Владимир Чистяков - Попадают по-разному (СИ)
Улыбаюсь Динке, стараясь воспроизвести гадючью ухмылочку, что она так гордится.
— Это называется продавать храатам верёвки, на которых их потом повесят.
— Ага! Правда, здорово, знаешь, почему мы их именно вешать будем и никак по другому?
— Так! — звучит приглушённый маской голос, — Девочки, не ссорьтесь.
Госпожа даже не повернулась в нашу сторону. Кажется, маска каким-то неизвестным способом позволяет не только во тьме видеть или нужное приближать, но и слух усиливает.
— Кстати, ты так и не сказала, почему мы их будем именно вешать, а не на кол сажать, или на кусочки резать.
— У них смерть удавленника или утопленника считается самой позорной. Таких и после смерти мучать будут.
— Угу. Займусь, как время свободное будет. Удавить — не самое позорное. Самоубийство совершить — куда хуже. Их даже с прочими хоронить нельзя.
Сейчас на мать и дочь Еггты похожи куда больше, чем обычно. Вот только, похожи именно тем, чем обычно различаются.
— Ой, мам, я поняла, кажется. Ты примеряешься, как принимать всех этих вождей, кто сдастся, будешь. Играешь, как актриса. Признаться, сейчас ты и выглядишь, как настоящий демон.
— Да ну? — к нам поворачивается, только теперь глазницы красным пылают.
Динка ойкает, и не поймёшь, на самом деле, или притворяется.
— Сигнальные ракеты, Верховный.
Над лесом можно рассмотреть три красные точки с длинными следами от дыма
— Кто это там? — Дина даже не поворачивает головы.
Её дочь делает вид, что присматривается. Остальные молчат, знают уже, на любой вопрос должна отвечать одна из «змеек», а так как здесь только я.
— Начальник огня. Восемь «питонов». Скоро будут здесь.
— Зачем их сюда тащить? Ими же эту стену не прошибёшь.
— Зато они самые дальнобойные, лёгкие и могут передвигаться со скоростью конных отрядов.
— По мне, так это просто большое ружьё на колёсах. Ещё и дорогое.
— Не тебе армейские деньги считать. Во всяком случае, пока, — Дина Старшая злиться. Дочь не умеет много из того, что умеет она. Чувство страха Младшей неведомо. Остра на язык и крайне дерзка, не слишком удачные работы ругает куда чаще, чем следовало. Есть на стрельбище несколько орудий, что трогать запрещено. Те самые, неудачные работы. Что в них не так — сразу не скажешь, если не объяснят. Но на стрельбище о свойствах орудий она только с Эрескетом разговаривает.
Неудачные пушки стрелять могут. Одна всё время стоит на позиции. При мне испытывали новый состав пороха, разработанного Эрескертом. Он считал, должна увеличиться дальность выстрела и сила взрыва. Расчёты не оправдались, я только конец испытаний видела.
Эрескерт выпросил у Верховного разрешение зарядить ту пушку тройным зарядом своего пороха. Раз порох негодный вышел, а орудие и так бесполезно.
Всем в ров велели лезть. Бабахнуло здорово. Пушка осталась цела, и даже не повредила лафет.
Потом орудие осматривала, ибо не понимала, почему столь мощное здесь, а не в армии. Моих познаний хватило — это и ещё несколько орудий получились излишне тяжёлыми при обычной мощности. Тратить десятки лошадей на перевозку не имело смысла.
«Питоны» крайность с другой стороны — создание самого дальнобойного орудия, пригодного к использованию в полевых боях. За дальность заплачено калибром и мощью заряда бомбы. Но если считать длину ствола в калибрах, то это самые длинноствольные из известных мне — сто десять калибров. Очередной доказательство мастерства Верховного.
— Из «питона» отсюда можно отстрелить голову если кто её из-за зубца высунет.
— Ага. Только голову, но не сам зубец, и то если сам Эрескерт наводить будет, — Маленькое Чудовище не осталось в долгу.
— На стенах очень много народу. Неужели думают мы и в самом деле с ходу пойдём на штурм?
— Могло бы получится.
— Могло. Но сам город сейчас не главная цель. Задача номер раз — истребить их полевую армию. Как её не станет — города как яблоки посыпятся, корзины подставлять некогда будет.
Приподнявшись на стременах, смотрит в сторону одного дымов.
— Я этого сотника взгрею! Приказано же — поля не жечь, скотину, больше чем сожрать можем, не угонять. Да и вообще, деревни без нужды не трогать.
— А тут поместья больше. На земле рабы пашут.
— Тем более, — брошено сквозь зубы.
— Вон там наблюдательный пункт будет. На этой колокольне. Только крест этот сбить надо. Пусть не радуются.
— Сейчас?
— Нет. Заканчивайте с обустройством лагеря — и отдыхать.
