Андрей Сенников - Пока мир не рассыплется в прах…
Легкая тень скользнула в толще извести. Федор попытался не выпустить ее из поля зрения, но взгляд наткнулся на перевернутую бутылку в штативе, легкие пузырьки всплывали за стеклом в толще прозрачной жидкости. Пластиковая трубка тянулась вниз. Он следил за ней, опуская взгляд, казалось, в глазницы насыпали толченое стекло. Трубка оказалась приклеенной пластырем к его локтевому сгибу. За ней маячило лицо старика. Он сидел на низком стуле в ногах кровати. Багровые тени играли в прятки в сетке морщин. Слезящиеся веки воспалены. Белки глаз иссечены кровавыми прожилками.
— Пить хочешь? Не тошнит? Дышать не тяжело?
Кажется, он выпил кружку воды пять минут назад. Слова едва доносились до него сквозь грохот барабана за потолком. Он таки сделал глотательное движение, в голове оглушительно щелкнуло, словно выстрелили из гаубицы. Саднило гортань, сердце колотилось.
— Ты извини, местный фельдшер, похоже, баловался наркотой. С морфием здесь туго…
— Что со мной?
Слова так и остались во рту сухими бумажными комками.
— Ничего. Все худшее уже случилось до того, как ты пришел сюда…
Федор закрыл глаза, пережидая волну дурноты и стискивая зубы.
— Ты пьян? — спросил он.
В полумраке сухо зашелестело. Старик смеялся. Радужные пятна под веками пришли в беспокойное движение.
— Теперь это непозволительная роскошь, хе-хе…
Воздух тек в легкие как расплавленное олово, скапливался на донышке и просачивался через диафрагму, заполняя обжигающей тяжестью ноги, словно пустые бутылки. Нестерпимо чесались ступни. Особенно правая. Поврежденную голень саднило.
— Мне пришлось ампутировать тебе ногу, — услышал Федор. — Для одного лишь хирурга при здешнем оснащении шаг более чем рискованный, но выбора у меня нет. Странно, что ты вообще выжил, хотя, что теперь говорить о странностях…
Старик сбился и замолчал.
Слова поднимались к потолку, радужно переливаясь, словно мыльные пузыри, и лопались там беззвучно, бессмысленно. Федор напрягся. Он хотел сесть на постели, но сумел только приподнять голову. Вены на шее вздулись. Он увидел широкий ремень, обхватывающий грудь и сразу же ощутил запястья прикрученные к… Нет, не к кровати. Он лежал на каталке высоко над полом, а старик сидел на обычном стуле. Голова его торчала рядом…
Взгляд заметался по складкам простыни. Глаза вылезли из орбит. Свинцовая кровь бросилась в лицо. Федор видел белый холмик ткани, натягивающий простыню слева, и… ничего не находил с правой стороны. Он упрямо попытался пошевелить ступней, хотя глаза говорили ему, что правая нога под простыней заканчивается безобразным утолщением чуть выше середины бедра. В пустоте нестерпимо чесалось и пульсировало.
Голова упала на подушку. Крик ветвился в бронхах, теряя силу, и лишь слабый выдох сочился через стиснутые зубы.
— Ты что сделал, а?! Ты что натворил, сука?!
Пальцы сжались в кулаки. Ремни заскрипели.
— Тихо, тихо…
— Ты же меня убил, тварь!
В глазах потемнело. Комната закружилась, верх стал низом и обратно. Кровь стучала в висках. Он задыхался, словно только что пробежал от подножия холма, через огороды до проклятого дома с призывом о помощи на крыше. В темноте металлически звякнуло. Запахло спиртом. В плечо ужалило. По виску тихонько скатилась невидимая бусина, оставляя влажный след.
— Как по-твоему, сколько мне лет?
Федор стиснул зубы. Он думал, что если сейчас сможет высвободить руки, то…
— Тридцать семь… А свое отражение ты когда в последний раз видел?
— Иди ты на хер!
— Тебе ведь лет восемнадцать-девятнадцать? Верно?
Послышался шорох, старик зашевелился в стороне от каталки.
— Открой глаза, — велел его надтреснутый голос.
Федор не хотел, но подчинился. Злость истаяла, сошла на нет. Он открыл глаза и увидел перед собой на подушке лицо отца, может быть, чуть моложе, каким он помнил его: «гусиные лапки» у воспаленных глаз, глубокие носогубные складки, заострившийся нос и скулы, туго обтянутые обветренной кожей; вот только вместо виноватой улыбки — оскал, зубы и десны в крови. Слеза набухла, повисела на мокрых ресницах и скатилась на висок. Федор моргнул. Лицо отца исчезло. Старик опустил зеркало…
— Что происходит? — спросил Федор, казалось, его голос тоже состарился.
Старик сел, тяжело опираясь о край каталки.
