Татьяна Шипошина - Как день вчерашний
Может быть, всё это — только изощрённая игра разума, галлюцинация. И никакой пустыни, никакой пещеры и никакого монаха Феодосия нет и в помине и никогда не было.
Так, всё так... но почему тогда столь тверды эти камни? Так жжёт это солнце, и так хочется есть?
Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня, грешного...
Я начал молиться на закате.
Просил о помиловании. «Пусть я такой плохой, — думал я, — но, Господи! Неужели всё так безнадежно? Ты, вон, разбойников прощал, так помилуй и меня... Почему я оказался здесь? Почему Ты дал мне в наставники такого чудного, такого чёрствого и даже жестокого человека? А, Господи? Почему? Почему он насмеялся надо мной? А Ты всё видел и не защитил меня! Не помиловал! Может, Ты не видел? Помилуй, помилуй...»
Глава 30
Целый день я пробыл в одиночестве. К пещере вышел, только когда село солнце. Феодосий плёл корзину. Губы его чуть заметно шевелились. Он вкладывал Иисусову молитву в каждое переплетение прута.
— На вечер — сто Иисусовых молитв, — как ни в чём не бывало, сказал он мне.
— Читай их сам, — грубо ответил я.
Конечно, я немного перегорел. Теперь я догадывался, что не всё так просто с этой водой. Но не мог же я сдаться без боя.
Феодосий продолжал молча доплетать корзину. Да и сумерки опускались быстро.
— Почему ты молчишь? — не выдержал я.
— Читаю сто твоих молитв, — спокойно ответил он.
— Может, объяснишь мне, что произошло?
— Если бы ты был моим учеником, пришедшим ко мне по доброй воле, я бы ничего не сказал тебе. Я просто выливал бы твою воду до тех пор, пока ты не понял бы сам. Или — не ушёл бы туда, откуда пришёл.
— Я прошу тебя.
— Да, идти тебе некуда. И я не знаю, сколько ты пробудешь со мной.
— Не знаешь?
На этот вопрос Феодосий не ответил. Он закрепил последний прут и отставил готовую корзину в сторону.
— Ты подумал, что ощутил сладость молитвы. Ты решил, что молился сам. Но это не так. Бог подвёл тебя к началу пути. Бог вложил в уста твои молитву не более той, какую может вынести новоначальный. Остальное доделала твоя горячая, разгорячённая плоть. А ты решил, что чего-то достиг? И потому тебе не нужна пещера?
Тут уж настала моя очередь промолчать. С каждым словом монаха мне казалось, что и в сумерках заметно, как краснеет мое лицо.
— Гордыня твоя тебе незаметна. Но гнев — мы заметили оба. Ещё бы, что-то случилось не по-твоему! Гордыню можно скрыть до поры. А вот гнев — не скрыть. Гнев сразу покажет, есть ли в человеке гордыня, мгновенно выявит её.
На небе появились первые звёзды.
— Прости, авва, — сказал я.
— Проси Бога, — ответил он.
— Но ты... не обижаешься?
— Ты младенец, Всевлаад, — вздохнул авва. — Посочувствуй обидевшему. Солнце да не зайдет во гневе вашем; и не давайте места диаволу.
— Прости...
— Испытывай помыслы и действия.
— Я не успел даже подумать.
— Это значит, что в поступках твоих главенствует не Дух. И даже — не ум. Знаешь, что однажды сказал ученику Великий Антоний? Чтобы спастись, «не надейся на свою праведность, не жалей о том, что прошло, и обуздывай язык и чрево». Запомни и пойди прочти пятьдесят шесть Иисусовых молитв.
— Почему пятьдесят шесть?
— Потому, что сорок четыре твои молитвы я уже прочёл.
Я отошёл и подумал, что сделал всё, как велел Великий Антоний. Только наоборот.
Хватит ли мне пятидесяти шести молитв, чтоб запомнить?
Глава 31
«Какой же я дурак!» — думал я, ворочаясь на каменном ложе, покрытом старой шкурой. Всё мне становилось ясно. Или мне опять казалось, что всё ясно, в силу моей новоначальности, как выразился авва? Какие бездны открыты ему и закрыты для меня! А он почитает Антония, считает его большим себя и называет Великим. Смогу ли я когда-нибудь хотя бы приблизиться к этим людям по духу?
Ночь снова протащила меня по длинному коридору. Каждую ночь, засыпая, я надеялся на это и каждую ночь этого боялся. А вдруг там, в моём времени, я уже умер? Смешно, но мне не хотелось умереть и в этом времени. Мне не хотелось уходить из египетской пустыни. Ибо никто там, в двадцать первом веке, не назовёт меня «младенец Всевлаад». Никто не выльет воду мне под ноги. Нет, может, выльют, и не раз. Но никто не выльет воду мне под ноги — из любви ко мне.
Ночь вытолкнула меня в больничную палату. Это, вероятно, была уже не реанимация. В палате нас было двое. Напротив меня на койке лежал и не шевелился мужик, обвешенный трубками. Видимо, как и я.
