Алексей Доронин - Чёрный день
Есть ещё одно объяснение этому голосу из ниоткуда. Когда столбик термометра падает ниже сорока, человеку порой начинают слышаться странные шумы. Саша вспомнил, что об этом рассказывали в телепередаче про Оймякон, где находится Евразийский полюс холода. С атмосферой при низких температурах что-то происходит. Кажется, коренные народности Севера называли это шёпотом звёзд. Так поэтично, чёрт возьми, что не верится.
Но в таком случае его окружала голимая проза, в которой не было места пришельцам с того света. День-то и вправду выдался на редкость холодным. Саша не удивился бы, узнав, что в термометрах замерзла ртуть.
Шорох снега под ногами, потрескивание коры деревьев, падающие снежинки — всё это исказилось под действием непостижимых законов акустики. Его нездоровое воображение сложило эти звуки в слова, чтобы воспалённый разум, подхлёстнутый одиночеством, мог сотворить виртуального гостя.
Вот и всё. Тени исчезают в полночь. Мёртвые остаются мёртвыми, а живые ждут и не дождутся своего часа, чтобы к ним присоединиться. А он опять поверил чёрт знает во что.
— Придурок… — вслух произнёс Саша.
В этот момент порыв холодного ветра налетел на него и заставил замолчать. Данилов потеплее замотал лицо колючим шарфом. Не были видны даже глаза, прикрытые лыжными очками, которыми он разжился отнюдь не в магазине спорттоваров. Но они прилегали к лицу не очень плотно, поэтому поток ледяного воздуха иногда достигал своей цели. Окоченевшие пальцы он спрятал ещё глубже в карманы. Даже варежки не помогали.
Слова ничего не значат. Они всего лишь колебание воздуха, произведённое речевым аппаратом человека с одной целью — донести информацию до другого представителя своего вида. А если нет адресата, то ни к чему тратить энергию. Бестелесным духам слова не нужны.
«Вначале было слово». Ложь. В начале начал было великое безмолвие. Космические катастрофы — большой взрыв, рождение звёзд, столкновения галактик и туманностей — тоже происходили в абсолютной тишине, потому что в вакууме звук не распространяется.
Только потом, когда звезда по имени Солнце обрела свою третью спутницу, новорождённый мир заполнил хаос звуков — грохот падающих с неба камней, шипение раскалённой магмы, гул первобытного океана, и рёв голодного зверя, выходящего на охоту. И только через миллионы поколений бессловесной животности какой-то питекантроп, не от хорошей жизни вставший на задние лапы, изрёк первое слово. «Ургх», например.
Лингвисты сломали много копий, споря, было ли это существительное или глагол. У Саши имелась на этот счёт своя версия — междометие, и доказать это было легко. На первом месте для человека стоят не предметы и не действия, а его отношение к ним. Оно есть нечто первичное, базовое, следовательно, должно получить средство для выражения раньше всего остального. Итак, эмоции — положительные или отрицательные. А поскольку жизнь в те времена была не сахар, вероятным выглядит второе. Следовательно, вскрик ужаса, вздох разочарования или вопль ярости и превратился в первое человеческое слово, из которого, как из семечка, выросло могучее древо языков, обеспечив хлебом многие поколения толмачей-переводчиков.
Каким было это семечко? Универсальным. Ведь не одни только отрицательные эмоции довлеют над родом людским. Чем выразить и смертельную злобу, и переполняющее душу счастье, и глубочайшее разочарование? Всё говорит о том, что первым человеческим словом был аналог русского мата, но всё когда-нибудь заканчивается. Слова нужны только людям, причём живым. Если не станет человечества, то они, записанные на плёнку, диск или другой носитель, станут бессмысленными наборами звуков, а буквы в книгах — чернильными черточками, которые будут содержать в себе меньше информации, чем следы животных на снегу.
Дома, плотины и мосты будут напоминать о расе несостоявшихся покорителей космоса несколько веков, пока не обратятся в пыль или не будут поглощены наносами песка и глины. А слова станут ничем, как только умрёт последний из тех, кто способен их понимать. Но вряд ли именно он окажется этим последним, особенно если и дальше будет идти напролом, не считаясь с температурой. Посадит лёгкие, это как пить дать, и привет.
Александр решил, что на сегодня его путь закончен. Благо от своего укрытия он успел удалиться всего на километр. Сейчас он вернётся и переночует, а если холод не спадёт, то останется там насовсем.
