Ноэль Роже - Новый потоп
VI
Люди
С этих пор мысль о человеке, обреченном на гибель на узкой скале, омываемой со всех сторон волнами, неотступно преследовала жителей долины Сюзанф. Каждый вечер они спрашивали себя: — Жив ли он еще? — Игнац взбирался на склоны Шо д’Антемоз, и когда он объявлял, возвращаясь: — Он все еще там! Я видел, как он двигается, — у всех вырывался вздох облегчения.
Иногда пастух говорил дрожащим от ужаса голосом:
— Он больше не двигается… Возможно, что он спит… или…
Он не заканчивал фразы. Но при закате солнца он бегом взбирался на крутой склон. Вскоре он уже прыгал по камням, уходящим из-под его ног, и оживленно кричал:
— Я видел, как он ходит на скале!
Губерт спрашивал себя, как могло случиться, что жизнь или смерть этого незнакомца интересовала их до такой степени, после того, как они видели гибель стольких человеческих жизней! Но эта невидимая фигура, появившаяся в долине, вселяла в них какую-то смутную надежду.
Был воскресный день.
Де Мирамар с точностью заносил на гладкую скалистую стену протекшие дни. И молодые люди, безмолвно подражая крестьянам, не работали по воскресеньям!
Макс довел свою жену до перевала Сюзанф. Он любил унылое величие этого сланцевого пейзажа, бесконечную даль, открывавшуюся с Южного Зуба, вертикальную пустыню длинных монотонных склонов, сливавшихся у перевала. Хотя уже был конец октября, но погода стояла теплая. Снег запаздывал, чему Инносанта и старый Ганс крайне удивлялись.
Макс и Ева сели на теплый камень. Они смотрели на пучки травы, усеявшей скаты красными и золотистыми пятнами, которые казались запоздалой тенью солнечных лучей. Они безмолвно мечтали, и их мечты уносились в тишину. Смотря на небо, более голубое, чем небо Адриатики, они думали о давно прошедшем времени летних вакаций, которые они проводили на пляже или в горах в поисках иллюзии свободы, той суровой свободы, прелесть которой они только теперь начинали понимать…
Ева взглянула на Макса и улыбнулась. От легкомысленной, избалованной судьбой девушки ничего не осталось. Она знала теперь, что настоящая любовь требует одиночества и тишины: только тогда она открывает свой таинственный лик и наполняет душу звуками, которые разрастаются в бесконечную гармонию. И этой гармонии было достаточно, чтобы переполнить сердце неиссякаемым блаженством. В их обездоленную жизнь влился чудесный свет, ярче которого не могло быть ничего, ибо он был единственный из всех…
Опасаясь нарушить словами цельность своих переживаний, Ева молчала. Лишь изредка решалась она произнести вполголоса какую-нибудь незначительную фразу, прерывавшую их молчание:
— Я хотела бы подняться с тобой на эти горы, Макс.
Он улыбнулся, разделяя то волнение, которое делало ее такой нежной и трепещущей. И, думая о бесконечном трауре, облекшем весь мир, он удивлялся, что ощущает столько счастья.
— Я всегда любил взбираться на горы, еще будучи школьником, — проговорил он в свою очередь.
Вспоминая в этот расцвет мужества свое далекое отрочество, он испытывал какую-то особенную прелесть. День за днем воскресал в его памяти. Он улавливал все подробности. Вот он спускается по каменистому склону Дофинэ. Воскресный вечер. Вышли на рассвете… Ослепительные вершины гор пробуждают в самых тайниках души какое-то большое и смутное желание. Жаль возвращаться в город. Прыгаешь в обрывы, упоенный силой своих мышц и свежестью своего юного тела, такого же гибкого и так же легко переносящего усталость — как у того, кто спускается там так уверенно и быстро.
— У того, кто…
Макс порывисто приподнялся. Он не понимал, действительно ли это, или продолжение его сна. Он широко открыл глаза, отказываясь верить… Над его ухом раздался задыхающийся шепот Евы:
— Макс!.. Человек!..
Одним движением они вскочили на ноги. Несколько мгновений они стояли неподвижно, устремив глаза на человеческую фигуру, темневшую на залитом солнцем склоне. Инстинктивным движением они бросились ей навстречу. Ноги их подкашивались, и колени тряслись так сильно, что они принуждены были опуститься на плиты. Ева с плачем упала на грудь Макса… Он был и сам не уверен, что сможет сдержать слезы. Но нет! Слезы затуманивают зрение! А он хочет видеть, видеть того, кто подходит к ним все ближе и ближе… Его уже можно разглядеть. За спиной у него рюкзак, в руках палка. Он тоже заметил их. Машет шляпой. Останавливается, как будто тоже не может идти…
Подавив волнение, Макс поднимается на ноги… Ева видит, как он бросается на склон и пробегает его большими шагами. Тот бежит ему навстречу. Оба обнимаются. Они стоят на месте. Незнакомец выше Макса. На нем костюм туриста: стянутые у колен штаны, наколенники, грубые башмаки… Ева различает светлые волосы… Вот они начинают спускаться, не разнимая своих объятий. Они кажутся старыми друзьями… Они приближаются… Но ведь эта походка ей знакома! Она уже видела Макса рядом с этой высокой стройной фигурой…
Ева вскакивает… Кричит…
— Жан Лаворель! Боже мой! Это Жан Лаворель!
