Туллио Аволедо - Крестовый поход детей
Вторым, что увидел Самуэль, были книги. Сотни книг.
Третьим — старик. Он сидел за письменным столом. Голова запрокинулась назад и покоилась на спинке кресла. Распахнутый рот зиял черным провалом.
С момента его смерти прошли годы. Волосы и борода были белы как снег. Пустые глазницы смотрели в потолок.
На старике был домашний халат, надетый на несколько слоев рубашек и свитеров. Правая рука лежала на книге. Самуэль не тронул ее.
Тело старика пахло пылью и какой-то непонятной специей.
Самуэль прожил в этом подвале больше трех месяцев. Тяжелая металлическая дверь была заперта. Найти ключ ему не удалось.
Найденная еда вернула ему силы и вес. Он очень осторожно пробовал ее перед тем, как есть. Но кроме пары случаев дизентерии с ним не случилось ничего плохого.
Отходы он палил в котле, который научился разжигать. Там же, во чреве этого рычащего монстра, вскоре оказалась и вся деревянная мебель. Как легкая закуска в глотке дракона. В углу подвала сохранился небольшой запас угля.
Красноватый свет, лившийся из стеклянного окошка котла, давал Самуэлю чувство защищенности, которого он никогда прежде не знал. В день катастрофы он был слишком мал, чтобы запомнить чудеса центрального отопления.
Запас свечей казался практически неисчерпаемым. Они прекрасно сохранились, — за все это время в убежище не проникла даже мышь.
В первое время Самуэля смущало соседство предыдущего жильца. Однако со временем он совсем перестал замечать его. Это соседство стало нормальным.
Все книги оказались на религиозные темы. Большая их часть была написана на иврите. Поначалу это разочаровало.
Но на полке рядом со стариком нашлись словарь и учебник грамматики. Именно с них Самуэль, у которого тогда было совсем другое, языческое имя, начал изучение древнего языка. Затем перешел к книгам.
Среди них он обнаружил сокровищницы мудрости. Другие книги казались ему непонятными, если не абсолютно безумными. Он поглощал все подряд, без разбора. Он принял иудаизм безоговорочно и безгранично. Он с радостью отдал себя всего на волю древнему Богу.
И вот однажды на страницах Талмуда обнаружил доказательство того, что все произошедшее с ним случилось по воле Божьей.
Дрожащим указательным пальцем он вел справа налево по строке, которую после падения нашептал ему на ухо снег.
«НЕ СЧИТАЙ НЕВЕРОЯТНЫМ ЛЮБОЕ РАЗВИТИЕ СОБЫТИЙ»
Самуэль встал, чувствуя, как его наполняет новая сила. Не только сила тела, укрепленного пищей и отдыхом. Это была новая сила, бившая ключом из яркого источника сердца.
Словно ведомый озарением, Самуэль приблизился к трупу старика.
Нежно, неспешно он снял иссохшую руку с книги. Открыл запылившуюся обложку. Книга была пуста. В вырезанных страницах книги был сделан тайник. Внутри лежали ключ и нож.
― Ключом я отпер дверь. Но прежде воспользовался ножом.
― Каким образом? — спросил Джон. Правда, задавая этот вопрос, он уже знал ответ.
― Я сделал себе обрезание. Естественно, у меня не было дезинфицирующих средств, и я занес в рану инфекцию. Несколько дней пролежал в лихорадке. Выздоровев, я отпер дверь и вышел на улицу. Я словно заново родился. Все стало другим. Как написано у вас в Евангелии, «камень, который отвергли строители, сделался главою угла»[23]. Всевышний привел меня на станцию Бонола и к ее людям, блуждавшим во тьме. Вместе с ними мы вступили на путь, ведущий к свету.
Самуэль замолчал.
Джон решил ничего не говорить. Они продолжали идти, но теперь звук шагов изменился.
Через некоторое время раввин снова заговорил.
― Самой важной из найденных мной в этом подвале книг была одна потрепанная, практически убитая временем книжечка. Это были «Респонсы» Эфраима Ошри, раввина из литовского гетто Ковно. Невероятная книга. Ты ведь знаешь, что такое Шоа?
― Конечно.
