Захар Петров - Муос: Чистилище
Две группы убров сомкнулись в один ряд на пути у лесников. Вера уже хорошо различала силуэты бежавших с диким уханьем дикарей. В прицел арбалета она поймала самого рослого. Выстрелил арбалет Зозона — это был сигнал. Почти сразу щелкнуло оружие других убров. Свистнул огнемёт Фойера и один из лесников превратился в горящий факел, освещая своих собратьев. Спусковой крючок плавно прогнулся под указательным пальцем Веры. Мягкий толчок арбалетного приклада в плечо — «рослый» дёрнулся, завопил, но не упал, — выстрел был неудачным. Вера от досады скрипнула зубами, быстрыми движениями перезарядила арбалет, почти наугад стрельнула, забросила арбалет за спину, выхватила секачи и бросилась к «рослому». Теперь она уже видела, как тот, замедлив шаг, как-то скуля, пытался выдернуть застрявшую в плече стрелу. Он смотрел на рану, и поэтому Веру не заметил. Не заметил он и взмаха секачом, голова «рослого» неестественно свесилась — удар по шее был смертельным. Вера не стала смотреть, как он падает, и, сделав рывок в сторону, рубанула ещё одного лесника, пытавшегося пробежать мимо. Беспрерывно щёлкал арбалет Паука. Рассекая воздух, свистели мечи Зозона и Лиса. В такт ударам громко выдыхал воздух Фойер. Нагоняя лесников, подходили люди Батуры.
Бетонный обломок ударил Веру в затылок. Падая на руки, она услышала боевой клич новой группы лесников, выбегавших из зарослей со стороны Универмага. Они не подбегали близко, а только швыряли камни, после чего прятались в зарослях. Убры вынуждены были развернуться к новой угрозе. Минутная заминка ослабила их заслон, и отступавшие лесники пробегали мимо, скрываясь в кустах.
Вера вскочила на ноги и тут же столкнулась с налетевшим на неё низкорослым лесником, который тонко взвизгнул от соударения с Верой. Вера замахнулась, но в последний момент повернула секач плашмя, ударив сталью по голове низкорослого. Глухой удар свалил его на землю. Он был последним из отступавших. Ещё несколько неудачно брошенных обломков упали рядом с убрами и подоспевшими партизанцами, и «обстрел» на этом закончился. Лишь удаляющееся шуршание в кустах выдавало убегавших лесников.
Партизанцы добивали лежащих лесников, собирали арбалетные стрелы, не гнушаясь выдёргивать их из трупов. Один из партизан с окровавленным мечом подошёл к низкорослому леснику, корчащемуся рядом с Вериными ногами. Предугадав его намерения, Вера кратко сказала:
— Он мой.
Партизанец пожал плечами и пошёл дальше. Вера с ноги ударила в живот лесника, который уже пытался ползти в сторону кустарника, хлёсткий удар подбросил лесника и перевернул на спину. Вера видела, что Зозон стоит рядом и окуляры его шлема обращены к ней. Ей показалось, что он смотрит с любопытством. Ещё не придумав цели для своих действий, Вера стала связывать лесника. Зозон и Лис подняли его на руки и потащили к входу метро, следуя за отступавшими партизанцами.
Они снова сидели в администраторской. Снова на столе дымилась картошка. На огромной сковороде по центру стола — жаркое. Рядом со сковородой кувшин с сивухой. Всё, как в первый вечер их прихода на станцию. Только теперь на еду не налегали даже местные. Батура был ещё мрачнее, чем в первую их встречу. Он осушил одну кружку с пойлом и теперь вращал её руками по столу и иногда с остервенением заглядывал в её пустое дно, как будто искал там выход из круговерти своих мрачных мыслей.
Зозон, не то оправдываясь, не то уговаривая администратора, пытался ему что-то объяснить:
— Я не понимаю, чем вы не довольны, Кирилл Олегович. Операция прошла, на мой взгляд, достаточно успешно. Полтора десятка убитых лесников, столько же, думаю, ушло раненными. Половина из них подохнет со временем. Вот пленного тоже вам привели. Я думаю, они к вам не сунутся больше. По крайней мере, в ближайшее время…
— В том-то и дело, что в ближайшее время не сунутся. А потом? Как нам перезимовать? Вы видели сколько их? Из кустов град камней сыпался. Но меня не это больше беспокоит. Плохо то, что мы снова потеряли людей — один убит, один может и не выкарабкаться. Это на других станциях не так заметно, может быть. Но у меня таких, как эти, единицы остались. Остальные — сброд, люмпены да бабы с детьми и калеками. Но и не это меня больше всего страшит. Меня страшит то, чем убит Гаевский!
— Чем убит? Ну, убит мечом, который у ваших же лесники захватили. Такой же меч ещё один мы подобрали на поле. У лесников остался ещё один меч, это — максимум. Один меч не даст им никакого перевеса.
