Евгения Федорова - Призраки Припяти (СИ)
Я потушил окурок и, опираясь на палку, поднялся. Мы прошли в просторную избу и сели за стол у окна.
Ефрем зажег маленькую плитку, газовый голубой огонек принялся терпеливо облизывать чайник.
— Ужин позже будет, — предупредил меня батюшка. — Пока чайку.
Водрузив на стол худую, церковную свечу, Ефрем зажег ее, поставил на стол чашки и мисочку с сушками. Лишь потом сел напротив.
— Саркисов, сынок, человек непростой. Говорят, он обладает способностями сверх человека.
— Чушь! — фыркнул я, и батюшка тут же воткнул в меня свой хмурый взгляд.
— А я тебе антибиотик сегодня колол? — спросил он с сарказмом.
— Позже, — спокойно отказался я. — Слушаю вас.
— Экий ты бойкий стал, как от своего хозяина отделался, — проворчал Ефрем. — Поучись быть внимательным и скромным, это тебе не повредит.
Я вздохнул.
— Ладно те, не дуйся, — Ефрем поднялся и снял с плиты зашипевший чайник. — Просто не стоит оспаривать слова, не дослушав их до конца.
— Простите, — извинился я.
— Расти, — коротко посоветовал батюшка, наливая мне кипятку. — Так вот, Саркисов был командиром одного из подразделений смертников-ликвидаторов на аварийной чернобыльской станции. Ему дали три десятка молодых и зеленых парней и велели расчистить крышу.
— Да они же все умерли уже! — не удержался я от очередного восклицания. Слухами, как говориться, земля полнится.
— Эх, — насмешливо махнул на меня рукой Ефрем. — Все умерли, да не все. Иван Саркисов не только выжил, но и прибывает в удивительном здравии. Когда я видел его в последний раз… да, ему тогда было сорок шесть лет и было это…
Видя, как вытянулось от удивления мое лицо, Ефрем довольно хлопнул широкой, мозолистой ладонью по столу.
— Ему сейчас пятьдесят шесть, а он бегает так же быстро, как твой заяц. Но ты прав, из его команды все уже мертвы. Вокруг него вообще очень много смертей. Он считается превосходным следопытом, но не водит, как другие, экскурсии в Припять, нет. Он предпочитает убивать. А убивать он умеет мастерски. За дело берется лишь… по личной симпатии и за очень большие деньги. Просто купюрами его не купишь. Вообще считается, что Саркисов — некий миф о страшном правосудии богатых, но я лично знаю этого человека — однажды довелось найти его изодранного медведем. Я его не осуждаю. Я его не поощряю. Я просто спас ему когда-то жизнь и узнал, чего он на самом деле стоит. Мужик он опасный и если взялся за тебя — не отступит. Хотя с тобой — совсем другое дело, сдается мне, даже если вы столкнетесь нос к носу, он не станет тебя убивать… если только все тобой рассказанное — правда. И все же я бы посоветовал тебе остерегаться его и попытаться затеряться в безлюдье до полного выздоровления. Там посмотришь.
— Хорошо.
— Я собрал тебе рюкзак. Там еды на неделю и антибиотики, будешь колоть себе утром и вечером, пока не кончаться ампулы.
— Я не умею.
— Вечером тебя научу. Раз в три дня меняй повязку. Если попал под дождь — сразу меняй бинт на сухой, предварительно обработав рану антисептиком. Ногу не нагружай.
— Ваша дочь очень интересуется Саркисовым.
Ефрем пристально посмотрел на меня, помешивая ложечкой чай в стакане, потом медленно проговорил:
— И откуда ты такой умный выискался? Знаю я все.
— И что вы намерены делать?
— Ничего.
Я промолчал. Я его не понимал. Будь Даша моей дочерью… ну да, о чем это я?! Какие дочери, самому сначала надо вырасти.
Я ушел глухой ночью. Небо еще было темным, когда я неслышно поднялся, выложил на стол две трети своих денег, подхватил рюкзак, собранный накануне, и выкатился из избы. Лис тут же метнулся ко мне молчаливой тенью.
Хозяин? — спрашивал его встревоженный взгляд. Его что-то беспокоило.
Я потрепал пса по голове и захромал прочь. Хотелось побыстрее покинуть это странное место, но видно, было не суждено. На меня внезапно пахнуло холодом, ночной воздух вдруг стал обжигающе ледяным. Лис заскулил приглушенно, прижимаясь теплым боком к моему колену.
В одно короткое мгновение пространство вокруг нас наполнилось криками, и я чуть не упал на колени, скошенный непреодолимым животным ужасом.
Это были крики боли и страха. Визг и вой охватили мое сознание, я не знал, что делать, куда бежать, мне хотелось спрятаться, забиться куда-нибудь, лишь бы не знать, не слышать… как люди горят заживо. Это место проклято нами самими.