― Величайшая трагедия, постигшая мой народ до Мрака. Эта книга — доказательство того, что дух сильнее тела. Того, что можно пройти через тотальное уничтожение, сохранив цельность и чистоту. «Респонсы» — это ответы раввина на вопросы жителей гетто, касающиеся этики и религии. От некоторых из них мурашки по коже. Отец спрашивает разрешения покончить с собой, потому что знает, что немцы убивают главу семьи последним, а он не хочет присутствовать при убийстве своих детей. Мать спрашивает, можно ли ради спасения ребенка отдать его католическому священнику. Эта книга полна чудовищных вопросов. После массового уничтожения тысячи двухсот детей и младенцев выжившие родители спрашивают, можно ли читать кадиш[24] по всем ним или только по детям с определенного возраста. Раввин отвечает: «От года и старше». Вопросы касаются всех сторон повседневной жизни в аду: можно ли использовать в качестве дров деревья с кладбища? Можно ли наступать на иудейские погребальные плиты, которыми нацисты выложили улицы? Можно ли преподавать Тору нацистам? Может ли мужчина, кастрированный эсесовцами, петь в синагоге? Можно ли простить еврея-капо[25] и вновь допустить его до богослужения? Можно ли удалять номера, которые нацисты вытатуировали на руках заключенных лагерей? Позволительно ли есть человеческое мясо?
Слова Самуэля глухими ударами раздавались в темноте туннеля, и от каждого вопроса и ответа Джон испытывал боль, как от новой раны.
Нет, нельзя покончить с собой.
Нет, нельзя доверять ребенка священнику, даже если в противном случае он обречен на смерть.
Нет, нельзя есть человеческое мясо.
И нет, ты не должен удалять этот номер. Ты должен носить его с гордостью.
― Я не знаю религии, более подходящей для жизни в мире, где мы оказались теперь, — заключил Самуэль. — А ты?
Джон надолго задумался. Потом он ответил:
― Я ищу ее.
Преодоление последнего заграждения отняло около четверти часа. Джон Дэниэлс по-настоящему восхищался людьми, сумевшими спроектировать и соорудить укрепления, способные помешать Созданиям ночи проникнуть на станцию, но в то же время позволявшие разведчикам входить и выходить из нее.
― Там впереди заброшенная станция Кордузио, — сообщил Джон и показал рукой вперед.
Естественно, он указывал в темноту. Но Самуэль все равно прекрасно представлял себе станцию — такую же, как те, что они уже успели пройти. Миланский метрополитен, конечно, был не таким величественным, как московский, и не таким сложным, как лондонский или нью-йоркский. Это был молодой метрополитен, спроектированный скорее с учетом стоимости строительства, чем красоты. Все станции походили одна на другую и отличались только плиткой на стенах и названиями.
Однако, дойдя до Кордузио, путники обнаружили, что она вовсе не похожа на остальные станции.
― Что это? — спросил Самуэль тихо.
В дрожащем свете создавалось впечатление, что стены сделаны из пластика. Черный материал, блестящий, как лак или панцирь скарабея, покрывал их полностью, сверкая в лучах фонариков.
― Невеселое местечко, — заметил Самуэль, стуча зубами.
Джон провел пальцем по поверхности стены.
― Она ледяная.
С каждым шагом становилось все холоднее и холоднее. Изо рта шел пар.
― Ты еще можешь вернуться назад.
Раввин отрицательно помотал головой.
― Тогда пойдем быстрее.
Отражение Джона на гладкой блестящей поверхности стены страшно исказилось, Как в темном зеркале. Он выключил фонарик. Иногда ему было жаль утраченного дара потустороннего зрения. С ним он мог бы увидеть в инфракрасном излучении любого врага, особенно при таком морозе. Уже не в первый раз он задумался о том, не таким ли зрением обладали Создания ночи.
Весьма вероятно.
Вспомнился Монах и странные отношения, которые их связывали. И еще более странный мир, в котором они встретились.
― Как ты познакомился с этим странным существом? — спросил ровно в этот момент Самуэль.
Джон надолго задумался.
Ответить на вопрос было нелегко.
Но, быть может, как раз пришло время сделать это.
― Это случилось недалеко от Равенны. Я двигался очень осторожно, совершая переходы только по ночам. Хотел избежать встречи с часовыми Церкви. Равенна — ее северный аванпост. Я шел по бывшей автостраде Ромеа в поисках убежища, в котором мог бы провести дневные часы, когда вдруг услышал за спиной звон колокольчика. В тот момент звук показался невероятным. Я подумал, что это галлюцинация, вероятно вызванная усталостью, но обернулся. Из-за валившего снега видимость была ограничена несколькими метрами. С восхода прошло совсем немного времени, и свет был слабым. Звон колокольчика приближался, и постепенно в гуще метели начала вырисовываться какая-то фигура. Я пригляделся. Фигура двигалась очень странно. Когда мне удалось как следует ее разглядеть, я понял, что на ней что-то вроде монашеской рясы. Лицо покрывал капюшон. Под ним я не видел ничего, кроме темноты. Фигура остановилась рядом со мной. Оказалось, что колокольчик, который я услышал, висел на посохе.
