Адам Браун - Ретроспектива
Обзор книги Адам Браун - Ретроспектива
Адам Браун
Ретроспектива
Я — мертвец — сижу в живом лоне церковной скамьи.
Скамья радует глаз, но не задницу. Ветви древней ольхи изогнулись в подобие сиденья с узловатыми наростами; подлокотники вытягиваются вверх, навстречу хрупким аркам и куполам тончайшего плетения, неспособного выдержать более семнадцати процентов земной гравитации.
Окна часовни тоже непомерно велики, немыслимы на Земле. Не витражи, но остекленевший реголит, выращенный в ленивых ледниках кратера тен Брюггенкате. Мне нравится складывать извивы древесных членов в письмена, говорящие со мной языком одного из наших святых: «и отрешенно сверху наблюдать движенье вод в их миссии святой».
И это внутреннее движенье вод подымает меня со скамьи. Вокруг меня шелестит церковная утварь, и алтарь, и купель — сухая и хрупкая. Алхимический мусор религии, отсылающий наблюдателя к опусу Джеймса Хэмптона, американского представителя аутсайдеров с их арт брют — к его «Трону Третьего Неба Генеральной Ассамблеи Наций Грядущего Тысячелетия». Передо мной стоит безумное нагромождение золотой проволоки, тростинок и жемчугов, скрученных в трубочку страниц «Бхагават-Гиты», банок из-под солений, картона, изумрудов, глины из термитника…
Как и все прочее в этой церкви, на Земле это творение тоже обрушилось бы под собственной тяжестью — и даже здесь его хрупкость ставит в тупик инженеров, хотя что они знают о силах, под воздействием которых даже пейзажи Ван-Гога начинают выгибаться и ерзать?
Мне представляется над алтарем Христос изогнувшейся ветвью, или фигурка Вишну из древесных письмен ольхи.
Но нет. Здесь нет ни Христа, ни Вишну. И откуда им здесь быть? В том-то и соль, что религия больше не соль земли. В том-то и фокус, что мы отказались от ее фокусов. Бог есть ничто, и это ничто я славлю.
Я иду, и лунная пыль, оседающая на реголит, пахнет веками и звездами (астронавты «Аполлона» сообщили, что она пахнет порохом… как же! Бараны в военной форме, новорожденные завоеватели, делающие первые шаги по Морю Спокойствия в своих тефлоновых распашонках!)
У двери я останавливаюсь и поворачиваюсь назад; медленно оседающая пыль в лучах восходящей Земли…
Такой я запомнил часовню.
Меня зовут Навин Джа-Мритак, но при рождении меня назвали иначе. «Мритак» на хинди означает «покойный». Родился я в Уттар-Прадеш, и умер там же.
Все ли умершие пытаются сопротивляться смерти? Я, безусловно, боролся за право вернуть себе жизнь, отнятую — кем? Кем-то, кто хотел заграбастать мой участок земли и у кого были — уж это я знал — свои люди в муниципалитете, за хороший бакшиш объявившие меня покойным.
Поначалу я был уверен, что дело выеденного яйца не стоит. Просто смехотворно, до чего это было нелепо!
Но это вам Индия, где нелепо — не значит смехотворно, и где все демоны лабиринтов Нижнего Ада могут только взирать благоговейно на изуверские изобретения госслужб.
В моей стране моя судьба — не новость.
Все было, как всегда и бывает в таких случаях: первоначальное изумление новоиспеченного покойника на входе в окружной департамент консолидации города Азамгарх, столицы штата Уттар-Прадеш.
Затем была встреча с лекхпалами, мелкими госчиновниками; покойник настроен посмеяться с ними за компанию, пока они исправляют ошибку одним росчерком пера.
Затем — получение свидетельства о смерти и их убийственно серьезный отказ его аннулировать.
Затем — отчаяние, демонстративный гнев (он повысил голос и швырнул карандаш на стол лекхпала: «Это, по-вашему, реакция покойника? Нет уж, извините!»).
Усталый, скучающий охранник выводит его из стен учреждения.
И наконец приходит понимание того, что, хотя смерть его только на бумаге и убийство это носит характер бюрократический, его тем не менее нельзя ни обжаловать, ни отменить.
Так что, стеная, рыдая и потрясая цепями, вернулся я в родную деревню. Мундера-Балипур. У северной окраины прорыт канал; за оградой храма тенистые деревья и игровая площадка для детей. Особняки зажиточных жителей и — предмет нашей гордости — высокий уровень грамотности.
Соседи вышли меня встретить. Ла! сердце сжимается, как вспомню их лица.
Шрикришна, Кирихарапур, одноглазый Абигаян. Приятели всей моей жизни вынесли мне навстречу лати и амулеты. Песнопениями и вскриками изгоняли злых духов.