Трубок у меня стало поменьше, но они ещё присутствовали.
Я попытался пошевелиться. Боль значительно уменьшилась. Сильнее всего болели голова и горло. Трубка в горле продолжала торчать.
Рядом с моей кроватью никто не сидел.
А я хотел её увидеть! Я хотел удостовериться, что она не бросила меня!
Аня... Жаль, что тебя нет...
В палату влетели две медсестрички. Они направились не ко мне, а к соседу. Одна повернула его, а другая что-то делала с трубкой, торчащей у него из спины. Или просто со спиной.
— Тяжело его ворочать! — вздохнула первая.
— Ишь, боров! Недолго ему осталось,— ответила вторая. — Кажется, его жена сегодня подписала, чтоб от аппаратов отключили. Быстренько она! Лежит только десять дней.
— Что делать! Врачи говорят — мозг умер. — Удачно подстрелили беднягу.
— Жаль. Видно, красивый был мужик. Может, очнётся ещё.
— Ага. И этот, второй, тоже вроде был ничего. Пока машина не сбила. — У этого жена отказалась подписывать. Пятый месяц лежит. На что она надеется, непонятно.
— Жена, кажется, разведённая.
— Всякая неразведённая ходила бы так, как эта разведённая. А раз кто-то ходит — надо согласие.
— Ладно, поворачиваем. Раз...
Грузное тело мужика опустилось на спину.
— Этого будем обрабатывать? — спросила первая, указывая на меня.
— Пока оставим, — ответила вторая. — У него пролежни небольшие. Пусть разведённая жена обрабатывает.
— Смотри, он, кажется, моргает, — показала в мою сторону первая.
— Это нервное, — не поддалась вторая. — Судороги, наверное. Пошли.
Сестрички выпорхнули из палаты.
А я остался. Спасибо, они полностью снабдили меня информацией. Я уже пять месяцев в коме, но Аня не подписывает моё отключение от аппаратов.
Пять месяцев... А в пустыне я всего пять дней. Один день пустыни равен месяцу здесь.
Господи! Господи! Сделай что-нибудь!
Помилуй меня!
Вразуми меня, натолкни на то, что я должен понять! Что я должен сделать, Господи, чтоб разорвать эту цепь? Что я должен сделать духом, Господи?..
А этот мужик, мой сосед... Он совсем умер? Или тоже как я, в каких-то незапамятных веках, в пять дней постигает то, на что у людей уходили годы? Может и постигает, но завтра его отключат от аппаратов. Что же тогда будет с ним?
Господи! Благодарю Тебя. Я ничего такого не сделал для Ани, чтобы она боролась за меня. Чтоб верила, что я оживу. Ведь я развёлся с ней. Это значит, она понимает, что я могу с ней не остаться, даже если оживу. Но она продолжает бороться.
Господи! Благодарю Тебя.
Господи! Пусть жена того человека отменит свое решение. Господи, он одумается! Одумайся, человек!
Господи, помилуй нас.
И его, и меня. И всех других, Господи, таких, как мы. И всех других, Господи.
Глава 32
Коридора не было. Авва Феодосий просто тряс меня за плечо.
— Вставай, Всевлаад.
— Доброе утро, авва.
— Доброе. Слава Богу. Сегодня с утра — двести Иисусовых молитв. Думаю, справишься.
— Да, — ответил я. — Справлюсь.
— Не ищи восторга, — сказал авва. — Если надобно прийти восторгу, он придёт тогда, когда Бог даст. Но если ты будешь ждать и призывать его, то восторг принесёт тебе тот, кто исполняет желания.
— Кто?
— Бог даёт то, что необходимо для спасения души. Или то, что спасению не повредит. Дьявол же — исполняет желания. Любые, но только не те, что ведут к спасению души. Теперь подумай, нужен ли спасению души восторг, ведь он только тешит твоё самолюбие.
— Как же мне научиться отличать одно от другого? Хорошо, если бы ты всегда был со мной и подсказывал.
— Плохо, если бы я всегда подсказывал тебе. Спасти свою душу ты должен сам, по своей свободной воле. Испытывай помыслы, раздумывай над действиями. Если сомневаешься — подожди. Помолись и ещё подожди. Пока в сердце не наступит ясность. Пока ты не поймёшь, что ни тщеславие, ни гордыня, ни тоска, ни какая ещё гадость не примешались к твоим размышлениям или действиям.
— Но ведь это невозможно!
— Что?
— Во всём так рассуждать!
— Я думал, ты скажешь, что невозможно другое.
— Что?
— Невозможно, чтоб это всё не примешалось.
— Знаешь, я и хотел это сказать.
— Да. Будет примешиваться. Однако, если ты обретёшь стойкость и не убоишься — будет подмешиваться меньше и меньше. Но чем ближе твоя душа будет подходить к Богу, тем больше ты будешь замечать эти примеси в твоих мыслях и поступках. А потом начнутся другие искушения. Бес не оставляет человека — до смертного одра. Будь готов, как воин на посту.
