Майя Треножникова - Минск 2200. Принцип подобия
«Даже смерть не разлучит нас». — Рони сглотнул. Редко, но случалось: Магниты выбирали почти ритуализированное самоубийство после смерти второй «половинки»; древний и варварский обычай, времен зарождения Ордена Гомеопатов. Но Аида поймет, а Элоиза…
«Элоизе плевать на меня».
— Все будет хорошо, — сказал Рони вслух.
Стены впитали теплое дыхание — не отдали эхо и не согрелись ни на градус. Цитадель похожа на тюрьму: всегда холодно, сумрачно и пахнет тленом. Теперь Целест мог сравнить, а Рони аккуратно собирал чужие образы.
Будто клюкву на прутик нанизывал.
«Если мы… вырвемся, я приведу тебя домой, Целест. К холодному морю и кислой клюкве».
— Все будет хорошо, — повторил он.
Целест изучал закопченный потолок, Рони изображал слегка потрепанную тряпичную куклу — ничего необычного, разве нудно и тоскливо ломило руки. Постепенно столовая-зал заполнялся зрителями — Гомеопаты и люди, от Магнитов держатся подальше, а те усмехаются свысока: мы теперь не санитары чумного города, но элитная стража самого Владыки Триэна…
«Я не все рассказал Целесту», — подумал Рони и смолчал.
В считаные минуты забился зал-столовая до отказа, только бархат на самых высоких сиденьях пустовал пока.
Стражи взметнулись по стойке смирно за полсекунды до громогласного: «Встать, суд идет!»
Кассиус ничуть не изменился — только костюм сшил по размеру: черно-пурпурный и торжественный, с платиновыми нашивками и рубинами пуговиц. Маленькие ладони спрятаны под замшей перчаток — Целеста невольно передернуло, когда он припомнил вкрадчиво-гадкое прикосновение, точно дохлого грызуна за шиворот подсунули. Еще у него отросли волосы, будто Касси принял обет назира после того, как незаконно (да-да, я скажу) захватил власть.
Рядом шла Элоиза. Целест вгляделся в сестру, искал — вдруг тщательно запудренные синяки, вдруг — Касси обижает ее? Ничего подобного — Элоиза выглядела немного растерянной и смущенной, но черно-красные тона ей крайне подходили, а волосы искрились сложной прической, тоже с рубинами. Ее встречали радостным гиканьем, и Элоиза улыбнулась, приветствуя публику — небольшое нарушение судебного этикета простительно. Верноподданическая любовь ценнее.
Она незаметно пихнула в бок Кассиуса, и тот повторил жест.
На пару шагов отставала неразлучная парочка — Тао Лин и Авис… черт, как его родовое имя? Целест встряхнулся, покосился на Рони, но тот прищелкнул языком: т-сс.
«Авис наконец-то голову помыть соизволил, — мысленно все-таки съёрничал Целест. — И Тао вырядился…»
«Они приближенные Кассиуса, — просто ответил Рони. — Правая и левая рука, если угодно. Ребята немного завидуют, зато — Касси собственным же примером демонстрирует, мол, я доверяю Магнитам».
Целест осклабился персонально парочке. Тао юрко шмыгнул мимо. Авис качнул длинным носом и сделал вид, будто впервые показали ему рыжего пленника. И все-таки покраснел немного. На коже Тао цвета мокрой древесины тоже проступили пятна румянца.
«Они… выбрали», — Рони дернул Целеста за рукав: не надо, без вызовов. Потом, может быть, но не сразу. Терпение — необходимая Магнитам добродетель, помни уроки Тиберия и Декстры.
Целест сдержался — почти; следом за странными (у тебя хорошие друзья, красавчик!) телохранителями Кассиуса плыла в черных кружевах и непрозрачной, как очки слепца, вуали Ребекка Альена. Она была сгустком тьмы, а еще казалось, будто она долгие годы готовилась к смерти мужа — любила, нет сомнения, но оплакивала уже много лет; его, себя и потерянного сына. Черная вдова, женщина, рожденная плакальщицей. Элоизе — невесте нового Верховного Сенатора не полагалось носить траура даже по отцу, и Ребекка приняла горе за двоих.
Она прошла мимо Целеста — печальная, как пифия, пророчица конца времен; и он ощутил волну горьких духов, от которых свело спазмом нёбо и трахею. Она заняла свое место, отгороженная по-прежнему муаром и плотным черным шелком.
«Тсс, — Рони погладил ладонь напарника, — она не ненавидит тебя. Я… заглянул, поверь. Мать не может ненавидеть сына».
Целест сморгнул влагу с ресниц. Нет, не дождутся. Камера и нейтрасеть высосали силы и ресурс, но не дух. Слез — не дождутся.
…Затем шли другие — Сенат и Гомеопаты, Гораций в неизменном пенсне и замученный — под глазами мешки, сетчатка красная от капилляров, будто подкладка сенаторских одежд, — Флоренц; Целест машинально отмечал знакомых.