— Я храм для ночёвки занимаю, — как-то воровато озираясь говорит Динка.
— Да занимай, раз другие думают, в палатке лучше, чем под крышей.
Ставят складной столик и табурет. Госпожа начинает что-то писать. Как же не хочется снова куда-то скакать. Но с первыми двумя письмами она отправила бойцов из охранных сотен.
Сверху доносятся удары топора.
— Верховный, смотрите!
На куполе колокольни стоит Дина и орудует топором, подрубая крест. Как же она туда залезла?
Зная Динку — вопрос глупый. С помощью крючьев, надеваемых на руки и ноги и «кошек» нас всех по стенам лазать учили. У Динки это куда лучше моего получалось, ей нравиться, я же без приказа так на стену больше не полезу. Чего-то во мне нет, имеющегося в Маленьком Чудовище с избытком.
— Во даёт! — восторженно выдаёт первый сотник.
Госпожа смотрит вполглаза. А я вот сомневаюсь, старается она впечатление произвести из расчёта на своё будущее, или просто старается материнское одобрение заслужить. Ибо Госпожа на похвалы ей в последнее время не щедра.
— Командира третьей сотни сюда, — небрежно бросает Госпожа.
— Их нет, пятисотенный особого отряда послала имение недалеко отсюда проверить.
— Вот, значит, куда они поскакали. Никого не осталось?
— Десяток внутри обустраивается, да легкораненые, двое. Обработаны уже. И этот… Жи… То есть, телохранитель пятисотенного.
— Живодёр? Я его знаю. Где он?
— Да вон, на верхнем ярусе колокольни этой.
— Он Младшей Госпоже помогал верёвки наверх закидывать, — подсказывает кто-то.
Крест с грохотом рушится вниз. Динка стоит на его месте потрясая топором. Солдаты орут восторженно. Даже Верховный встаёт, вскинув клинок в салюте. Сейчас она без шлема, мне так и не удалось подсмотреть, что там внутри. Смотрит вверх, я вижу, лицо столь же выразительно, как маска недавно. Только глаза цвет не меняют, привычная зелень.
— Порубить — и в костёр. Раз верёвки есть уже — поднимите моё боевое знамя. Отнесите пятисотенному наверх, с древка она сама снимет, — добавляет тише, так, чтобы слышали только те, кто рядом, — а то тяжеловата я стала по верхам лазать. Но если патриарха этого словим — я слов на ветер не бросаю, на самую высокую колокольню залезу, и скину оттуда. Только задушу сперва.
Родной брат Госпожи лом узлом завязать может. Когда Верховный руками повела, мне стало непонятно кто у кого учился.
Динка падает на колени хрипя и хватаясь за горло. Верховный закрывает её, одновременно выхватывая «Молнию».
— Тревога! Покушение!
Телохранители вокруг них. У меня пистолет в руке, озираюсь по сторонам. Оборонительный квадрат уже выстроен. Только Живодёр стоит столбом, впившись глазами в место, где была Динка.
— Обыскать тут всё! Ещё раз.
— Не надо, — насмешливый голос Динки, — Живодёру лучше помогите, пока его удар не хватил. Разыграла я его, — и смеётся, руки в бока уперев.
— Объяснения, — голос Верховного просто вымораживает всё вокруг.
— Так сама всё знаешь, — уже попросту хохочет Маленькое Чудовище, — он так хозяев ненавидел, что душу врагу рода человеческого продать хотел. Как к нам попал — думать стал, будто демонам служит. А по вере, демон в освящённый храм войти не может. Вот и решила пошутить.
Он как во двор въехали, только и ждал, когда ты или я через порог храма шагнём. Удостовериться хотел, не покарает ли нас господь, вдруг мы не люди.
— Дура, — сквозь зубы бросает Верховный, убирает оружие и совершено буднично заходит внутрь.
Живодёр себя уже взял себя в руки.
— Пошли! — забегает в храм вслед за матерью.
Живодёр идёт за ними. Медленно, и как пьяный, пошатываясь. Но он не пьян. Не пьёт никогда.
Только от крови пьянеет.
Который раз внутри храма. Чаще мимо проезжала. Большей частью, горящих уже. Что можно находить в обозревании кучи бородатых и безбородых уродов? Пропорции тел и лиц искажены везде где можно и нельзя. На свитках — какие-то каракули старым вариантом слоговой азбуки.
Изображения висящего на кресте тощего человека. И этому уроду они поклоняются? Насколько я их тексты помню, чрезвычайно почётным считается умереть за веру каким-нибудь мучительным способом. М-да, у сочинителей да рисовальщиков как какого-нибудь святого мужа убивали, фантазия богатейшая. Особенно, если учесть событие было за сто-двести лет до момента написания, а то и вовсе на погибшем архипелаге происходили.
