Владислав Кетат - Стать бессмертным
Евгений Иванович вернулся в дом № 12 по улице Брестской с негнущейся левой ногой и медалью «За оборону Москвы» под пальто, схватил ничего непонимающую, похудевшую до прозрачности Машеньку, и поволок её в ЗАГС.
Это потом ему будут говорить, что медаль эта очень редкая, потому что мало кто из награждённых дожил до победы, но тогда её никто даже не заметил. На Евгения Ивановича, а потом на Машеньку с горечью в глазах посмотрели крупная тётя в полувоенной форме и скрюченная конторская старушенция и, не сказав ни слова, их расписали.
Машенька стала Евгению Ивановичу первой женщиной во всех смыслах, как и он, был первым мужчиной для Машеньки. Он очень её любил. Любил так, что хотел постоянно быть с ней, обнять и никогда не отпускать, гладить её холодные ладошки, целовать тонкие сухие губы… но нужно было ходить на учёбу и на работу, за водой, за хлебом, за керосином, оставляя её в ледяной комнате одну одинешеньку. А Машенька всё болела, чаще и чаще, почти не выходила из дома, и очень скоро стала похожа на старорежимную фарфоровую статуэтку с тонюсенькими ручками и бледно-сероватым вытянутым личиком, которая стояла у них на пианино. А потом, зимой сорок третьего, когда судьба всего мира опять висела на волоске, Машенька пропала. Ушла за чем-то из дома и не вернулась, будто и не было её вовсе.
Евгений Иванович трое суток искал её всюду, по тёмным улицам и подворотням, в глухих дворах и среди развалин разбомблённых домов, днём и ночью, но так и не нашёл. Сгинула Машенька. То ли в облаву, то ли, просто упав от голода и усталости в обморок посреди улицы, была принята за мёртвую и свалена в одну из многих общих могил…
Пропала Машенька без вести.
Вторая семья случилась уже после того, как Евгений Иванович, закончив очную аспирантуру, пытался защититься по модным в то время (Ашхабадское землетрясение 1948 года) сейсмически устойчивым строительным конструкциям.
Шёл сорок девятый год, мирная жизнь постепенно выталкивала из людей войну и всё, что с ней связано. Нога Евгения Ивановича уже почти полностью сгибалась, и ему вместо второй группу дали третью. Евгению Ивановичу было двадцать семь, а его избраннице, Людочке Мацкевич, лаборантке с кафедры Материаловедения — двадцать.
Сначала Евгений Иванович ходил на «Тряпки»[4] исключительно по делу — там работал его знакомый учебный мастер, Юра Тамарис, который мог выточить практически всё, что его, Евгения Ивановича душе было угодно, практически за спасибо, но вскоре, его стало тянуть туда ещё и по бубновому интересу.
Евгений Иванович заглядывал в лабораторию неразрушающего контроля почти каждый день и очень скоро выяснил, что милая людям лаборантка пользуется успехом не только у него, но ещё и у: Лёни Дриго с «Технологии машиностроения»; Паши Тарасенко с «Колёсных машин»; и даже (нет никакого сомнения) у Михал Михалыча Кокарева, рано овдовевшего заведующего её родной кафедры материаловедения.
Пространство лаборатории, наполняемое её девчоночьим смехом, притягивало мужчин всяких, и по возрасту и по роду занятий, но лишь один должен был выйти оттуда со щитом, таковы были тогда правила игры. Людочка — абсолютно послевоенное, веснушчатое создание в обтягивающем куклячью фигурку синем лабораторном халате — была приветлива со всеми, но Евгению Ивановичу казалось, что улыбается она только ему одному, и, как показало время, оказался прав.
Они поженились летом пятидесятого года и стали жить у Людочкиных родителей в Сокольниках. А в пятьдесят пятом, после всего неполных пяти лет супружества, их молодая советская семья распалась. Неразрешимых проблем за эти неполные пять лет накопилось столько, что Евгений Иванович со счёта сбился, чего, и кто в их семье не может сделать. Людочка никак не могла забеременеть, Евгений Иванович защититься, очередь на отдельную квартиру двигаться, а Людочкины родители поверить в перспективность этой затеи, этого непонятного для них брака…
Евгений Иванович съехал с их квартиры, в институтскую общагу в Ильинке весной, в самом конце семестра, как вдруг выяснилось, что места в штатном расписании кафедры на будущий учебный год для него, не защитившегося ассистента, больше не предполагается быть. Вероятно, он мог бы остаться в институте, где-нибудь на другой кафедре, возможно с понижением в должности, но он не остался. Наступила «оттепель», и он, как и многие другие молодые специалисты, уехал чёрт знает куда, в Казахстан, где строили что-то большое и важное, правда, никто толком не знал, что именно. Это был поступок, о котором Евгений Иванович потом жалел по два-три раза на дню, потом, наоборот, хвалил за него небеса, а после опять сожалел.
