Макс Брукс - Мировая война Z
— Но вы ошибались…
— Надо было выполнить еще один, последний долг. Политбюро, эти ненавистные старикашки, которые уже причинили столько страданий народу, до сих пор отсиживались в командном бункере в Цзилине, до сих пор контролировали минимум половину армейских подразделений нашей страны. Они бы ни за что не сдались, это понимали все. Правители продолжали бы как сумасшедшие держаться за власть, расточая остатки армии. Если гражданская война затянулась бы еще хоть ненадолго, в Китае могли остаться одни живые мертвецы.
— И вы решили действовать.
— У нас одних была такая возможность. Наземные пусковые шахты захвачены, ВВС парализованы, два других подводных ракетоносца стоят у причала в ожидании приказа, пока мертвяки лезут в люки. Коммандер Чен сказал, что мы — единственные, кто обладает атомным оружием. С каждой секундой промедления мы теряли сотню жизней, сотню пуль, которую можно выпустить в мертвяков.
— И вы дали залп по собственной родине, чтобы спасти ее.
— Последний груз на наши плечи. Кэптен Чен, вероятно, увидел, что я колеблюсь.
«Мой приказ, — заявил он. — Моя ответственность».
Ракета несла единственную мощную многомегатонную боевую головку. Прототип, созданный для уничтожения укрепленного бункера Объединённого командования ПВО североамериканского континента в Шайенн-Маунтин, штат Колорадо. Забавно, что бункер Политбюро почти в точности повторяет тот, что в Шайенн-Маунтин. Когда мы готовились к отплытию, коммандер Чен сообщил о прямом попадании ракеты по Цзилиню. Уходя на глубину, мы слушали радио, там говорили о капитуляции правительственных войск и их объединении с силами повстанцев против реального врага.
— Вы знали, что на вашей родине начали вводить собственную версию южноафриканского плана?
— Узнали в день, когда вышли из-подо льдов. В то утро я пришел на мостик и обнаружил там кэптена Чена. Он сидел в командирском кресле с чашкой чая в руках. Кэптен выглядел очень усталым, когда безмолвно смотрел на членов экипажа. Он улыбался, как отец улыбается счастью детей. Я заметил, что его чай остыл, и спросил, надо ли принесли новый. Старик поднял на меня глаза, потом, не переставая улыбаться, медленно покачал головой.
«Хорошо, сэр», — сказал я. Тут кэптен Чен поймал меня за руку, заглянул в лицо, не узнавая. Старик прошептал так тихо, что я едва расслышал.
— Что?
— «Хороший мальчик, Цзю Чжицай, такой хороший мальчик».
Он еще держал меня за руку, когда его глаза закрылись навсегда.
Сидней, Австралия«Клиаруотер Мемориал» — новейшая больница, которую собираются возводить в Австралии, и крупнейшая из тех, что построили после войны. Комната Терри Нокса находится на семнадцатом этаже «президентского люкса». Роскошные апартаменты и дорогие лекарства, которые почти невозможно достать — самое малое, что правительство может сделать для первого и пока единственного австралийского командира Международной орбитальной станции. Как сказал он сам: «Неплохо для сына горняка, добывавшего опалы в Андамука».
Его высохшее тело словно оживает во время нашего разговора. На лице появляется румянец.
— Было бы хорошо, если бы хоть половина историй, что о нас рассказывают, была правдой. Мы могли выглядеть еще большими героями. (Улыбается). А правда в том, что мы не «попали в ловушку», словно нас вдруг неожиданно там заперли. Никто не видел, что происходит, лучше нас. Никто не удивился, когда не прилетела смена с Байконура, или когда Хьюстон приказал нам грузиться в Х-38[61] для эвакуации. Я бы хотел сказать, что мы нарушили приказ или дрались друг с другом за право остаться. А на самом деле все было буднично и здраво. Я приказал научникам и другому персоналу, в котором не было острой необходимости, возвращаться на Землю, а остальным предоставил возможность выбирать самим. Без Х-38 мы практически оставались взаперти, но если подумать, что тогда было поставлено на карту, не представляю, чтобы кто-то захотел улететь.
МКС — одно из величайших чудес инженерной мысли. Мы говорим о такой большой орбитальной платформе, что ее можно увидеть с Земли невооруженным глазом. Потребовались усилия шестнадцати стран в течение десяти с лишним лет, пара сотен выходов в космос и больше денег, чем готов признать любой, кому не гарантирована занятость, чтобы наконец-то ее закончить. Сколько понадобится для постройки новой, если ее вообще можно воссоздать?
Впрочем, важнее самой станции была неизмеримая ценность спутниковой связи. В то время на орбите вращалось около трех тысяч спутников, и человечество зависело от них во всем, начиная с навигации и наблюдения и заканчивая более прозаичными, но не менее важными вещами вроде достоверного прогноза погоды. В современном мире эта сеть так же необходима, как дороги в древние времена или поезда в индустриальный век. Что будет с человечеством, если эти драгоценные аппараты просто попадают с неба?
