Владимир Круковер - Яон
Обзор книги Владимир Круковер - Яон
Владимир Исаевич Круковер
Яон
Он вошел в Город на четвереньках. К коленкам и локтям были привязаны мягкие подушечки, шел Он быстро.
Одет Он был в зеленую вельветовую куртку, красные вельветовые штаны и белые вельветовые туфли. Одежда была пыльная, но новая.
Он шел себе на четвереньках и уткнулся и уткнулся носом в блестящий грубый сапог с тупым носком.
— Ну, ты, — сказал страж грубым голосом, — вставай.
Он встал, снял подушечки, бросил их в пыль и пошел.
— Стой, дубина! — заорал Страж, — Документы давай.
— Чаво?
— Документы есть?
— Не знаю.
Лицо у Него было тупое–тупое. Тупей, чем у Стража. А глаза — маленькие щелочки без ресниц.
— Как зовут? — смягчился Страж.
— Чаво?
— Кто ты?
— Я?
— Нет, он!
— Чаво?
— Как зовут, скотина?
— Я? Он?
— Яон, что ли?
— Ага.
— Что ага?
— Ага, Я — Он
— Яон… Ну и имечко. Впрочем, что с тебя, дурака, взять. Сам дурак и имя дурацкое. Шлепай отседова.
Я пошел.
— Эй, дурачок, — закричал кто–то, любопытные уже собрались, — пойдем, я тебя накормлю.
— Спасибо, — четко сказал Яон, и пошел.
Добрый любопытный привел его к себе домой и налил миску борща.
— Лопай.
— Не.
— Чо, не?
— Не, мясо.
— Мясо не ешь, что ли?
— Ага.
— Вегетанец?
— Не.
— Чо, не?
— Не ем.
— Ну и дурашлёп. Вегетанец, гляди–ка.
Добрый мужик наложил Яону картошки, принес с огорода огурцов, лук. Себе в водки налил, полстакана. Яону предложил, тот отказался.
— Не пьешь? — не сердито сказал мужик. — И опять ты дурак.
И сам выпил. И закусил смачно.
Яон немного, совсем немного поел, сказал отчетливо:
— Спасибо.
— Ты чо? — удивился мужик. — Сыт, что ли? Ты, может, и не хотел есть?
— Нажрался где–то! — неожиданно заорал он. — Гад, побирушка. Ему, как человеку, а он сытый оказывается. Обормот!
Налил себе еще водки, выпил, не закусил. Совсем злым стал.
— Подлюга, — кричал, — живоглот, бич! Пошел вон, падла!
Руку протянул, схватить хотел за грудки. Яон отступил на шаг. Тогда добрый мужик размахнулся, стакан бросил в Яона. Яон увернулся. Глаза его, маленькие щелочки, открылись на миг, большие стали, странные. Темный огонь был на дне их. А лицо такое же неподвижное, тупое лицо, вялое.
Открылись глаза, распахнулись, и сразу же вновь обратились в щелочки. Тихо выскользнул Яон за дверь. А мужик орал багрово что–то в избе, ничего не заметил он, кровно обиженным себя считал.
Яон ходил по городу, заходил кой–куда.
Зашел в одно учреждение в отдел кадров к начальнику.
— Скажите, — спросил вежливо, — вам начальник отдела кадров не нужен?
Начальник смотрел на него долго. Внимательно смотрел. Потом сказал тихо:
— Извольте выйти вон.
А сам чернильницу мраморную по столешнице шарить стал.
Яон ушел.
В Стражницу заходил.
— Вам не нужны Стражники?
Хохотали над ним грубыми голосами, по заду шлепали вельветовому. Хлеба дали и мелкую монету.
Вечером Яон ушел за Город в тощий лесок. Нашел маленький ручей, разжег костер и долго сидел около, по–турецки скрестив ноги. Огонь костра не отражался в его распахнутых огромных глазах, а будто таял в них, исчезал. В зрачках же тлел свой, темный и страшный огонь.
Заснул Яон на спине и всю ночь лежал без движения. Потух костер и холодно было, но он не чувствовал холода — лежат себе неподвижно на спине, а с первым лучом солнца вскочил, будто и не спал, разделся догола и залез в ручей, лег в его ледяное русло. Он лежал, будто в теплой ванне, кожа его даже не порозовела, но и не посинела тоже.
Он был смуглый, тоненький и легкий какой–то. Подростка напоминал он телом, не сформировавшегося юношу.
Прошло мимо стадо коров. За ними ехал пастух на чахлой лошади. Пастух был в грязной телогрейке и в шапке. Яон внимательно посмотрел на стадо и глаза его на миг распахнулись. Потом он пошел в Город. Шел быстро и глаза его на миг распахнулись. Потом он пошел в Город. Шел быстро, резко отмеряя шаг. В Городе пошел на прямых ногах.
И смотрели на него люди. Без зла шутили. Кто–то камешек в него кинул, маленький, шутки ради.
Потом он долго стоял, смотрел на афишу. Там были нарисованы похожие на лягушек коровы, некое бородатое чудище с бутылкой в руках и стихи:
«Пастух наш водку лихо пьет,
А скот в посевах мирно бродит.