Это он… Что-то сдавливает ее горло, она задыхается… Они бегут рядом. Они совсем близко… Вот, добежали…
— Вы?.. Как? Это вы?.. — говорит тихий, надорванный голос, который она с трудом узнает.
Они садятся все трое, Ева — посередине. Она смотрит на Жана Лавореля. Она еще не может произнести ни слова. Его лицо истощено, глаза провалились… Платье порвано во многих местах.
Она рада, что и Макс и она не надели сегодня туник из шкур…
Они молчат… Им слишком много надо сказать друг другу. И вдруг сильное, неудержимое рыдание потрясает Жана Лавореля.
— Лаворель… — говорит ласково Макс. — Ну, Лаворель!
Лаворель овладевает собой. Он смотрит на них глазами, полными слез.
— Как вы исстрадались! — шепчет Ева.
Он тихо говорит:
— Больше, чем вы можете себе представить…
При одном воспоминании его лицо болезненно передергивается…
— Мне хочется встать перед вами на колени и благодарить вас за то, что вы здесь…
Помолчав, он снова говорит, как бы не веря своим глазам:
— Люди, люди! Очутиться снова среди людей!..
— Так вы были один? — прошептала Ева. — Вы тоже!..
В голове ее пронеслась мысль о человеке, затерянном на Айернской скале, такой близкой от них и такой недоступной…
Лаворель провел рукой по лбу, как бы отгоняя от себя кошмар.
— Я расскажу потом, — прошептал он.
— Я уверен, что вы голодны, Лаворель, — сказал Макс. — Идем домой!
Лаворель повторил тихо, как во сне:
— Идем домой…
Они стали спускаться со ската, скользя между плитами. Ева говорила:
— Это отчасти благодаря вам мы смогли спастись. Когда мы решили бежать в горы, то вспомнили деревню Шамери, которую вы упоминали… в тот вечер… вы помните?..
— В тот вечер, — повторил Лаворель. — Вспоминал ли я его? «Я не увижу этого… Но ты — может быть»… — прошептал он, произнося слова Луи Андело.
— Эльвинбьорг приезжал в Шампери, — добавил он вдруг. — Я видел его много раз… до этого… раньше… Мне кажется невероятным, чтобы такой человек, как он, не мог спастись!
— А вы знаете! — продолжал он с возрастающим возбуждением. — Есть еще люди, которые спаслись… Я видел людей в долине Суа. Но я не мог к ним подойти… Это ряд отвесных стен… Я спускался в Сюзанф, имея в виду их встретить, когда обойду горы через Шо д’Антемоз. Мы пойдем их искать вместе, Дэнвилль!
— Да, — сказал Макс. — Мы пойдем…
Ева вздрогнула, но у нее не нашлось силы их удержать.
Они спускались большими шагами в долину, освещенную косыми лучами заходящего солнца. Вдруг Лаворель остановился. Он заметил хижины, уже окутанные тенью и выделявшиеся на фоне скал. Их заволакивал дым. Кое-где мелькал огонь. Раздавались крики детей.
— Хижины! — прошептал он. — Дети!
Навстречу приближалась энергичная фигура: широкие мужские штаны, красный платок, а под ним пожилое женское лицо.
— Инносанта Дефаго!.. Ах! Инносанта, мы возвращаемся к Южному Зубу!
Он смеялся, пытаясь справиться со своим волнением.
— Один из моих иностранцев! — воскликнула она в изумлении.
— Ах, — промолвил Жан, — жить вместе с другими людьми — ведь это же земной рай!
Вечером, сидя у огня вместе с Максом, Губертом и госпожей Андело, Лаворель вдруг сказал:
— Я был с моим другом… Морисом Колоньи… на самых вершинах… около План-Нэвэ… Он погиб… Вот уже три дня…
Наступило молчание. Жан добавил вполголоса:
— Он покончил с собой…
— Лаворель, — сказал Макс едва слышно, — вы расскажете нам об этом потом… Идите отдыхать.
Но Жан покачал головой.
— Нет, — сказал он, — я больше не сплю… И вы мне сегодня так близки…
Госпожа Андело глядела на него с состраданием.
— Мы вышли вместе, как мы это часто делали. Морис и я, с веревкой, провизией, одеялами…