Мы никогда не собирались спасать все подряд. Нереально, да и не нужно. Имело смысл сосредоточить усилия на самых важных для ведения войны объектах. Пара десятков птичек, которым следовало остаться в воздухе. Одного этого было достаточно, чтобы рискнуть и не улетать.
— Вас обещали спасти?
— Нет, да мы и не ждали. Вопрос был не в том, как мы попадем на Землю, а в том, как нам выжить на орбите. Даже со всеми запасами кислорода, аварийными хлоратовыми свечами,[62] системой оборотного водоснабжения,[63] работающей на полную мощность, у нас оставалось еды всего на срок около двадцати семи месяцев, учитывая и возможность забоя подопытных животных из лабораторного модуля. Ни на одном из них не тестировали каких-либо вакцин, поэтому мясо было съедобным. Я до сих пор слышу тонкий писк бедных зверюшек, до сих пор вижу капли крови, плавающие по помещениям станции. Даже там, наверху, не избежать крови. Я пытался подходить к этому с научной точки зрения, подсчитывал пищевую ценность каждой проплывающей красной капельки, которую всасывал из воздуха. Я верил, что делаю это во имя поставленной цели, а не из-за дикого голода.
— Расскажите поподробнее о своей цели. Если вы не могли никуда выбраться со станции, как удавалось удерживать спутники на орбите?
— Мы использовали «Жюль Верн — Третий», АОТ,[64] последний груз, отправленный нам перед тем, как мертвяки захватили Французскую Гвинею. Корабль задумывался как одноразовый. Получив груз, его наполняли мусором и отсылали обратно на Землю сгорать в атмосфере.[65] Мы оснастили АОТ ручным управлением и креслом для пилота. Жалко, что не было нормального иллюминатора. Ориентироваться по видеомонитору не очень удобно, как и работать за бортом станции в костюме для спуска на Землю, потому что нормальный скафандр в «Жюль Верне» не помещался.
Чаще всего я выходил к АСТРО,[66] который являлся всего лишь космической заправочной станцией. Боевым спутникам и спутникам-шпионам иногда надо менять орбиту, чтобы найти новые цели. Тогда запускались реактивные двигатели, используя невеликий запас гидразинового топлива. До войны американские военные поняли, что заправочную станцию экономически выгоднее разместить прямо на орбите, чем беспрестанно посылать в космос людей. Так и появился АСТРО. Мы приспособили его еще и под дозаправку других спутников, гражданских моделей, которые очень редко требовали топлива, чтобы вернуться на прежний курс после уменьшения высоты орбиты. Чудесный аппарат: он действительно экономил время. У нас имелось много технологий подобного рода. «Канадарм», пятидесятифутовый автоматизированный манипулятор, который выполнял необходимые работы по техническому обслуживанию внешней обшивки станции. Был «Боба», робонавт, управляемый в виртуальной реальности, которого мы оснастили реактивным двигателем, чтобы он мог работать не только возле МКС, но и дальше, у спутника. Еще у нас имелся небольшой эскадрон ПСА,[67] автономных роботов размером и формой с грейпфрут. Вся эта волшебная техника должна была облегчить работу. Жалко, что она так хорошо работала.
Каждый день у нас оставался час или даже два, когда делать было абсолютно нечего. Можно спать, можно делать зарядку, перечитывать одни и те же книги, слушать радио «Свободная Земля» или музыку, которую мы взяли с собой. Не знаю, сколько раз я слушал песню группы «Редгам» «God help me, I was only nineteen.[68] Отец ее очень любил, она напоминала ему о временах Вьетнама. Я молился, чтобы армейская выучка помогла ему спасти свою и мамину жизни. Я ничего не знал ни о нем, ни о ком-либо еще из Австралии с тех пор, как правительство переместилось на Тасманию. Мне хотелось верить, что у них все хорошо. Впрочем, глядя на то, что творится на Земле — чем мы в основном и занимались в свободное время, — в это верилось с большим трудом.
Говорят, во время холодной войны американские шпионские летательные аппараты могли прочитать газету «Правда» в руках советского гражданина. Не уверен, что это действительно так. Я не в курсе технических характеристик того поколения космических аппаратов. Но могу сказать, что телекамеры современных штучек, чьи сигналы мы перехватывали, прекрасно демонстрировали, как рвутся сухожилья и ломаются кости. Мы читали по губам жертв, молящих о снисхождении, видели цвет их глаз, вылезавших из орбит с последним дыханием. Видели, в какой момент красная кровь превращалась в коричневую и как она выглядела на сером лондонском асфальте по сравнению с белым песком Кейп-Код.
