Анатолий Дроздов - Беспризорный князь
На свадьбе батьки я не был: Малыга постеснялся торжества. Сейчас представилась возможность отдариться. Я поднес молодой жене ромейские паволоки. Любава ахнула, взяв в руки узорчатый шелк. Мужу достался меч в богато украшенных ножнах. Малыга немедленно извлек клинок, потрогал грань, бегущую посреди лезвия, оценил заточку и крепость стали.
– Кольчугу проткнет и разрубит! – сказал довольно. – Добрый меч! Угодил старику!
– Какой ты старик?! – засмеялся я, выразительно глянув на Любаву. Та закраснелась и потупилась. Малыга усмехнулся и покрутил ус.
– Кажи сына! – сказал весело.
Я провел гостей в ложницу. Оляна встретила нас в постели (ей пока неможилось), но принаряженной. Малыга расцеловал княгиню в зарумянившиеся щеки, после чего склонился над младенцем.
– Вылитый батька! – сказал авторитетно. – И большой какой – настоящий волот[9]! Молодец, доча!
Любава глянула на младенца тем жадным взором, каким смотрят на чужих детей женщины, мечтающие о своих, и, склонившись, поцеловала Оляне руку. После чего все отправились к столу. Пир не затянулся. Ватага была в разъездах, а другие понимали: посаднику с князем нужно поговорить. Выпили за молодых, затем за новорожденного, после чего торопливо закусили. Я украдкой поглядывал на батьку. И без расспросов было видно, что он счастлив. Но еще более счастливой выглядела Любава. Она не отрывала от мужа влюбленных глаз, а когда тот встал, сославшись на нужду, скользнула следом. Я чуток подождал и тоже вышел. Малыга стоял в коридоре, Любава висела у него на шее, прильнув щекой к его щеке.
– Что ты, ладо! – говорил Малыга, гладя женку по спинке. – Натешимся еще!
– Ага! – возразила Любава, поднимая голову. – Видела, как с князем перемигивался. Теперь ночь с ним проговоришь, а я тосковать буду. И без того мало тебя вижу… Поцелуй меня! Живо!
– Так уж и мало! – пробурчал Малыга, но просьбу жены исполнил. Я отступил назад: дальше подглядывать было сором.
Батько явился в гридницу не скоро и слегка встрепанным, а вот Любава не показалась. Спрятав усмешку, я поднял здравицу за гостей, те поняли и откланялись. Малыга поставил кубок и вытер усы.
– Как назовешь? – спросил, щурясь.
– Иваном, – ответил я, поняв, что он о сыне.
Малыга кивнул. В лето, когда Галич стал наш, тело Ивана перевезли в Звенигород. Володько так и не узнал, где покоится княжич. Никто не выдал место захоронения, хотя знали о нем многие. В соборе отслужили литию, обветшавший гроб вложили в новый – из крепких дубовых досок, после чего младший брат лег подле отца с матерью, оставив старшего в неутоленном горе. Звенигород рыдал, плакали ватага и дружина, даже Малыга не удержался. Сам князь… Оляна позже сказала, что не чаяла видеть мужа в таких соплях. Я и сам не чаял…
– Крестных нашел? – продолжил Малыга.
– Хотел тебя звать.
– Княжича крестит князь! – возразил батько.
Я это знал. Князья на Руси повязаны узами; если не родственными, то крестильными. Это заменяет договоры о дружбе и помощи. Оно б, конечно, хорошо иметь крестным князя, только где взять? Кого ни пригласи, от всех будет афронт. Не любят соседи Ивана. Мало того, что сам никто и звать его никак, так еще на Галичский стол залез.
Примерно так я и сказал Малыге.
– В Теребовле сидит Ярослав, – возразил он, взяв полный кубок. – С тех пор как ты в Галиче, извелся весь. Удел-то Володько ему давал.
– Ну и что? – пожал я плечами.
– Боится, что прогонишь. Некуда ему идти. Он хоть и Рюрикович, да из засохшей ветви. Повсеместно Мономашичи с Ольговичами правят, он им чужой. Заезжал я в Теребовль, так – веришь? – кланялся мне, как князю! Услышит, что крестным зовут, до небес воспрянет! Дар такой поднесет, что изумишься.
– Не нужен мне его дар!
– Пусть везет! – возразил Малыга. – Пока Володько не сбежал, Ярослав как мышь под веником сидел. Весь Галич за тебя был, а он до последнего ждал! Другим разом умнее будет.
– Ладно! – согласился я. – Ярослав так Ярослав.
– Крестной зови Ефросинью из Любачева. Она вдова. Была замужем за ляшским князем, да тот сгинул, детей ей не оставив. Деваться некуда, вернулась в Любачев, который в кормление ей дали. Помнишь?
Я помнил. Любачев княгине в кормление пришлось дать по просьбе ляшского короля. Того, в свою очередь, попросил брат мужа Ефросиньи: вдова мешала ему чувствовать себя хозяином. Ссориться с союзником не хотелось, и я согласился, скрепя сердце.
– Она тебе обязанная, – продолжил Малыга. – Баба разумная, в городе ее любят. Любавичский посадник шагу не сделает, ее не спросив. Честь ей окажешь и ляхам угодишь: за их князем замужем была. Роду Ефросинья доброго, Святослав Киевский ей троюродный дед. Вот и крестники…
Я слушал, угорая. Батько ел меня по полной. Инвентаризацию князей и княгинь, живущих в Галичских землях, провести следовало давно. Разобраться, кто есть ху, чем живет и как дышит. На Руси это большая политика. Любой князь перечислит своих предков до двенадцатого колена, проследит генеалогию других родов – вплоть до прапрапрапрабабушки, выданной замуж за конунга Рваное Ухо, победившего ливов у Гнилого Брода. Здесь этому учат с детства. Правитель, мля! Считал, что есть дела поважнее. Опомнился, когда крестить сына стало некому…
– Что б я делал без тебя! – Я обнял Малыгу.
– Не подлаживайся! – Он отпихнул, впрочем, не сильно. – Ишь, запел! Когда дурость затевал, не спрашивал!
– Ты о чем?
– О сиротах, коих князьями делать вздумал! Еле ватагу успокоил. Сказал: Иван с соседями дразнится. Виданное дело: смердов в правители пихать?!
– Так ромеи советуют!
– Нам на них глядеть? У них одно, у нас другое. У ромеев простой дружинник басилевсом стать может, на Руси век от веку правит природный князь!
– А я?
– Что ты? – пожал плечами Малыга. – Потомственный Рюрикович, родной сын князя Петра Звенигородского и княгини Доброславы, сестры Мстислава Волынского.
Я не откусил язык лишь потому, что пил из кубка – разговор требовал подкрепления сил. Покосился на Малыгу: шутит? Прищур глаз у батьки был хитрый, но по лицу не читалось, что издевается.
– Переведи! – сказал я, ставя кубок. – С русского на греческий.
Малыга даже глазом не повел.
– Как сел ты в Галиче, многие стали спрашивать: откуда таков? То, что ты приемный сын князя Петра, ведали, но какого роду-племени? Вот и вспомнили…
Малыга почесал бороду, что служило признаком долгого рассказа.
– У князя Петра много лет тому случился разлад с женой. Трех дочек родила княгиня, а сына все не было. Петр ее не попрекал, но Собислава места не находила: наследника-то нет! То ли надоумил ее кто, то ли сама в голову набрала, но стала у поганых помочи искать: на капища ходить да идолам кланяться. Прежде в церквах службы заказывала, там не помогло, решила других богов просить. Петр, как это узнал, крепко разгневался. Укорял жену, ругал всяко – не слушала. Как только князь отъедет, она шмыг – и на капище. Рассердился Петр и съехал во Владимир-Волынский, к князю Мстиславу, который давно в гости звал. А к Мстиславу как раз сестра вдовая из Менска вернулась…
Малыга осушил кубок, я торопливо наполнил. История становилась захватывающей.
– Доброславу выдали замуж за Ингваря Менского в осьмнадцать лет. Князь не молод был, да и вдовый к тому же. Своих детей полон двор, а тут молодую женку взял. Только не по любви. С Мстиславом породниться хотел, в силе был князь Волынский. Недолго пришлось Ингварю с молодой женой тешиться. Месяца не прошло, как на охоте с коня сверзился – и головой о камень. Может, помогли ему в том – ходил такой слух, да видаков не было. В Менске брат Ингваря сел, вдова ему без надобности, он ее к Мстиславу и отослал. Пригожей была Доброслава, да отец твой не хуже. Ликом чистый, сам статный, умен, речист, куда там Ингварю! Покойный-то жаба-жабой был, к тому же пил с утра до вечера. Чего терять вдове? Замуж не возьмут – княжон хватает, одна судьба – в монастырь или векуй при брате. Быстро у них сладилось. Мстислав это заметил, да смолчал. Видно, решил: пусть потешится сестра, раз судьба ее такая: любил он Доброславу. Словом, ехал князь Петр во Владимир на месяц, а остался на три.
Малыга помолчал.
– Как слух о том дошел к Звенигороду, Собислава испугалась. Мол, наденет на нее муж монашеский клобук, а сам с ладушкой обвенчается. Правильно опасалась: было у князя такое намерение. Кинулась Собислава во Владимир и пала Петру в ноги. Вымолила прощение. Страшной клятвой поклялась, что более к идолам – ни ногой. Пожалел Петр дочек. Доброслава плакала, а что сделаешь?
Через полгода родила она сына. Объявили, что от Ингваря, только мало кто тому верил. Младенца окрестили Иваном. А у князя Петра через два года другой сын родился – и тоже Иван…
Малыга приложился к кубку.
– Как Собислава умерла, князь Петр ездил к Мстиславу сестру вдовую сватать, да опоздал – постригли ее…
Малыга вздохнул.
