Ипполит Калиткин - День крысы
Потом почувствовал, что меня поднимают.
— Иди-иди, — приказал знакомый женский голос, а у меня не было сил послать её в ответ.
— Уходи, не фиг тут помирать! Да вали, или нравится мучиться?
Идти я не мог, но меня так толкнули в спину, что я сделал несколько шагов. Потом, кажется, упал.
* * *Солнце, летнее солнце, жаркое, слепящее. И очень хочется пить. Надо пойти, купить воды в киоске.
— Какой тебе воды? Газировки в гастрономе нет!
Наверное, нет. Да и денег у меня только пятнадцать копеек — на мороженое, сегодня должны завезти. Только бы не пломбир, он стоит целых восемнадцать…
— Сходи домой. Мама мальчику компотику даст.
Это Людка с ободранными коленками. Ухмыляется. А что, вообще-то, плохого или странного в том, что человек хочет пить?
Говорят, из всех живых существ, кроме человека только крыса способна смеяться. Не знаю, ни разу не замечал. У меня была крыса — очень ласковый, доверчивый и смышлёный зверёк, и даже голый хвост оказался приятно шершавым и тёплым на ощупь. Я её очень любил, пока я однажды не забыл закрыть клетку с попугайчиком. Крыса забралась туда и моментально схватила заметавшуюся в ужасе птичку. И отказывалась разжать зубы, когда я пытался отобрать у неё добычу. Тогда я понял, что называют крысятничеством.
— В сыщики-разбойники, — деловито предлагает между тем Колька и вытаскивает из кармана украденный в школе мелок. — Чур, я сыщик!
Я тоже хочу быть сыщиком. Но больше хочется домой, где стоит в холодильнике трёхлитровая банка с чайным грибом. Да хоть воды из-под крана. Надо подняться, надо идти…
Я встал.
Больно било сквозь веки золотое сияние.
Я очень терялся поначалу от настигающих при переходе стены глюков, а потом привык. Этот сон о дворе и детстве — именно такой бред, а подлинный бред стал привычной уже реальностью. Нельзя вернуться в прошлое.
Стены не пустят.
А пить хотелось всё больше, надо было идти. Не умирать же от жажды тут, в пронизывающем золотистом свете. Я закрыл голову руками, понимая, что это бесполезно, но делая уступку малодушию. Потом открыл глаза.
Ничего не случилось.
Солнце, как и раньше, било в простенок между двумя хрущевками-пятиэтажками, и я отошёл вправо так, чтобы оно не слепило меня.
Я стоял на детской площадке один. Баб не было. Джинсы мои были целы. Остальное, кажется, тоже. Я постоял немного, ничего не решая, впитывая запахи и звуки летнего утра.
Двинулся к ближайшему подъезду и чуть не столкнулся с женщиной в рваном ватнике и камуфляжных штанах. Под ватником у неё был рваный ситцевый халат, а в дырах просвечивал грязный лифчик.
— Аня, — сказал я и невольно отступил на шаг. Вот будет сейчас визгу…
Аня спросила спокойно и без удивления:
— Ты чего так рано пришёл?
— Рано?!
Она близоруко прищурилась.
— Я тебя не помню, — сказала она недовольно (как будто у меня были причины для радости). Ты новенький, что ли? Оттуда? — она махнула рукой в сторону стены. — Давно новеньких не было. Оттуда, ага?
— Оттуда, — согласился я.
— А меня откуда знаешь?
Временные петли и раздвоение реальности — дело обычное, а всё-таки неприятно.
— Ты на мою знакомую похожа, — мрачно соврал я. — Она тоже Аня.
На Лидку она была похожа, а ни на какую не на Аню. Вредную белобрысую крысу с нашего двора.
— Ну иди, — согласилась она. (А мы уже и так шли, вот только куда?) — Или ты к мужикам хочешь? Они все в той девятиэтажке живут, где пивной ларёк.
— Я пить хочу, — сообщил я. Раз она меня не помнит или делает вид, пусть так и будет. Пить… должна тут быть вода?
Или, вон — квас. На углу замаячила жёлтая бочка с надписью на боку. Пустая?
— Квас есть, — подтвердила Аня, старательно стягивая ватник на груди. — Только закрыто, надо замок ломать. Показать тебе, где инструменты?
Она не притворялась, она правда на меня не злилась.
— Покажи.
Инструменты оказались дворницкими. Среди них нашёлся ломик для сколки льда, отмычка на все случаи жизни.
— Слушай, — сказала Аня, глядя, как я с удовольствием взвешиваю железяку в руках. — Может, ты нам магазин откроешь?
Ну, магазин так магазин…
Вход был тут же, со стороны двора, среди ящиков с пустыми стеклянными бутылками, и я сорвал здоровенный амбарный замок. Этот магазин во времена моего детства именовался тридцать четвёртым гастрономом, позднее супермаркетом «Еда». Потом его переименовывали столько раз, сколько он менял хозяев.