Когда же пьяница поймет,
Что он народное добро губит?»
***Приближалась зима. Город существовал своей неторопкой суетой. В седьмом доме Галя родила ребенка, а отца никто не знает. В 12‑м доме умерла бабка Арина. Пошла на колонку за водой и не дошла. Упала на бок, ногами засучила: юбки задрались и стали видны толстые ноги в узлах вен. Потом затихла. Когда подняли ее соседки, только хрипела чуть, да слюну пускала. А к ночи отошла.
Поминки были плохие. Сын приезжал, но спешил очень, ссылался на служебную занятость. Плохие были поминки.
И еще человека зарезали. Ну, не то, чтоб человека — девку гулящую, Люду.
Пьяная она дурная — выступает, вот и ткнул ее кавалер ножом столовым. Попал в живот, испугался и убежал. А Людка сама до больницы дошла и здорово ругалась там еще. Лекари по ее виду ничего серьезного не предполагали, переругивались с ней добродушно, не поспешали. А когда Людка, вдруг, омертвела, на пол сползла, стали готовить к операции, но не успели. Отошла девка.
К дурачку Яону в Городе привыкли, даже гордились немного, что есть свой юродивый. Старики говорили, будто дурачок к счастью. Его, мол, устами Бог вещает, а ангелы ему покровительствуют.
А видели его теперь редко. Он рано–рано уезжал со стадом, а вечером, пригнав коров, шел к старой бане в усадьбе Лешачихи и не выходил оттуда до утра.
За баню Лешачиха брала с Яона пять денег в месяц, а за свет он платил отдельно, но счетчику. В хату ходить запретила — он и не ходил.
Получал он за пастушество 120 денег в месяц, а куда тратил — никто и он видел. Еду, знали, покупал: хлеб, картошку, рис, лук… И все. А это денег 50 в месяц. Куда же остальные девал? Прятал, наверное.
Как–то Витька — Косой, злой с похмелья, схватил Яона за грудки, тряс, денег требовал. Яон трясся покорно, а потом вдруг что–то руками сделал, взмахнул ими, как дирижер перед оркестром. Косой обвис, скрючился, сполз на землю и лежал минут десять. Лекарь потом важно объяснял желающим, что у дураков сила большая бывает.
Витька больше к Яону не приставал, только посматривал удивленно, а один раз выпить пригласил. Зря, конечно. Не пил Яон.
А уже пришла зима, от снега Город похорошел, чистым стал, свежим, и приятно было даже просто ходить по улицам, гулять. Но люди не знали, что это такое — гулять. Они толпились кучками, разговаривали о многом, хотя разговаривать им было, вроде, и не о чем. А, если шли быстро, то только по делу: в магазин, на работу, к врачу.
И приехал в Город еще один странный человек. Сын покойной бабки Арины приехал, избу продавать. Ну, и отпуск у него был, так он зажился в этой избе. По ночам свет жег — читал все, а днем ходил по снежным дорожкам. Если заговаривали с ним — отвечал вежливо, но торопился, уходил скоро.
Знали о нем, что работает в Большом Городе, где учился где–то долго, что работает, вроде, в Ящике, что начальник. Лекарь к нему в гости приходил как–то, вина хорошего принес, хотел поговорить.
— Мы с вами в некоторой степени коллеги, — начал он тогда важно, — вы, ведь, биолог, если я не ошибаюсь?
— Точнее биофизик, — вежливо ответил сын бабки Арины.
— Да, да. Я совсем упустил из виду ваш второй диплом. Арина рассказывала, письма ваши я ей читал. Я полагаю, что вы очень перспективно сориентировались, на стыке двух наук рождается будущее.
— Чье?
— Что чье?
— Чье будущее?
— Ну, я имел в виду будущее науки.
— Да, да, конечно.
— А я, знаете ли, по–стариковски к вам, посудачить, так сказать. очень не хватает интеллектуального общения тут у нас. Коровки, знаете, ходят так вот просто. Отстаем, отстаем. Будто на полустанке, а вокруг поезда современные — стрелой. И вдруг, о счастье! Остановился один, весь сверкает. А тут стоишь неандертальцем этаким, робеешь.
— Да, коровки–это хорошо, — невпопад ответил сын бабки. — Но вы меня простите, любезнейший, спешу. А коровки — это хорошо. Коровки — это же молоко, мясо. Говядина. Еще творог, масло, сметана, кефир, простокваша. Большущее дело коровки. Еще, ведь, ацидофильное молоко, сырки творожные, обрат, варенец, молоко топленое…
И убежал, дверь перед носом гостя запер.
Очень тогда обиделся Лекарь, но обиду не выказывал, хвалил ученого человека, а жене как–то наговорил гадости, тещу еще отругал и сравнил их с сыном бабкиным:
«Ученый человек, он всегда умный. Противно на серость вашу глядеть, все корова, да корова. Сами, как коровы, навозом пропахли. Ацидофильное молоко им подавай, сырки творожные. Ишь, губы раскатали. Что вы в коровах понимаете, или в биофизике. Эх, серость».
