
Декан Инман бы этого никогда не понял, впрочем, это его ничуть и не обеспокоило бы; он бы воспринял слова Грет как ее уважение к нему, и еще это означало бы, с его точки зрения, что Грет уважает не только деда, но и себя. А Рита? Мэг никак не могла вспомнить, что именно Рита сказала, когда Грет заявила, что все они нереальны. Наверное, что-то неодобрительное, недовольно невнятное. Отдаляющее. Отстраняющее. Рита все дальше уходила от них. Точно чайки на пляже - стоит к ним приблизиться, и они тут же перелетают на другое место, подальше, на своих прекрасных изогнутых крыльях и бдительно следят за происходящим своими равнодушными глазами. Легкие, обладающие полыми костями, рожденные для полета... Мэг оглянулась. Грет и Сьюзен шли позади всех и о чем-то беседовали; девушки сильно отстали, потому что Мэг и Фил шли довольно быстро. Языки прибоя все пытались лизнуть песок повыше, боковые течения чертили поперечные линии, а потом волны с тихим шипением отступали снова. На горизонте висела синеватая дымка, но солнце припекало довольно сильно. "Ха!" - воскликнул Фил и подобрал белый "песочный доллар" - отлично высохшего и ставшего совершенно плоским морского ежа. Он всегда находил всякие не имеющие цены сокровища - "песочные доллары", японские стеклянные поплавки для сетей; эти поплавки он во множестве находил на пляже каждую зиму, хотя японцы давно уже перешли на пластиковые поплавки и никому другому никогда стеклянных поплавков здесь не попадалось. Некоторые из найденных Филом поплавков обросли моллюсками-блюдечками. Бородатые от водорослей, в зеленых одеждах, они годами плавали в океанском просторе, в этой пенной галактике - маленькие небьющиеся пузырьки, зеленые прозрачные капельки, созданные на земле, - то отплывая совсем далеко от берега, то вновь близко подплывая к нему.
- А интересно, сколько от самого Мопассана в "Истории старой женщины"? - спросила Мэг. - Я хочу сказать, насколько самостоятельно он делал свои выводы о том, что такое женщина? - И Фил, сунув в карман выданную морем "зарплату", стал отвечать ей так же обстоятельно, как, бывало, отвечал на ее вопросы отец, и она внимательно их слушала - Фила и море.
* * *Мать Сью умерла от рака матки. Сью в прошлом году еще до окончания семестра уехала домой, чтобы побыть с ней. Мать умирала тяжело; ей понадобилось для этого целых четыре месяца. И теперь Сью необходимо было выговориться. А Грет пришлось слушать. Честь, обязанность, посвящение. Время от времени, теряя терпение, Грет поднимала голову и смотрела вдаль, на серый морской горизонт или на Бретон-Хэд, холмы которой высились все ближе и ближе, или вперед, на мать и отца, которые шли по самой кромке воды, точно неторопливые птицы-перевозчики, или оглядывалась назад, на отчетливые отпечатки, которые оставляли на влажном коричневом песке ее кроссовки на рифленой подошве. А потом снова поворачивалась к Сью, сдерживая себя. Сью нужно было все это кому-то рассказать, и ей, Грет, нужно было эту девушку выслушать, постараться запомнить названия всех этих хирургических инструментов, всех этих пут, пыточных инструментов и зубчатых колес и постараться понять, как, ухаживая за больным, сам становишься частью пытки, применяемой к нему, как бы соединяясь с нею; и постараться уловить ту истину, которую столь мучительно пытаются до тебя донести.