— Мы мертвы, — сказал он. — Мертвы с той самой минуты, когда случилось ЭТО…
Он махнул рукой в сторону заколоченного окна. Помолчал…
— Я не знаю тонкостей, я просто хирург районной больницы заштатного городишки, не генетик, понимаешь?
— Нет…
— Человеческий организм состоит из многих типов клеток. Разные ткани — разные клетки. Они постоянно обновляются и тоже с разной скоростью. Время жизни — неодинаково. Клетки умирают и повреждаются от внешних воздействий: ионизирующего излучения, питания, условий жизни, токсинов и так далее. Организм отторгает мертвые клетки либо частично поглощает их фагоцитами и использует как строительный материал для замены и заполнения пробелов, понимаешь? Мы стареем потому, что организм теряет способности к возобновлению: код ДНК в ядре клетки с каждым повреждением и восстановлением перезаписывается, но с ошибкой…
Он замолчал. Язычок пламени в лампе затрещал…
— Теперь мертвые клетки ведут себя несколько активнее, — он вновь засмеялся скрипучим смехом, и внезапно оборвал его, глядя на Федора затуманенными глазами. — Они вообще себя странно ведут, и можно только гадать, на что и как это влияет. Совершенно иная биохимия… М-да. Очевидно, фагоцитоз ускоряет процесс. Лейкоциты крови, что боролись с бактериями в твоей ерундовой ране, погибали и тут же переходили на сторону врага, понимаешь? Возможно, ты этого не чувствовал. Возможно, побочная реакция процесса — анестетический эффект. Возможно все! Понимаешь?! По радио все еще говорят, ЭТО — вирус. Вакцину вот-вот найдут… Жалкая, беспомощная ложь!
Он закашлялся. В легких сипело и свистело.
— А что тогда? — спросил Федор.
Старик перевел дух и пожал плечами.
— Не знаю, — сказал он. — Какая разница? Что-то сдвинулось в фундаменте. Изменился основополагающий закон Вселенной, может быть. А на белковых формах он «выспался» именно так. Там, — он снова махнул рукой в стену, — не ходячие мертвецы. Миллиарды колоний новой клеточной жизни. Да, ограниченной сроками распада и тления, но жизни, чья единственная программа — превращение всего вокруг в свое подобие: без злобы, ненависти, жажды убийства, голода. Без мысли и оправданий… До конца времен, пока весь мир не рассыплется в прах…
— Ну и топай к ним, теоретик… или удавись, — сказал Федор, ему стало противно до тошноты, но он верил человеку, который так безжалостно его искалечил. — Чего ты тут прячешься? Один бывший сержант говорил: «Если не можешь изменить правила — прими их»…
Старик посмотрел на Федора с интересом.
— Да, да, — кивнул он. — Именно так. Но я не могу, у меня близнецы на руках…
Федор вспомнил маленькое личико, скорбный рот, костыли…
— Убей их сам, — посоветовал он, закрывая глаза. Он больше не чувствовал правую ногу, боль вспучилась на конце культи, как гигантский нарыв. — Избавишь от… всего.
— Нет, — услышал Федор. — Нельзя. У них есть шанс, и… я не могу предать память жены. Она собой пожертвовала, чтобы они жили…
Федор рассмеялся. Неожиданно для себя рассмеялся, может, боль заставила его.
— Глупо, — сказал он и посмотрел старику в глаза.
— А вот и нет! — тот слюняво заулыбался, у него не хватало половины зубов.
— Что?
Старик качал головой, словно китайский болванчик. Потом принялся раскачиваться на стуле всем телом, мечтательно прикрыв глаза.
— Нет, нет, нет, — бормотал он. Тощая, морщинистая шея в распахнутом воротнике ковбойки вызывала непреодолимое желание сдавить ее пальцами.
— Заткнись!
Старик замер и выпрямил спину. Тонкие полупрозрачные веки опустились и поднялись, улыбка сделалась шире.
— Ты просто не знаешь, — сказал он. — Они наши единственные дети. В восемь месяцев от роду у них обнаружили симптомы прогерии. Знаешь что это? Синдром преждевременного старения, редкое генетическое ненаследственное заболевание, — он пошевелил тонкими птичьими пальцами. — Во всем мире не больше сотни случаев.
Он выглядел так, словно рассказывал анекдот.
— За один год они старели лет на десять-пятнадцать. Жуткое, невыносимое зрелище. И ничего нельзя сделать. И никто не виноват. К восьми годам у них уже имелся полный букет старческих болезней: от катаракты до полиартрита; морщинистая кожа; волосы выпадали. Когда случилось ЭТО, они уже не могли самостоятельно передвигаться, слишком больно. Не могли обходиться без постоянной врачебной помощи. Я не мог смотреть им в глаза…
![Артем Мичурин - Полведра студёной крови[СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