Как они вопили! «Изыди! Возвращайся на тот свет, нечистый дух! Сын совы!» Застенчивый толстяк Шрикришна плюнул на землю, оскверненную моей стопой. «Возвращайся к себе в ад, и пусть зеленокожий бог преисподней измочалит своей булавой твои внутренности!» И уж они постарались подсобить зеленокожему богу и избили меня так, что чуть не воплотили на практике теоретическую фантазию госчиновников.
Вне себя от отчаяния, новопреставленный покинул родные пенаты. Я бежал, рыдал, истекал кровью, блуждал, побирался, воровал, поедал жертвенные приношения в храмах. Мысли мои стремились к моему ближайшему родственнику — дедушке, и к нему же устремились и ноги мои. Добирался до станции в Гаме; карабкался на крышу вагона; жался там с сотнями прочих страдальцев, пока поезд настукивал километры вони и копоти — вперед в Лакхнау, где живет Баба Фарид по прозванию Дедушка Заячий Зуб…
Лакхнау. «Встречай удачу». Где еще найти город с таким же неподходящим именем?
Поезд въехал в грохот, в суматоху. Я опустился в нее, как ныряльщик опускается в раскрывающиеся под ним глубины прилива.
Кружат водоворотом уличные пройдохи; нищие тонут в омуте собственной кармы; гудки такси доносятся, подобно зову затонувших кораблей. Помню слониху: вращает растерянными глазами, хвостовой фонарик качается, а она себе вышагивает в потоке авторикш, чьи батареи подзаряжаются от вибраций турбулентных трасс.
Меня толкали, пихали. Почти случайно я набрел на телефониста. Старик сикх, царственно любезный, дрейфовал на плоту из перекрестных кабелей, пришвартованном к телефону аварийной службы.
Я набрал мобильный номер деда. Он ответил. Я зарыдал, услышав его голос.
Пауза, а затем:
— Навин! Дорогой! Неужели это ты? Так ты жив?
Он выслушал мою повесть, прерывая ее щедрыми изъявлениями сочувствия.
— Так ты остался совсем без ничего? Ла! Да умри ты на самом деле, они бы оставили тебе хоть клочок земли под могилу!
Он продиктовал мне адрес, где мы должны были встретиться через час — и затем линия переключилась на женщину, которая спросила меня о причине звонка в службу аварийных ситуаций. Долго объяснять, сказал я и повесил трубку.
И вперед, воодушевленный. Сквозь воронки улиц, мимо прилавков с чаат; мимо разносчиков с обеденными судками; мимо водоноса с тугим козьим бурдюком. По закоулкам трущоб, где в просветы между лачуг из рифленого железа и деревянных ящиков виднеются охраняемые резиденции иностранцев с их пошленькими карликовыми деревьями и прочими чудесами генной инженерии — а вокруг них гудит и процветает Лакхнау…
Данный мне дедушкой адрес оказался нишатганджским кладбищем на берегу реки Гомти.
О, жестокосердый, злоязычный Дедушка Заячий Зуб!
Я все ждал (глупец глупцом) у ворот, в которых было более ржавчины, чем железа. Надгробия за моей спиной кренились посреди роскошного поля сорняков, занесенных на Землю через космопорты космическими кораблями: отважные кактусы и чертополох, покрытый цветами радиотелескопов, следящими за движением небесных тел.
Их перемещение отсчитало мне один час, затем другой.
Если верно, что покойнику некуда спешить, то мой дед оказался в этом смысле мертвее меня, покойного Навина Джа.
По прошествии трех часов я отправился поискать другого телефониста. На этот раз это был не старик, а мальчик-мусульманин родом из Бангладеш, не более двенадцати лет от роду, с аппаратиком, подключенным к сети грузового лифта судоходной компании. «Вот бизнес, которому нипочем взлеты и падения», как выразился бы дедушка, возьми он трубку.
Но он трубку не брал… и не брал… и не брал…
Мое сердце опустилось вместе с лифтом. На улице мысли затолпились, затолкались. С детства я смутно помнил дедушкину квартиру. Адреса я не знал, только помнил, что это где-то недалеко от парка Бегум Хазрат Махал.
Ну что ж! Ты ведь и так уже покойник, сказал я себе. Хуже уже ничего не случится! Разве удача не благоволит отважным? И стоило мне устремиться в подводные течения большого города, как тут же удача показала свой лик, подкидывая мне свои подарки. Торговец воздушными змеями, чья лавка так и не переехала со времен моего детства; знакомый скупщик волос; табачный ларек, завсегдатаем которого когда-то был Дедушка Заячий Зуб, с тлеющей подобно маяку веревкой для раскуривания биди…
Но если провидение мне и помогло, то только для того, чтобы усилить горечь разочарования.