Дверь загрохотала. Аня сразу же полезла в какой-то ящик (я едва мог разглядеть после яркого света), достала связку ключей, стала деловито открывать внутренние двери.
— Вот молодцы, что дверь открыли, надоело по битому стеклу ходить, — заявила, врываясь следом за нами, рыжая девица. Её я тоже узнал: Верка, та самая, отпустившая меня (вчера? Сегодня? Неделю назад?) А она меня, по-моему, не узнала. Как и Анна.
— Откуда ты такой? — бросила она, открывая холодильник и доставая колбасу с белыми жиринками на розовом срезе. Я вспомнил, что не только давно не пил, но и давно не ел.
— Ещё один на нашу… голову. Не говори.
— Ну, одним больше, — сказала Верка беззаботно, однако взглянула искоса и неодобрительно. — Там дальше торговый зал, — предупредила она меня. — Много не напасёшься, основное-то под прилавком.
Со сложным чувством я вышел в полутёмный зал и рассмотрел кусок маргарина на страшненьком железном поддоне. Лежащий на наклонных полках хлеб вызвал у меня острый приступ ностальгии. Крупы, сахар, карамельки. И «Завтрак туриста»! Я нашёл и спички — настоящее сокровище. Никакого тлена или мышей — и никаких продавцов за прилавками. А продукты разложены по полкам, даже хлеб не успел засохнуть. Как будто люди всё приготовили и ушли.
— Чего найдёшь, много не хапай, — бросила мне расторопная Верка. Она уже спешила назад, прижимая к груди пирамиду из трёх картонных коробок. — У нас с мужиками договорённость — не больше половины уносить!
Мне некогда было вникать, о каких половинах речь. Я увидел соки в трёхлитровых банках и нетерпеливо искал, чем снять железную крышку. Не нашёл, сорвал о край стола, припал губами к краю…
Хорошо. Ух, как хорошо. Сок томатный, в меру подсоленный. Яблоки, где не вымерзли, у нас растут, с помидорами хуже.
Жить стало намного легче.
Скоро мой мешок раздулся и карманы оттопырились: подмосковный батон (за восемнадцать копеек), сливки с жёлто-полосатой крышечкой из фольги, банки скумбрии и шпротов из подсобки. Родители утверждали, что водка раньше была отлично очищенной. Мы вышли через другой, центральный вход. Аня тащила большой пакет из толстого полиэтилена, полный сарделек. Старую телогрейку она сменила на белоснежный халат.
Вывески «Еда» над магазином не было. Я уже и забыл, когда магазин назывался просто тридцать четвёртым. На углу улиц перед студенческой столовкой тогда стояли два киоска — красно-белая «Союзпечать» и бело-голубое «Мороженое».
Я посмотрел. Киоски были на месте. Это был мир моего детства, прочно забытый и до боли знакомый.
Мир, в который нельзя вернуться.
* * *— Нету мороженого, — с сожалением сказала Верка, поймав мой взгляд. — Не завезли, жалко! Слушай, ты нам дров наколоть не поможешь?
Не знаю, почему мои палачихи решили меня использовать, как рабочую силу. Но дров я им нарубил. Девчонки принесли мне хороший топор, натащили кучу деревянных ящиков, несколько стульев, показали, какую дверь надо снять с петель — она хорошо горит. Всё в этом мире им было знакомо и обжито. Газа и электричества тут не было. Вода, как мне объяснили, бывает на двух нижних этажах и до обеда. Две тётки в глубинах столовой запасали воду, пока другие разводили костёр в ближайшем дворе под железным приспособлением — выбивалкой для ковров. Несколько девчонок ушли и вернулись через полчаса мокроволосыми, в чистых сарафанах.
— Иди помойся, Верка. И ты, Алина, тоже. Ваша очередь сегодня!
Верка с Алинкой оторвались от широких кастрюль, которые удобно стояли на низкой решётке выбивалки. Оторвались почему-то неохотно — я удивился, как женщины любят кухонные горшки, а потом тоже улизнул. Не для того, чтобы совершить омовение холодной водой, просто пора было отдохнуть от добровольных работ.
С мужиками знакомиться я не спешил, пошёл в ту сторону, где их (по словам Ани) не было. За углом дома мальчик-подросток разрисовывал стену. Не из баллончика, а большой малярной кистью, открытые банки с цветным содержимым стояли рядком. Значит, тут и дети есть? И даже краски. Краски, магазин с нетронутыми продуктами, столовая. Просто благословенный уголок, оазис, да и только.
Навстречу метнулась Аня. Что-то зашипела мальчишке, дала походя подзатыльник. Сын, что ли? Прыгнула мне навстречу — просто ошалевшая драная кошка.
— Ты зачем тут шляешься?
