Лутц Бассман - Орлы смердят
А еще он не хотел навязывать собеседнику удручающее зрелище своего тела и лица.
— Не показывай никому свое тело, свое лицо, — подумал он.
Двадцать лет назад его отправили на перевоспитание и опробовали на нем новые методы, главным образом обработку в химической камере и пробивание электрическими разрядами. Эти техники вполне соответствовали чудесным находкам ученых, однако не дали ожидаемых результатов. Бенни Магадан выжил, но из огня и газа вышел со следами физического и умственного поражения, которые сразу же бросались в глаза. Он не стыдился того, что стал таким, но знал, что его внешность может покоробить неподготовленного собеседника или собеседницу. Это была вторая причина, к которой он апеллировал, обосновывая свое устранение от любой публичной деятельности. Первая причина заключалась в том, что он принимал участие в криминальных действиях, а в таких случаях лучше о себе не напоминать.
— Действуй так, словно всегда обитал в отсутствии, — подумал он. — Раскапывай память до истока отсутствия. Познай отсутствие.
— Ты нигде не присутствуешь, — подумал он.
— Если память твоя омрачилась, познай отсутствие, — подумал он.
Он вновь увидел ту женщину, которая сидела на полу в общей палате психиатрической клиники и сжимала худыми руками костлявые колени.
— Ты нигде не присутствуешь, — говорила она.
— Твоя тюрьма герметична, не совершай непоправимое, — вспомнил он. — Не потворствуй проникновениям, кроме тех, что исходят от тебя самого. Если зашепчет твой рот, удостоверься, что звуки идут изнутри. Будь осторожен, не шевели губами.
— Не шевелись. Твой рот — это люк. Не открывай. Не открывай ничего. Не открывай никакую дверь, — подумал он.
Какой бы ни была твоя тюрьма, не открывай никакую дверь. Оставайся окаменевшим, не сообщайся ни с чем. Не открывай двери и рот, ни под каким предлогом.
В этот момент Бенни Магадан как раз вспомнил, что случалось с некоторыми из наших товарищей. По беспечности или из-за самоубийственного безрассудства, некоторые из нас открывали по первому звонку. Кто-то звонил, они открывали. После этого мы ничего о них не слышали. Все указывало на то, что они навсегда покинули мир живых позвоночных.
Здесь мне бы хотелось привести кое-какие сведения об этом мире живых позвоночных, в котором мы все еще по-своему живем, хотя и не принадлежим ему полностью как личности, человеческие или иные.
Несколько поколений назад мы проиграли на всех фронтах.
Любые попытки бороться ни к чему не приводили. Время от времени, следуя как традиции, так и инстинкту, мы в своих лагерях, психиатрических центрах и гетто переходили в политическое и военное наступление. Оно систематически завершалось нашим разгромом.
Поражение стало нашей второй натурой. Мы привнесли его в свое поведение, и, когда случайно избегали плена, предпочитали жить в заброшенных домах, развалинах и подвалах.
Из-за участившихся воздушных обстрелов изменились места наших убежищ. В секторах, которые по нашим представлениям отводились исключительно для таких людей, как мы, появились новые существа. Они бродили под предлогом реализации благотворительных программ врага. Они скрывали свои лица под гигиеническими масками и утверждали, что не имеют против нас никаких предубеждений физиологического и этнического характера, но сдерживали дыхание, когда мы к ним приближались. Они раздавали муку, вакцину для самостоятельных инъекций и административные бланки, которые позволяли получать бесплатные доллары. Однако нам казалось, что на самом деле они собирают информацию, чтобы сортировать нас на тех, кто делает вид, что мертв, и тех, кто мертв на самом деле. Когда они заговаривали, мы с трудом понимали их слова, так как они употребляли язык власть имущих. Они обладали непривычным для нас строением скелета, были явно в сговоре с теми, кто нас победил, и, честно говоря, пугали нас.
— А если за дверью одно из таких существ? — подумал Магадан.
— Если враг направляет против тебя странные тени, убивай их, — подумал он.
— Убивай их, не укоряй себя ни за что, — подумал он. — Убивай, не рассуждая, не думая об их личных воспоминаниях, о близких, которых им не доведется обнять, убивай, не пытаясь представить себе дорогу, по которой они пойдут после смерти, убивай их своими черными руками и речами.
За три месяца до этого Бенни Магадан был причастен к убийству четырех вражеских сановников. Операция прошла гладко. Оказав поддержку заговорщикам, свидетели помогли замести следы, посодействовали в расчленении трупов и сами унесли останки костяков, одежду и мясо. Однако поскольку гетто уже не являлось тем неприступным оплотом-святилищем, которым было несколько десятилетий, никто не взял на себя ответственность за проведенную акцию, за ней не последовало шествие с флагами, а непосредственные участники как можно быстрее рассредоточились. Следовало избегать стукачей, которые теперь смешивались с населением и отравляли его. Бенни Магадан мгновенно улетучился и никому не сообщил адрес своего убежища.
По поводу индивидуума, стоявшего на циновке у двери Бенни Магадана, а также его намерений нельзя было исключить самые худшие гипотезы.
Звонок трезвонил.
— Если странные тени дойдут до тебя, делай, как мертвые, не шевелись, брось все дела, убивай их, — подумал он.
Его руки вновь задрожали.
— Зараза, — подумал он, — только бы не начались судороги. Только бы не грохнуться со стула. Если тот, другой, что-то услышит, то высадит дверь.
— Если теряешь контроль над руками, пеняй на себя самого, — подумал он.
Его руки шевелились. Он умолял их успокоиться. Они нехотя подчинились.
Звонок опять затрезвонил, снова с перерывами. Интервалы могли длиться двадцать-тридцать секунд. После чего дзинь-дзинь возобновлялся. Мелодия была не из приятных. Она пересекала спертый воздух комнаты и отражалась от коробки с едой, телевизора, грязных стен. Она отскакивала от дрожащих рук Бенни Магадана и от его век. Затем возвращалась тишина.
Опять то же самое. Звон, эхо в квартире, тишина.
Посетитель не унимался. Не отходил от двери, не спускался, ворча, по лестнице. Он продолжал ждать, когда Бенни Магадан выдаст себя испуганным всхлипом или падением со стула.
Из коридора, с лестничной площадки не доносилось ни звука. Тот, другой, прекратив звонить, выжидал. Самое страшное в охотнике — его терпение, подумал Бенни Магадан.
Снаружи наступали сумерки.
За оконными стеклами образ облачного неба терял в свете.
На экране телевизора снег кружился наискось, блестя ярче, чем полчаса назад, когда прозвучал первый звонок. Снег тихонько посвистывал и урчал. Звук едва слышался, он был продолжительным и совсем не похожим на шум, который могло производить что-то наделенное умом или что-то живое.
— Хотя бы так, — думал Бенни Магадан. — Если прильнет ухом к двери, то не услышит ничего особенного.
Навострив ухо или нет, незнакомец по-прежнему терзал кнопку звонка.
— Если выломает дверь, то ничего не найдет, — подумал Бенни Магадан.
— Коль застали в недобрый час, прекращай жить внутри своего трупа, — подумал он.
Он вновь вспоминал женщину из больницы. В первый раз произносимые ею фразы показались непонятными. Но позже, воспринимаемые как указания, они прояснялись. Становились ясными, полезными и ценными.
— Прекращай жить в своем трупном несчастье, — подумал он. — Прекращай жить в своем трупном несчастье, угасни.
— Угасни, что бы ни случилось.
Снаружи, внутри, в голове Бенни Магадана, в квартире, за окном, в городе — повсюду сумерки наступали все быстрее.
— Окаменей в своей черной кончине, — подумал Бенни Магадан.
Руки подчинялись ему время от времени, и в такие моменты были неподвижны и омрачены.
Вокруг Бенни Магадана сумерки окрашивались черно-фиолетовым, черно-синим, черно-аспидным, черно-вороным. Сумерки окрашивались черным. И наступали.
Сумерки наступали медленно.
Сумерки наступали все быстрее.
— Что бы ни случилось, — подумал опять Бенни Магадан.
4. В память об Антаре Гударбаке
Антар Гударбак сошел с поезда, почти сразу отстал от потока путешественников и прислонился к столбу. Казалось, он был утомлен, хотел избежать толчеи и передохнуть. На самом деле, он прежде всего хотел выиграть время и посмотреть, что будет происходить на пропускном кордоне, установленном в начале перрона. Вот до чего мы докатились в последние годы, до таких проверок на вокзалах. На вашем пути оказывался какой-нибудь гуманитарный приемный комитет, состоявший из детективов в форме, которые могли поинтересоваться вашей национальностью, мнением о состоянии дел в мире и даже тем, принадлежите вы к доминирующему виду или нет. Допрос устраивался публично, прямо на месте, был не обязательно суровым или роковым, но для Антара Гударбака, как и для всех нас, он был чреват неприятностями.