Комната в общаге оказалась раем в сравнении с вагончиком в степи, в котором уже ютилось пять здоровых мужиков. Но зато здесь все занимались настоящим делом. Евгений Иванович стал строить подземные сооружения глубокого залегания — бункеры и тоннели, которые находились в районе очень странного места со сказочным названием — Космодром Байконур, правда, тогда все называли его Тюратам или просто Южный полигон.
В пятьдесят седьмом, сразу после первого спутника, нога у Евгения Ивановича стала сгибаться вполне свободно, в точности как до ранения, и его вовсе сняли с группы. В том же году он познакомился с молодой девушкой Татьяной Фоминой, звёздным астрономом из Ленинграда, которую чёрт (или просто Судьба) занёс в Тюратам на практику. Через год, в апреле пятьдесят восьмого, Евгений Иванович снова женился, как тогда ему казалось, в последний раз.
— Бог троицу любит, — шепнул ему на свадьбе на ухо его старший товарищ, в прошлом горный инженер, Изъяслав Семёнович Пурдик.
За год до Гагаринского старта у Татьяны и Евгения Ивановича родился мальчик, которого назвали Ильёй. Татьяна почти что пол суток мучилась родами, но всё обошлось. Евгений Иванович не мог в это поверить. Ему, почти что сорокалетнему мужику не было большей радости, чем взять орущий, килограмма на три с половиной кулёк на руки и заорать самому. «Вот оно — счастье, — думал Евгений Иванович, — только бы не спугнуть…»
После Волкова, Добровольского и Пацаева[5] в семье Евгения Ивановича родился второй ребёнок — девочка, которую назвали Наташей в честь рано умершей Татьяниной мамы. Ещё одного ребёнка ни Евгений Иванович, ни его жена не планировали, но всё опять обошлось.
А вот через два года что-то пошло не так. Точнее, всё пошло не так. После командировки в Куйбышев, той непонятной командировки в этот чёртов Куйбышев, всё и началось. Чертовщина началась после этой командировки.
7. Алексей Цейслер. Сопротивление материалов
это наука об инженерных расчётах на прочность, жёсткость и устойчивость, — говорю я, делая ударение на слове «наука». — Основными гипотезами сопротивления материалов являются…
На меня глядят двадцать две пары глаз. Они ещё меня боятся, но скоро (через неделю, максимум) это пройдёт, и они начнут хамить. Примерно половина из них уже смотрят на меня с плохо скрываемым безразличием. Весь этот сопромат, после сдачи которого, по легенде можно жениться, тут даром никому не нужен.
В этой группе у меня сегодня первая лекция. Это просто. Всё уже читано и перечитано множество сотен раз. Я не задумываюсь о том, что говорю, всё происходит как бы само собой. Наверное, я смог бы читать этот курс, во сне, не приходя в сознание.
Профессиональное чувство времени, которое делит всё моё существование на промежутки по сорок пять минут, подсказывает, что сейчас вот-вот кончится первый «сапог»[6].
— Будем делать перерыв? — спрашиваю я в надежде на положительный ответ.
Отрицательный гул возвещает о том, что мне надо продолжать.
— Тогда давайте без перерыва, и закончим пораньше.
Опять гул, но на этот раз одобрительный. Наверное, здесь много тех, кому ещё черти сколько пилить до дома. Немного поборовшись с искушением отпустить их с полпары, я продолжаю.
В приоткрывшуюся дверь заглядывает заведующий кафедрой. Теперь ему нужен журнал. Он уже три раза заходил за какими-то малопонятными вещами. Должно быть, не доверяет мне, контролирует, всё ли в порядке. Удостоверившись, что я жив, он уходит.
Местный заведующий — Матвей Матвеевич Чугук, по кличке Чингачгук — маленький человек с орлиным носом и зачёсанной лысиной — мужик вполне адекватный, но приставучий. Узнав, что я в состоянии отличить компьютер от глобуса, он тут же запряг меня сверстать электронные версии экзаменационных билетов. С картинками.
С остальными обитателями кафедры я познакомился в первый же день моего появления здесь. Их немного, в основном это беззлобные пьяницы — пенсионеры, при этом колоссальная разница в возрасте вовсе не означает мою изоляцию в плане общения на рабочем месте, совсем наоборот — я обречён на бесконечную болтовню о политике.
Собственно из всего коллектива кафедры интерес здесь представляют только два персонажа: