Побочный эффект - Панов Вадим Юрьевич
— Ты научилась шутить?
— Тебя это беспокоит?
— Меня это радует. Многим людям до самой смерти не суждено овладеть этим искусством.
— Я в это не верю.
— Во что?
— Если их чувство юмора не совпадает с твоим, это не значит, что его у них нет.
Кармини пыхнул трубкой несколько раз.
— Чувство юмора или есть, или нет. Третьего не дано.
— Люди разные. Одна и та же шутка кого-то насмешит, а кого-то покоробит.
— Научившись спорить, ты порой делаешься невыносимой.
— Раньше тебе нравилось спорить со мной, — обронила девушка.
— И теперь нравится, однако в моём возрасте ночь в полицейском участке несколько… выматывает. — Он помолчал. — Я устал.
— Извини, я не подумала. — Прозвучало искренне.
Габриэль выбил трубку и спросил:
— Встречалась с кем-нибудь?
— Говорила с Весёлым Бобом.
— Только с ним?
— Ко второму не успела — его биотерминал оказался заперт.
— И что Боб?
— Пока не могу сказать точно. Он согласился сделать вилди на базе человека, но это мог быть обманный манёвр. Стиль поведения скорее подходящий.
Что же касается внешности…
— Он наверняка изменил внешность, — резко перебил девушку Кармини.
Джада выдержала паузу, показывая, что поведение мужчины ей не по нраву, но продолжила прежним тоном:
— Чтобы сделать окончательный вывод, я должна повидаться со вторым фрикмейстером. — И повернулась. — Я буду в своей комнате.
Габриэль не ответил, покачиваясь в кресле и бездумно глядя на старую московскую улицу.
ДЕНЬ, КОТОРЫЙ НАЧАЛО
— Не ожидал встретить тебя у Оберона.
— Я захожу к нему не часто, — промурлыкала Бесс, плотнее прижимаясь к Ивану. — У него действительно хороший фрикмейстер.
— Ты же ходишь к Паскалю.
— Фрикмейстер Оберона лучше разбирается в наших маленьких вампирских делах… — Бесс приподнялась на локте и с весёлым удивлением посмотрела Уварову в глаза: — Ты ревнуешь?
— Тебя это удивляет?
— Я… — Вампиресса выглядела смущённой. Искренне смущённой. — Я никогда не задумывалась, что ты можешь ревновать, наверное, потому что… — Короткая пауза. — Наверное, потому что поводов не было… и нет.
— Я знаю, что нет, — спокойно ответил Иван. — Не сомневаюсь.
— Тогда чем ты был недоволен, увидев меня у Оберона?
— Я…
Он уже пожалел, что затеял этот разговор, лихорадочно продумывал удобоваримый ответ, но вампиресса не позволила Ивану солгать: приложила указательный палец к его губам и прошептала:
— Я знаю твою мимику, а поскольку ты не ревновал, значит, был недоволен, увидев меня в 811.
— Я зашёл к Оберону по делу, — помолчав, ответил Уваров. — Поэтому мне не понравилось, что я застал тебя у него: от моих дел лучше держаться подальше.
Так он сказал, что хочет уберечь вампирессу от того дерьма, которым обязан заниматься по службе. Бесс поняла, вновь прижалась и потёрлась щекой о его грудь.
— Мы встретились там случайно. Во всех смыслах.
— И ты не говорила, что бываешь у Оберона.
— Он тебе не нравится?
— Он скользкий.
— Мы в Миле Чудес, мой хороший, тут все скользкие. — Есть особенно скользкие.
— Все вампиры? — Она спросила без обиды, можно сказать, грустно пошутила, показав, что знает, как к её сородичам относятся обыкновенные люди, но Уваров ответил сразу и твёрдо:
— Нет. — Пауза. И следующая фраза показала, что он искренен: — Все, кроме тебя.
— Чем же я выделяюсь?
— Ты — особенная.
— Для тебя, — уточнила Бесс.
— Для всех, — не согласился Иван. — Когда люди на тебя смотрят, они замирают.
— Потому что я красивая?
— Потому что ты особенная.