Сцепив зубы, я стоял на месте, заставляя себя слушать и понимать. Чтобы спастись — нужно шагнуть в пустоту, чтобы не сойти с ума, нужно узнать.
Усилием воли я заставил себя повернуться. В отдалении темнела изба, а слева от нее безмолвным великаном высилась церквушка, в окнах которой слабо трепетал огонь зажженных там свечей. Внезапно словно сквозняк ворвался внутрь церкви — заколыхалось пламя, тени заскользили перед окнами, и бешеная какофония агонизирующих звуков достигла своего пика.
Пересиливая себя, я быстро пошел обратно, взялся за большое кольцо на двери церкви и замер на мгновение. А вдруг заперто?
Дверь была открыта и с легким затруднением подалась, тихо, почти бесшумно. Я вошел внутрь.
Внутреннее пространство поддерживали две колонны, покрытые поблекшими узорчатыми фресками. Церковь внутри была скромной, иконостас, и чудесные лики смотрели на меня со стен. Пол был выложен блеклой мозаикой, тщательно выметен и вымыт. У церкви было три выхода — задняя дверь, ворота к звоннице и та, через которую я вошел. Я заторопился, судорожно сглатывая от острого ощущения чьего-то чуждого присутствия, почти касающегося моей кожи, распахнул все двери, впуская в церковь ночь. А потом, повинуясь внутреннему знанию, пошел вдоль стен, ведя рукой на уровне груди. Одна за другой гасли усыпленные моей волей свечи. К потолку один за другим устремлялись извилистые столбики дыма. Становилось все темнее, а крики, наполнявшие мир отчаянием и болью, стали утихать. Когда погасла последняя свеча, я замер на месте, вслушиваясь в пустую, девственную тишину. Она звенела в ушах пустотой. Не стрекотали цикады, не шелестел ветер.
Что-то метнулось прямо передо мной и я, вскрикнув, оступился, упал на пол. Что-то завозилось, зашуршало, и все снова стихло.
Вокруг было пусто. Те, кто оказался заточен в этом месте, ушли. Возможно, они отправились в Припять к своим, возможно ушли по другим дорогам. Я тогда не думал о подобных пустяках. Я чувствовал ужасное опустошение, словно я выложился по полной.
Тяжело поднявшись, я обнаружил, что где-то потерял свою палку, на которую опирался. Вздохнув, я затворил все двери и пошел прочь, не ощущая не удовольствия, ни триумфа победы, ни чувства выполненного долга.
Мне довелось побывать в тех местах год спустя, и я с удивлением обнаружил на месте выжженной деревни новенькие срубы. Звонница была собрана заново, люди были приветливы и гостеприимны. И все, как один, говорили одно и тоже: это святое месте.
Правда кулак Ефрема, оказавшийся просто чугунным, омрачил мою радость. Я не стал оказывать никакого сопротивления и очень близко познакомился с его гневом. Вполне приемлемая плата за то, как я поступил с его дочерью.
Впрочем, потом мы пили самогон и батюшка, надравшись, трепал меня за плечо и благодарил за то, что я научил его дочурку уму-разуму. Я узнал, что Даша обвенчана с каким-то очень хорошим парнем из соседнего села.
Она догнала меня днем. Довольная и счастливая.
— Я нашла тебя! — крикнула она издалека. — Думал, уйдешь?
Я стоял, хмуро глядя на приближающуюся девушку. Так вот. Сбежала. Не послушала, обманула отца. И моего отказа не приняла.
После ночного происшествия я был ужасно зол. Я чувствовал себя неважно, уже устал, рюкзак казался неимоверно тяжелым. И тут еще эта напасть!
— Да не смотри ты на меня так, — Даша приветливо хлопнула меня по плечу и погладила завилявшего хвостом Лиса. — Я же сказала, что пойду с тобой.
— Что же, — недобро улыбнулся я, — еще как пойдешь. Ты мне с самого начала понравилась, но там был твой отец…
С этими словами я достал пистолет.
— Эй, ты что?! — вскрикнула Даша и попятилась.
— Ручки давай, — я поманил ее пистолетом и другой рукой вытащил из брюк ремень. — Тут в лесу есть отличное место для привала, мы с тобой полежим, пообщаемся.
Она побледнела, руки девушки задрожали.
— Мой отец тебе жизнь спас, — едва слышно пробормотала она.
Боже! — воззвал я мысленно к небесам. — Ты знаешь, я не хочу ничего дурного, кроме как научить уму эту чертовку! Надеюсь, Ефрем поймет меня.
Хотя, скорее всего Даша ничего не расскажет отцу, когда спасется от жуткого маньяка.
— Не спас он меня, — поправил я девушку, — а помог. Так я отплатил ему добром, денег с лихвой оставил. Теперь мы квиты, а вот с тобой у нас отдельный разговор, Дашуля.
