Паргелион (СИ) - Тормент Аня

Но тут Дара разом осела вниз, потому что из того самого угла, куда упала игрушка, начало исходить тусклое голубоватое сияние. Потом оно сменилось на фиолетовый, стало чуть ярче, и послышался женский голос:

— Зачем впадать в такие крайности? Крайности опасны.

Глава четвёртая. Дорога без возврата

— Голова моя, голова, — запричитала Дара вслух. — Сбылись предсказания Ситху, я схожу с ума. А может, это из-за раны…

Она подняла с земли куртку, которую только что с себя сняла, и принялась в неё кутаться, как будто та могла защитить от всех бед и безумия. Сияние, исходившее из глубины земляной ямы, прекратилось. «Так-то лучше», — подумала Дара про себя. Но вдруг снова услышала тот же приятный, но резковатый женский голос:

— С кем я разговариваю?

— Со мной, — машинально ответила девочка, теряя всякие ориентиры и понимание происходящего. — А ты кто?

— Тишина, пожалуйста, — строго ответил голос тоном, не допускающим возражений. — Идёт активация.

Сияние возобновилось, и заплясали вокруг сине-фиолетовые огоньки, которые сменились на оранжевый, а затем остановились где-то в районе спокойной голубизны летнего неба.

— Почему вокруг такая тьма? — продолжил голос строго.

— Я в яме. Мы… в яме.

Заляпанное грязью лицо Дары вдруг просияло пониманием. Коробочка! Кажется, свечение исходило из неё.

— Зачем мы в яме? — уточнил голос. — В какой яме?

— В сидельной. А зачем — не по моей же воле. Меня тут держат.

— Почему?

— Не знаю. — Голос Дары вдруг стал безразличным. — Может, чтобы убить, может, чтобы поглумиться вдоволь.

— Сканирую пространство, — невпопад сообщил голос, и по яме поползли огоньки и продолговатые линии. — Яма, высота около пятнадцати метров, диаметр ямы — пять метров. В яме подросток, женского пола, один труп, предположительно мужского пола…

— Чего? Так вот почему здесь воняет…

— …на глубине полутора метров, и неопознанные кости на глубине примерно трёх метров. Также в яме нахожусь я, Медея.

— Медея?

— Именно так. Я — Медея, соломорф, последняя и самая совершенная модель с кибернетическим ядром, М3.

Дара после этого как-то совсем смешалась — всё сказанное не только ничего ей не говорило, но и вводило в неприятное придурковатое состояние, какое случается, когда все вокруг тебя говорят на незнакомом языке.

— Ты живёшь в коробочке? — это всё, на что она оказалась способна.

М3 выдержала многозначительную паузу, как будто соображая, с кем именно ей приходится иметь дело.

— Нет, — наконец ответила она, — в «коробочке», — это слово она особенно выделила, — находится моё ядро.

Дара, осознавая своё бессилие перед происходящим, решила удовлетвориться этим. Она направилась в угол ямы и подняла коробочку с земли, заботливо обтерев о рубашку налипшие комья грязи.

— Но почему ты никогда не разговаривала? Ты со мной с рождения.

— Меня не было.

— То есть как?

— Я блуждала в Пространстве. Какой сейчас год?

— В смысле?

— Какой год от Нового времени?

— Почём мне знать? С моего рождения пятнадцатый.

Медея издала странные звуки, похожие на кряхтение.

— Почему ты не вылезаешь из ямы? — продолжила она допрос.

— Скажешь тоже! Как я, по-твоему, должна вскарабкаться наверх? Как паук?

— Да, это ситуация. Дай мне подумать. Где мы вообще находимся?

— В поганой деревне чужаков, — зло проговорила Дара. — Они привезли меня сюда силой. И Аву. И может, ещё кого.

— Тааак, — протянула М3. — Оружия у тебя нет?

— Отобрали, — обречённо сказала девочка и вдруг поняла, как сильно ей хочется пить. Кривозубый воды ей не дал, а со вчера ничего не осталось.

Медея на время затихла. Дара тоже молчала, усевшись на земляной пол. Она стала проваливаться в сон. На обдумывание происходящего сил не было совсем, и она уснула сразу, почти мгновенно.

Проснувшись, как показалось, минут через пять, девочка заметила, что тусклый свет, проходящий сквозь доски и растворяющийся в темноте ямы, окрасился в розовый. Закат или рассвет? Сквозь щели летели вниз мелкие снежинки, лёгкие, воздушные.

