Алексей Доронин - Поколение пепла
— Иди сюда, живо, — сказал он, и она подчинилась.
Она была бы еще симпатичнее, если бы не выступающие ребра и перенесенный в детстве рахит. Даже этот рай мог быть очень жестоким, а авитаминоз и дистрофия подстерегают любое первобытное племя даже на экваторе.
Лаская ее со всем тщанием, прежде чем взять в позе, которую миссионеры не имели возможности на этот остров принести, а после усадив на себя верхом, Сильверберг думал о бремени белого человека.
Они ведь, если подумать, принесли этим дикарям сокровенные знания цивилизации. Может, поэтому островитянки простили им убийство своих мужей.
Ведь это посильнее, чем палка, стреляющая огнем или пламя из руки. Когда кончились патроны и бутан в зажигалках, эта магия иссякла. Но к тому времени они научились добывать огонь, высекая искры, и обжигать копье в пламени, чтоб его наконечник стал твердым.
Они научились здесь еще многому. Например, строить шалаши из пальмовых листьев и бить рыбу острогами. Узнали, как ловить лягушек и змей, находить съедобные коренья и побеги.
Но начать им пришлось свою жизнь на острове с геноцида, и это оставило отпечаток в их душах. Почти все мужчины-сентинельцы, кто мог поднять копье и натянуть лук, предпочли умереть, но не позволить демонам жить на их земле.
Женщины повели себя иначе. Они были дикими, но скорее запуганными, чем агрессивными. После бойни на берегу вместе со своим потомством они спрятались глубоко в джунглях, и не выходили много недель. Но им надо было кормить своих спиногрызов, а в одиночку они были это сделать не в состоянии, к тому же внутренняя часть острова была беднее прибрежной.
Но потом одна за другой выходили из леса и несмело приближались к кострам, за которыми коротали вечера вооруженные автоматами белые демоны. Сначала эти вдовы повыли, поскрежетали зубами, но всего месяца за три превратились в покладистых кошечек. Наверно, это природа, а против нее не пойдешь, даже если твои далекие предки наказали тебе воздерживаться от контактов с чужаками. Сильверберг запретил обижать их, но терялся в догадках, в какой момент они стали для туземок своими? Может, когда опустились, перестали носить европейскую одежду и сами стали выглядеть и пахнуть как дикари?
Но прошло еще четыре месяца, прежде чем из лесов вышли оставшиеся в живых мужчины.
После того, как Лулу ушла, Сильверберг налил себе немного бурой жидкости из фляги. Делать алкоголь, в отличие от многих других первобытных людей, здесь не умели. Поэтому, когда Мэттьюсон, химик-любитель и выходец из семьи обитателей трейлера, начал готовить пойло из перебродивших плодов манго, уцелевшие аборигены быстро пристрастились к нему. Не отставали от них и захватчики-колонизаторы.
После нескольких стаканов этой бурды, которую он называл то ромом, то виски, то бренди, капитана часто посещали философские мысли.
С детства Эйб читал священные книги разных религий, не только иудейские. И вот здесь, на краю мира, сформулировал для себя важную истину. Судьбе неведома справедливость в том, что касается жизни одного человека. Праведник может умереть оплеванным, а тиран и злодей прожить свой век в сытости и довольстве. За свой грех люди если и получают наказание или награду, то где-то там, за чертой. А вот кого бог или боги судят еще здесь, в подлунном мире, так это народы. И каждый из них получает по делам своим, не больше и не меньше. Раньше он думал, что это только о вавилонянах, древних египтянах, греках и римлянах. Оказалось — не только.
Сильверберг подумал, что когда-нибудь антропологи очень удивятся, откуда у обитателей отдаленного острова вулканической гряды светлая кожа и необычные ритуалы.
Не успел капитан допить свою порцию лекарства, как услышал шаркающие шаги по тростниковому мату, который лежал на полу. Он понял, что пришел Рыбак. Это был самый старый из жителей острова, и единственный из мужчин, кто даже не попытался на них напасть.
Все аборигены очень рано седели, и у этого редкие волосы на бугристом черепе стали совсем белыми. Когда они прибыли сюда, этот человек тоже ходил голым и являл собой куда менее приятное зрелище, чем островитянки. «Скелет» — называли его американцы сначала.
Сейчас на нем были плавки — еще один подарок пришельцев — и футболка с надписью «I love NY». Сильверберг находил это забавным.
У экватора планеты было и сейчас тепло. «И будет всегда», — от всей души надеялся капитан.
В руках у старика было синее ведро, исцарапанное и потертое. Не говоря ни слова, тот достал из него и положил на камень перед хижиной несколько трепещущих рыбин из своего утреннего улова. Чешуя переливалась на солнце.
По правилам этого общества надо было что-то дать ему взамен. Не плату за покупку, а ответный дар. Подумав, Сильверберг снял с руки свой хронометр, водонепроницаемый и ударопрочный, с которым столько вместе прошел, и протянул его старику. Видя замешательство того, капитан сам застегнул на его птичьей лапке металлический браслет. На другой руке Рыбак носил браслет из ракушек каури, и, похоже, симметрия ему понравилась. Старик благосклонно кивнул — этот жест он перенял у американцев. А вот улыбаться никто из местных так и не научился.
«Больше мне никогда не понадобится знать точное время», — подумал Сильверберг, глядя, как рассматривает часы человек из мира, где время остановилось.
Рыбак что-то бормотал, то и дело переводя взгляд своих почти незрячих глаз со сверкающего на солнце хронометра на капитана.
«Кто ты, старик? — подумал Эйбрахам. — Что ты рассказываешь мне, белому пришельцу из преисподней? Жалуешься на больную спину и плохой улов моллюсков? Или рассказываешь, как твои предки двадцать тысяч лет назад прибыли на этот остров? Кем они были? Обитателями джунглей Западной Африки, чьи плоты занесло течением слишком далеко от берега? Или командой крейсера флота Великой Атлантиды? И как быстро тогда они забыли все и стали жить, как звери, собирая плоды и колотя палками рыбу в прибрежной полосе? Вы отличаетесь от обитателей соседних островов — чуть выше, кожа светлее, ваш язык ни на что не похож. Что они запомнили из прошлого? Только вашей последней войны.»
Чушь. Ложная аналогия. Не было ничего подобного.
Но кем бы они ни были, здесь, на этом острове, который они никогда не покидали, они сделали невозможное. Их никогда не было больше нескольких сотен. Больше собирателей, охотников и рыболовов этот кусок камня просто не мог прокормить. Раз в несколько десятков лет тайфуны должны были заливать его наполовину и губить не меньше половины жителей. Но ни стихия, ни голод, ни генетическое вырождение их не истребили.
Вечером, когда утих дождь, он взбирался на самый высокий холм на крутом берегу и долго стоял, глядя на колышущееся море, высматривая среди высоких волн силуэт корабля. Или на небо, ища среди белых облаков и мечущихся чаек след реактивной струи. Но не морских судов, ни самолетов не появлялось, и военный моряк уходил, прихватив по пути в дождливой роще пару съедобных улиток.
— And all the children are insane
All the children are insane
Waiting for the summer rain, yeah,
— напевал он по дороге.
Он знал, что так же будет приходить и через десять, и через двадцать лет, глядя на море, пока глаза его не перестанут различать свет и тьму.
«Мы не преступники. Мы просто выполняли приказ. Мы невиновны», — часто говорил он старику, и тот, казалось, понимал, кивая белой головой.
Но еще чаще Эйб повторял эти фразы океану. Правда, капитану очень не нравилось, когда эхо начинало кричать ему в ответ, словно судья, свое последнее слово. «Guilty».
Guilty.
Глава 6. Не считаясь с ценой
— Идите к черту, со мной все в порядке, — ругался Богданов в ответ на все попытки обращаться с ним как с хрустальной вазой. — Я не инвалид! Помогайте тем, у кого раны тяжелее.
Забинтованное лицо делало его похожим на Фантомаса. Наконец, увести его под крышу, в один из уцелевших домов, где был организован госпиталь, удалось только Марии, которая была в числе первых вернувшихся с севера эвакуированных. Высаживаясь из машин, свой город они не узнали.
Участие Владимира больше не требовалось. Остальное могли доделать и без него.
Час назад, увидев, что рядом с бывшим сурвайвером взорвалась граната, брошенная из окна, они были уверены, что он мертв. Особенно когда обнаружили его лежащим с лицом в крови. Но, как оказалось, он был изранен, оглушен, но жив. Самой тяжелой была травма лица, а крохотный осколок металла и вовсе засел в глазном яблоке, не сумев пробиться в мозг. Глаз, конечно, больше служить ему не будет, но сужение поля зрения вдвое и уродливый шрам — не такая уж высокая плата за право еще пожить на земле.
Сам Данилов теперь сидел прямо на асфальте и с наслаждением ел бутерброд с солониной, явно собачатиной, пользуясь минутой передышки. Он не отсиживался за чужими спинами, но сумел не получить ни одной царапины. Хотя основная роль в этом бою была отведена тем, кто сидел под защитой брони.
