Джордж Стюарт - Земля без людей
Границы разделили землю стойкими, не идущими на компромисс линиями. Сотворенная человеческими руками и победившая реальность здравого смысла абстракция… Ты стремительно несешься на машине по федеральному шоссе, пересекаешь невидимую линию и чувствуешь, как изменилось дорожное покрытие. Такое гладкое в Делавэре, оно становится тряским в Мэриленде, и колеса тут же ощущают разницу и начинают возмущенно вздрагивать. «Граница штата» — читаешь на дорожном указателе. «Въезд в Небраску. Скорость не более 60 миль в час». Как все меняется за этой незримой чертой, делящей неделимое. Почему то, что раньше было злом, становится добродетелью, думаешь ты и сильнее давишь на педаль газа. А на государственных границах смотрят друг на друга флаги разных цветов, хотя один ветер перебирает их полотнища. Ты проходишь таможню и зал регистрации, и вдруг все становится другим, непривычным глазу. «Смотрите, — говоришь ты, — на полицейских другая форма!» Ты кладешь в карман новые деньги, и с марок на конвертах на тебя смотрят чужие, незнакомые лица. «Надо ехать крайне осторожно, — говоришь ты. — Совсем не хочется попадать здесь в участок». Однако до чего смешно! Переступаешь невидимую глазом черту и в одно мгновение становишься одним из этих нелепых людей — иностранцем. Но границы исчезают даже быстрее, чем заборы. Невидимым линиям не требуется разрушающего действия ржавчины, чтобы через недолгое время вычеркнуть их из памяти навсегда. И наверное, тогда проще станет жизнь. И будут люди говорить, как уже говорили когда-то: «Там, где сосны сменяют дубы». Или скажут вот так: «Не знаю, как точно называется, ну, в общем, где у склона холма земля становится сухой и начинает расти трава».
А когда уехали мальчики, потекли спокойные, размеренные, полные довольства и счастья дни, совсем как те прошлые дни, после которых называли они год — Хорошим Годом. День за днем уходило время, неделя за неделей. Поздно наступил сезон дождей, и были ливни короткими, а после дождя разгонял ветер тучи, и снова сияло голубое небо, а воздух был таким прозрачным, что как на ладони видны были величественно стремящиеся вниз башни моста Золотые Ворота. По утрам Ишу удавалось сгонять большую часть жителей на общественные работы по строительству колодца. Их первый ствол еще до того, как достиг воды, уперся в подножие скалы, потому что на склоне холма неглубоким оказался слой мягкой земли. Но люди вырыли другой ствол, и на этот раз повезло, и они добрались до обильного водоносного слоя. И тогда обшили стены колодца досками, поставили крышку и приладили ручной насос. К тому времени все уже смирились с уличными удобствами и восстанавливать туалеты в домах, то есть возиться с трубами, насосами и канализацией никому уже не хотелось и считалось пустой тратой сил и времени. На том и порешили. Рыба хорошо тогда клевала, и всем хотелось поскорее отправиться на рыбалку. Вот почему на остальные занятия смотрели как на второстепенные и не заслуживающие особого внимания. По вечерам они часто собирались вместе и под аккомпанемент аккордеона Иша пели песни. Однажды он предложил петь на голоса, так чтобы каждый вел свою партию. А когда попробовали, то оказалось, что у старины Джорджа громкий и звучный бас. Стали петь на голоса, но без особого интереса, не понимая смысла в столь сложных ухищрениях. «Да, — укрепился Иш в собственном, составленном еще много лет назад мнении. — Они не очень музыкальный коллектив». За год до этого он стал приносить домой пластинки с записями классической музыки и проигрывал их на старом патефоне. Пение под патефон не нашло горячих сторонников, хотя так проще было вести партию. Детишек такой музыкой заинтересовать так и не удалось. Во время каких-то мелодичных пассажей они могли отложить свои деревянные фигурки или прекратить возню, поднять головы и с видимым удовольствием слушать. Но продолжалось это недолго, и стоило измениться теме или стать чуточку посложнее, как они возвращались к прерванным занятиям. Ну а что еще можно было ожидать от малой горстки людей с более чем средними способностями. (Нет, чуть выше средних способностей, тут же поправил он себя, но возможно, они не распространялись на великое музыкальное наследие.) В Старые Времена, пожалуй, лишь у одного американца из сотни жили в душе истинные любовь и восхищение музыкой Бетховена, и к этой весьма незначительной группе относились люди со сложной духовной организацией, и, если уместно такое сравнение, они, как собаки комнатных пород, вряд ли в состоянии были пережить удар, нанесенный Великой Драмой. Ради эксперимента он попробовал ставить пластинки с джазовыми мелодиями. В те моменты, когда врывались в мелодию хриплые голоса саксофонов, дети снова бросали свои занятия, и снова интерес длился лишь короткие мгновения. Горячий джаз! И он с его бесчисленными изгибами и сменами ритма был слишком сложен