Дара закашлялась. Гортань горела огнём. Она села, покрутила головой, потёрла виски. Впервые, может быть, за все эти дни она вдруг подумала о смерти. Странно, но до этого момента девочка не могла признаться сама себе, что всё происходит взаправду. Не может этого быть. Не могли все в деревне быть мертвы. Наверняка мать уже проснулась и готовит завтрак, и Кий несёт воду из колодца, и остальные просыпаются, и лает, не затыкаясь, соседская собака. За окном снег, и сосед чистит свой двор, что-то бурча под нос. А она в этой яме просто по недоразумению, по чьему-то недомыслию, по ошибке или злой шутке. Но скоро, очень скоро это изменится. Ошибка будет исправлена, и всё вернётся на круги своя. И останутся где-то в прошлом и яма, и Кривозубый, и говорящая коробочка, и всё будет как прежде.

Только в этот самый момент, наблюдая, как падает сверху лёгкий снег, она поняла, что не будет. Не будет уже ничего как прежде. И она, верней всего, умрёт здесь, в яме, в деревне чужаков, в компании коробочки, которая утверждает, что её зовут Медея, а, скорее всего, является плодом её больного состояния и усиливающейся горячки.

Дара проваливалась, всё больше вязла в болоте собственных мыслей, образов, воспоминаний и представлений. Кажется, временами она разговаривала с Медеей, но делала это бессознательно, в забытьи. Острое состояние жажды привело в чувство, когда уже стемнело. Кривозубый не пришёл. Наверное, решил бросить её здесь умирать.

На следующее утро ей стало лучше. Не горело горло, не стучал молот в голове. На душе было спокойно. Если умирать, то вот так.

Но вскоре послышался звук отодвигаемой доски.

— Эй, девка! Ты там не померла?

Подумала, может, не отвечать? Но всё же крикнула, насколько было сил, и услышала скрежет цепи.

— Залезай.

Она подползла к доске, залезла и вспомнила — коробочка! Оставить или взять? Что, если она не вернётся?

— Ты там уснула, дура?

Грубый окрик отрезвил её. Дара быстро засунула коробочку в карман рубахи и натянула куртку.

Щурясь от света, девочка сползла на снег. Встать сил не было. Кривозубый подтолкнул её ногой.

— Наподдать бы тебе, но, я смотрю, ты уже не выдержишь. На, пей.

Он поднёс флягу к её рту и влил туда немного воды. Дара жадно втянула в себя жидкость, закашлялась.

— Ну и вонь от тебя. Вчера меня не было, — пояснил Кривозубый любезно, — не мог тебя покормить. Вставай, отведу в сарай, а то в яме ты сдохнешь не сегодня завтра. Надо было так и поступить, но мало ли, может, ты ещё на что мне сгодишься. Вставай, если не хочешь тут валяться, я тебя не потащу.

Дара, собрав последние силы, поднялась на ноги.

— Вот, глотни ещё. — Кривозубый глядел на свою пленницу с отвращением. — Помоешься. А потом будешь делать, что я скажу. С этого дня ты моя собака, ясно? Захочу — буду тебя бить, захочу — покормлю. Скажу загрызть кого-то — и ты загрызёшь или сдохнешь. Тебе ясно? — повторил Кривозубый.

— Ясно, — прошептала Дара сквозь зубы.

— Вот и хорошо. Топай за мной.

Что-то случилось с ним за эти два дня. Неуловимая перемена. Она чувствовала это спиной, когда Тайс подталкивал её в нужном направлении. Взгляд был жестокий, по-прежнему холодный, только теперь в нем появилась тень, как будто смотрит и не Кривозубый вовсе, а кто-то другой. И этот другой ещё страшнее Кривозубого.

Мысленно она поздравила себя, что всё же затолкала коробочку под одежду. И молила всех богов, которые, может, существуют, чтобы она, коробочка, не подавала голоса. Но та молчала.

Показался тот же двор из нескольких домов. Прохожие рассматривали её, и она чувствовала спиной их омерзение и жалость. Бесполезно просить у них помощи. Опустив голову, несчастная пленница шла вперёд, ориентируясь по тычкам Кривозубого.

Завернули во двор, и Дара, стараясь не поднимать лица, заметила сложенные поленницы, несколько детей лет пяти, возившихся в грязи, женщину, что мелькнула и скрылась в окне бревенчатого дома, мужика в обтрёпанной фуфайке, рубившего дрова, ощутила запах жареного мяса и каши.