Ему повезло, если можно назвать это везением. Наутро Саша долго оттаивал кипятком стекло, чтобы разглядеть градусник за окном. Но когда ему, наконец, это удалось, парень только усмехнулся. Он это предвидел. Всего минус восемнадцать и полное безветрие. Ни снежинки в воздухе. Будто кто-то очень хотел, чтобы он добрался до своей цели.
Глава 21
Тошнота
Третий ангел вострубил, и с неба упала большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод.
Имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки…
Красивые слова. В жизни всё оказалось гораздо прозаичнее и грубее. Впрочем, горечь во рту временами действительно напоминала вкус полыни. Целую неделю Саша чувствовал себя довольно сносно, и вот сдал за один день, превратившись из здорового человека в развалину.
Как же так получилось? Где и когда он умудрился схватить дозу? Именно этим и объяснялись все его вчерашние видения, а инфекция только усиливала их.
Теперь можно было принять это как данность. Для себя Александр решил, что всему виной неравномерность распределения радиоактивных осадков в первую неделю после катастрофы. Оно ведь больше зависело от направления ветра, чем от расстояния до эпицентра. В этой русской рулетке он проиграл, как и миллионы тех, кто пережил первые дни и вздохнул с облегчением. Потом им прямо на головы, за сотни километров от места нанесения ударов, выпал пресловутый fall out, незаметные крупники радиоактивного вещества.
С ним это могло случиться и двое, и трое суток, и даже неделю тому назад, если помнить о латентном, скрытом периоде развития болезни. Он мог наткнуться на них где угодно и даже не заметить, расположиться на ночлег среди них или разложить еду на столе, покрытом слоем этих частиц. Они ведь не светятся в темноте, разве что при запредельной концентрации.
Первым звоночком было лёгкое головокружение. Вторым — тошнота, которая медленно поднялась по пищеводу и подступила к горлу. Сначала он не придал им значения, потом пытался успокоить себя и списать эти симптомы на пищевое отравление и стресс. В эти дни его желудок часто подвергался испытаниям некачественной едой, а поводов для головокружения было хоть отбавляй.
Но когда появились все хрестоматийные признаки страшной болезни, необходимость в самообмане отпала сам собой. Последними пришли жар и слабость во всем теле, так что всё вокруг поплыло по волнам…
Анемия. Что её вызвало? Синдром хронической усталости, простуда? Или и первое, и второе? Нет, приятель, всё гораздо хуже. Это пришёл на мягких лапах пушной зверь. Песец. Житель арктических широт, которые теперь тянулись до экватора.
Сашу постоянно рвало. С интервалами в пять минут тело сотрясала дрожь, а желудок исторгал из себя содержимое. Даже если во рту целый час не было ни крошки, эта периодичность не нарушалось. Его рвало слюной и желчью, что было ещё неприятнее. Компанию тошноте составляла головная боль, как будто в череп медленно вкручивали шурупы, и температура под сорок. Вдобавок ко всему слезились глаза и текло из носа, как при гриппе или ОРЗ. Полный комплект.
Это было похоже на садистскую пытку. Данилов был зверски голоден и носил с собой запас продуктов на два месяца, но не мог ничего проглотить — его тут же начинало выворачивать наизнанку. Александр посылал проклятья и богу, и чёрту, но на последнем издыхании пёр вперёд. Как нарочно, приступ застал его посреди бесконечного перегона между станциями. Надо было во что бы то ни стало найти кров, даже если тот станет его последним приютом.
Незаметно, исподволь у Саши сформировался менталитет бродяги-рецидивиста. Он спокойно залезал в чужие дома, брал чужие продукты и вещи, ломал и жёг чужую мебель, без зазрения совести ворочал мертвецов и шарил по их карманам. Мародёрство стало для него образом жизни, причём это выходило у него так естественно, будто ничем другим он раньше и не занимался.
Всё же его жизнь отличалась от жизни люмпенов старого мира в худшую сторону. Последнему бомжу в прежние времена жилось гораздо комфортнее. Да, тот тоже мог протянуть ноги от голода, холода или болезней. Его могли от скуки прикончить собратья по несчастью или просто «добрые люди». Но этот изгой видел рядом нормальную жизнь и имел хоть призрачные, но шансы на возвращение. В крайнем случае бродяга мог разбить витрину и сесть в тюрьму, обеспечив себе еду и крышу над головой на пару лет.