Он нежно провёл кончиками пальцев по щеке вампирессы и поцеловал. Очень крепко. В полные пунцовые губы. Поцеловал, с наслаждением ощущая её ответ, её желание, её страсть… А ещё почувствовал, как она, продолжая горячий поцелуй, оказалась сверху и медленно, очень-очень медленно опустилась на него. Уваров нежно провёл рукой по её налитой груди, мягко убрал упавшие на лицо волосы и, глядя вампирессе в глаза, прошептал:
— Я очень тебя люблю, Бесс.
— Я люблю только тебя, — ответила она. — Только тебя…
///
Четыре года…
Много это или мало? Зависит от обстоятельств. Для кого-то каждый день тянется неделей и время становится серой хмарью за окном, не меняющейся до тех пор, пока не исчезнут заполонившие небо тучи. А они не исчезают, и время, кажется, тоскливо топчется на месте неподвижными стрелками часов. Для других оно скачет игривым солнечным зайчиком, прыгая то на метр, то на сотню, то на целый километр вперёд — моргнуть не успеешь, как позади остались лето, осень с зимой, весна и снова наступает лето… Но и для тех, и для других стрелки часов движутся с одинаковой скоростью, и те, и другие однажды остановятся и с недоумением произнесут: «Неужели прошло четыре года?»
Четыре года…
Уваров не заметил, как они пролетели, потому что в счастье не считаешь минуты — в счастье живёшь. В него погружаешься, чувствуя, что способен абсолютно на всё. А то, что оказался в счастье, не нужно подтверждать или узнавать, это не теорема, которую нужно доказывать, не прагматичное решение, которое принимаешь, тщательно обдумав и взвесив все обстоятельства, — это волна невероятных эмоций, что накрывает тебя с головой и которую ни с чем не спутаешь. Даже если никогда раньше не переживал ничего подобного. Это особый мир, принадлежащий только тебе и ей, потому что счастья для одного не бывает. Именно так и получилось у Ивана: увидев Бесс, он замер, не в силах оторваться от её взгляда, не зная, что сказать и как себя вести, но точно зная, что шёл именно к ней. Шёл всю жизнь.
Четыре года…
Тем летом движение «Кодекс Дарвина» вошло в полную силу, о нём говорили в новостях и на улицах, со злобой и восхищением, с презрением и уважением. Все понимали, к чему призывают дарвинисты, и, несмотря на все усилия и слаженную работу пиар-служб и скупленных по всему миру журналистов, корпорациям не удалось представить движение античеловеческим.
«ГЕНОФЛЕКС — ЭТО ЛЕКАРСТВО! СКАЖИ ПОБОЧНОМУ ЭФФЕКТУ НЕТ!»
И многие соглашались, поскольку считали неправильным изменять природу человека. В речах Паладина — таинственного пророка и духовного лидера сторонников Теории эволюции — люди слышали то, что хотели слышать, и открыто говорили, что он прав. Тем летом движение поддерживало две трети населения Земли, и дарвинисты решили, что настало их время. Им стало мало лозунгов и пропаганды… А может, не им, не всем им, а только лишь фанатикам из наиболее радикального крыла — именно так говорил потом Паладин: во всём виноваты фанатики. Но правда это или нет, никто никогда не узнает. А тем летом «дарвинисты» перешли от настырной, но безобидной и даже дружелюбной агитации к прямой агрессии, почему-то решив, что, запугав людей, они заставят их отказаться от всех тех благ, которые даёт побочный эффект.
Всё началось с нападок: фанатики подвергали публичному унижению очевидных фриков, высмеивали их, прогоняли с улиц. Полукоты, гоблины, орки, вампиры — все, кто выделялся и привлекал внимание, стали целью атак. Их не избивали, но выказывали презрение, публично оскорбляли, а если кто-то отвечал — раздували инцидент, монтируя видео так, словно фрики проявили агрессию и атаковали обычных людей. Ролики разбегались по Сети, вызывая гнев и возмущение, а правдивые репортажи запаздывали, набирали значительно меньше просмотров и не могли повлиять на общественное мнение. Ведь в Сети кто первый — тот и прав, тот собрал первые эмоции, заставив публику сделать нужные для себя выводы. И объяснения, что следуют потом, очень редко исправляют ситуацию — люди не любят менять точку зрения.
Сила туманит голову, и почувствовав силу, дарвинисты решили ударить по-настоящему — начались атаки на биотерминалы наиболее известных фрикмейстеров, тех, кто активно рекламировал себя и с гордостью демонстрировал в Сети свои работы: псоглавцев,ифритов, серпов…