и мог найти отклик и понимание отнюдь не в простеньком сознании среднего человека, но в изощренном — истинного ценителя и знатока. С таким же успехом можно было ожидать от детей восхищения Пикассо или Джойсом. На деле — и это, пожалуй, единственное, что вселяло в Иша надежду, — молодое поколение с видимым равнодушием относилось к патефонам и пластинкам; они не любили слушать, они любили петь сами. Он рассматривал это как добрый знак. Когда вырастут дети, то предпочтут быть участниками, а не слушателями, актерами, а не зрителями. А еще провалилась затея самим придумывать слова и новые музыкальные мелодии. Иш однажды сделал попытку придумать новые слова к старой мелодии, но то ли стихи оказались беспомощными, то ли повлияло не что другое, но вскоре он почувствовал упорное сопротивление столь грубому насилию над привычным песенным репертуаром. Вот так они и продолжали петь хором под дребезжащие звуки аккордеона в не очень умелых руках Иша Как он уже понял, чем проще мелодия, тем больше нравилась песня. Слова не имели значения. Они пели: «От вези меня обратно в Вирджинию», — не представляя что такое «Вирджиния» и кого просили отвезти обратно Они пели: «Аллилуйя, я бродяга», — нисколько не заботясь о смысле слова «бродяга». Они стенали, подражая Барбаре Аллен, хотя никто из них не имел представления, что значат муки неразделенной любви. Часто в эти недели Иш думал о мальчиках в джипе Это, наверное, дети просили играть «Дом на ранчо», и, когда его пальцы касались клавиш аккордеона, он вспоминал о мальчиках и каждый раз начинало болеть сердце. Может быть, в эту минуту Боб и Дик проезжают по земле старых ранчо. Он играл по настоянию детей, а мысли его были далеко. Резвятся ли там олени и антилопы, или только скот бродит на бесконечных просторах? А может, вернулись буйволы? Но чаще мысли о мальчиках рождались в темноте ночи, когда нелепые и страшные — порождение его собственных страхов и волнения — сны заставляли просыпаться и лежать с гулко бьющимся сердцем и широко раскрытыми глазами смотреть в темноту, думать и прикидывать возможные варианты. Как он решился отпустить их? Бессчетное число раз он мучил себя этим вопросом и думал о бедствиях, которые несут паводки и ураганы. А машина! Никогда нельзя быть спокойным за молодежь, которой доверили машину. И хотя исчезла опасность столкновений, вполне возможно, что, потеряв управление, они вылетят с дороги и перевернутся. А сколько на их пути будет этих крутых поворотов, этих плохих мест? Сколько опасностей, сколько непредвиденных обстоятельств будет подстерегать их на долгом пути? И еще там будут пумы, медведи и обязательные быки с их неистребимым желанием напасть на человека. Быки — это хуже всего, наверное, потому, что еще не отучились пренебрежительно относиться к человеку, ведь слишком долгое время были они рядом — человек и бык, а такое быстро не забывается. А скорее всего, машина сломается. И окажутся мальчики, словно выброшенные на необитаемый остров, в сотнях, нет — в тысячах миль от дома. Но что в такие моменты заставляло его истинно содрогаться от дурных предчувствий, так это мысли о человеке. Каких людей встретят на своем пути мальчики, кому придется противопоставить свою волю? Сколько их будет — странных, испорченных, развращенных людских сообществ, освобожденных от условностей морали и традиций. Среди них могут встретиться общества, исповедующие ненависть и враждебные чувства к любому чужаку. Могли возродиться принесенные чужими религиями страшные ритуалы — жертвоприношения, каннибализм! Возможно, как Одиссею, мальчикам предстоит оказаться в стране лотофагов, поедающих лотос забвения, увидеть сирен, спасаться от людоедов-лестригонов. Их маленькую коммуну на склоне холма можно назвать скучной, глупой, живущей плодами чужого, прошлого труда, но они не растеряли всех тех достоинств, что сохраняют в человеке прежде всего человеческое. Как мало уверенности и надежды, что в других сообществах происходит то же самое. Но ближе к рассвету ночные страхи, теряя свои реальные очертания, исчезали. И тогда он думал, как счастливы должны быть мальчики, с каким радостным возбуждением бьются их сердца при виде новых мест и встреч с новыми людьми. Даже если непоправимо сломается их машина и не смогут они восстановить другую, то всегда останется возможность по той же дороге вернуться домой пешком. С едой все будет в порядке. Двадцать миль в день, пускай сто миль за неделю, и даже если им придется прошагать тысячу миль, уже к осени будут они дома. Ну а на машине вернутся гораздо раньше. И когда, он думал об этом, то с трудом сдерживал возбуждение, предвкушая, сколько замечательных новостей привезут их путешественники. Шли недели, и наконец кончились дожди. Зеленая трава на склоне холмов потеряла свою изумрудную свежесть, отцвела и побурела. По утрам облака висели так низко, что доставали до них башни мостов.