Время тянется. Так долго тянется, думал он.
Все равно — убьют. Эсколер — жестокая Империя, да и бывают ли добрые Империи? Кассиус — захватчик, предлагал дружбу и быть на своей стороне, но рыжий идиот сам все испортил… действительно, какая ерунда — тихо-мирно перерезать глотку собственному далеко не обожаемому папочке…
«Прекрати», — одернул его Рони.
«Можешь и не читать все мысли!» — огрызнулся он. Рони неопределенно дернул одним плечом.
К тому моменту зал переполнился, как чаша под водопадом — хлестало через край. Простые смертные забирались друг другу на головы, толпились в коридорах и заглядывали в узкие окна.
— Садитесь, — сказал Кассиус. Они с Элоизой возвышались над залом на высокой судейской трибуне. Элоиза поджала губы, оглянулась на Тао и Ависа — они остались стоять, как и полагалось телохранителям. Кажется, вздохнула.
«Поехали».
Начал не Кассиус. С места пониже — голова где-то на уровне живота нового повелителя Эсколера, — привстал Гораций. Он медленно и шаркающее спускался к наспех склепанной трибуне (обыкновенный стол, утащенный из чьей-то кельи, с подставкой из пары досок), еще с полминуты раскладывал какие-то свои записи. Сквозь напряженную дышащую тишину трепетали страницы. Наконец Гораций поправил пенсне:
— Властью, дарованной мне Империей Эсколер и единоличным правителем ее, Владыкой…
«Единоличным? Это что за новости?» — Целест открыл рот.
— …покровителем и защитником, радетелем и хранителем…
«Не многовато ли титулов?» — едва не вслух высказал, и страж справа больно ткнул под ребра.
— …Кассиусом Триэном, — голосок Горация дзень-кнул, будто разбилось драгоценное пенсне, — объявляю начало суда над предателем, мятежником и отцеубийцей.
От зрителей в глазах рябило. Целест жмурился — он отвык от людей, отвык от света, пусть и приглушенного, — в обеденном зале Цитадели никогда не выплясывали солнечные зайчики, однако сегодня электрические свечи успешно заменяли их. Дом-без-теней. Почти.
У его и Рони ног пласталось короткое грифельное пятно, цвета мантии Гомеопата; оно слилось в одно целое.
«Кажется, меня уже осудили».
«Не все потеряно, Целест». — Рони моргнул в сторону Элоизы и тут же отвернулся — она обжигала. Вместе с Кассиусом — недоступны, как грозовые боги или ангелы, о которых когда-то рассказывал Целест.
Общаясь телепатически, труднее лгать. Целест притворился, будто поверил.
На каменный мешок оседала жара и духота. Камень Цитадели — добротный, холодный, но у всего есть предел. Гораций взял слово первым, и говорил, по обыкновению, долго, забывая слова, повторяясь, тянул длинные овечьи «мнэ-э-э», а суть его речи сводилась к тому, что за
Магнитом-воином Целестом — здесь Гораций едва не оговорился и не назвал подсудимого «Альена», однако прикусил язык — всегда замечались систематические нарушения дисциплины, непоследовательность в действиях, излишняя и осуждаемая лично им и всем сообществом Гомеопатов жестокость.
«Жестокость? Это когда… когда я возмущался, на фига одержимых пытать?» — Целест дернулся. Цепи мелодично звякнули, а нейтрасеть зашипела, как вода на раскаленной сковороде — подбирала капли ресурса.
Откуда-то тянуло тухлятиной и сточной канавой — наверное, от «арсенала» любителей покидаться гнильем и кошками, но Целесту мерещилось — изо рта Главы теоретиков, от каждого слова.
«Ненавижу».
И вновь Рони словно прижимал к горячечному лбу мокрое полотенце: т-сс.
Гораций шуршал своими записями, зачитывал «отрывки из личных замечаний и характеристик подсудимого». Ввернул даже термин из старых книг Архива — «психологический портрет». Портрет, правда, более смахивал на карикатуру — злобного безумца, мятежника и неблагодарной дряни.
«Хорошо, что Вербена не слышит». — Ярость перегорела и рассыпалась пеплом. Целест кривился — от запаха, и только.
…Или жаль — что ее нет здесь? Целест бы попросил — последний поцелуй, попрощаться, как в старых драмах; и потом — на эшафот, будто к себе домой. Магниты умирают рано — исключений мало; не все ли равно — одержимый или гильотина? Или что они придумают?
Гораций указывал на него дрожащим пальцем и теперь обвинял в «провокации паники по поводу Амбива-лента».
«У тебя хорошие друзья, и ты счастливчик, — едва не процитировал в ответ дешифратора — вот что я могу сказать в оправдание. — Но Амбивалента не остановить. Он — конец всему. Я хотел помешать… а вы?»