— Вы, офицер, понимаете, о чём я говорю. Меня тревожит не то, что у них есть меч. Меня тревожит то, что они стали драться мечами. Завтра они научатся делать оружие, а может быть, где-то его найдут. Возможно, начнут стрелять из арбалетов. У себя под боком я имею агрессивного многочисленного врага, который с каждым днём становится всё сильнее и опасней.
— Что же вы предлагаете? Остаться дальше сторожить ваше поле?
— Это ничего не изменит. Я думаю, вы правы, в ближайшие дни они к нам не сунутся, и оставшуюся картошку мы дособрать успеем. Но они могут напасть через неделю, через месяц, а может быть, на исходе зимы; то, что они нападут, — это только вопрос времени. Я думаю, теперь они будут искать к нам дорогу по подземельям. Да и не искать, собственно. Я уверен, они её и так уже знают. Это мы только не знаем, как к ним попасть. А когда они ворвутся на станцию, знаете, что будет? У меня эта картина уже стоит перед глазами. Станция продержится не больше часа. Да и не станция продержится, а это я, да вот они (он кивнул на своих заместителей), да ещё пара-тройка мужиков нормальных отбиваться до последнего будет. А остальные…
— Я всё понимаю, но дальше оставаться на вашей станции мы не можем. И это не наша прихоть: мы выполнили… на наш взгляд… задание и должны возвращаться назад. Других вариантов быть не может. Можем, конечно, задержаться на день-два. А потом — на базу, в Урочище.
Слова «день-два» оживили Батуру. Он очень быстро, как будто опасался, что его перебьют и не дадут договорить, начал излагать мысль, которую боялся до сих пор произнести вслух:
— Я согласен, что лесники в бою на Поверхности понесли серьёзные потери. Не зная особенностей их примитивного мышления, всё же предположу, что они сейчас подавлены и напуганы. Они нас боятся. Пока боятся. А значит, мы должны нанести им удар. Завтра, в крайнем случае, послезавтра. Да вы не думайте. Мы не собираемся отсиживаться. Я подыму всех, кто может носить оружие. Вояки они, конечно, не ахти какие, но рядом с вами они, по крайней мере, будут драться.
— В своём ли вы уме, администратор? Вы предлагаете моей пятерке с вашими ополченцами провести крупномасштабную операцию. Вы знаете порядок: пишете заявку в Центр, вам пришлют войска, при необходимости спецназ, и тогда…
— Офицер, ты сам не веришь тому, что говоришь. Я и вас-то вымолил еле-еле. Наше направление считается бесперспективным. Инспекторату на нас, по большому счёту, наплевать. Он только зорко следит за тем, чтобы я налоги вовремя платил и чтобы восстание не началось на моей станцией. Ежели бунт подавить, так они хоть всю армию пришлют! Уж очень они боятся нового партизанского восстания, наподобие талашовского. А по поводу прочих угроз и опасностей, так это сугубо мои проблемы. Начнётся долгая нудная переписка, обмен бюрократическими официальностями. А армия сюда дойдёт только тогда, когда станцию уже от лесников отбивать надо будет.
Один из приближённых Батуры испуганно смотрел на своего разошедшегося начальника. Он схватил администратора за руку, как бы пытаясь остановить его прорвавшуюся речь. Батура отстранился и продолжал:
— Видишь, офицер, мне уже всё равно. Хочешь — возвращайся в Центр и пиши на меня рапорт. Ты можешь, а вернее, должен по уставу сообщить о подобном брожении мысли. Мне осталось недолго. Не за себя я трясусь. Пекусь за этих обмороков, которые здесь живут, их детей и жён. Но будь уверен, очень скоро большой кровью тебе придётся отбивать эту станцию у лесников. Ты, конечно, сделаешь это с честью. И вот когда прогуляешься по обезлюдевшей станции и попинаешь ногой детские черепа — обязательно вспомнишь этот разговор в этой дыре. И сможешь ли ты после этого спокойно спать?..
Батура хотел говорить что-то ещё, но очередной сильный приступ кашля, который он усилием воли до этого давил, прорвался наружу.
6
Убрам выделили три квартиры. На этой станции жилья хватало, не хватало людей. Зозон, недолго думая, сказал Вере:
— Ты давай в отдельную конуру, а мы — по двое.
Вера так и не поняла, почему он принял такое решение — ей, самой молодой в пятёрке, отдельное жильё. Он мог его взять себе, как командир. Тем более, Вера уже привыкла спать в одной казарме с мужиками, да и никто из убров по этому поводу не комплексовал. Хотя, с другой стороны, в казарме никогда не ночевало меньше пяти — семи спецназовцев, а здесь Вере пришлось бы ночевать с Фойером, с Пауком, с Лисом или с самим Зозоном в одной квартире вдвоём. Не то чтобы Вера боялась домогательств: вряд ли кто из её сослуживцев захотел бы повторить историю Солопа. Просто, когда один на один в квартире — что-то в этом есть интимно-неловкое, чего Вере бы явно не хотелось. Поэтому она была благодарна командиру за отдельную квартиру.
