Людмила Ример - Ветер с Юга. Книга 1
– Боги Вечные и Истинные! На нём рубаха Дрона! – Визгливый женский голос прорезал тишину. Толпа снова загудела.
– Тихо! – Властный голос не собирался уступать. – Кто ты такой? И где Одноухий Дрон?
Никита молчал. В горле пересохло, он не мог выдавить из себя ни звука. Новая оплеуха не заставила себя долго ждать.
– Отвечай, когда господин спрашивает, шаван поганый! – Рука ухватила за ухо и больно крутанула. Никита заплакал. Слёзы потекли обильным потоком и заклокотали в горле. В толпе кто-то засмеялся. Громко всхлипывая, Никита, наконец выдавил из себя:
– Никита…
– Что ты сказал? Громче!
– Ник-кита…
– Откуда у тебя нож Одноухого?
– Нашёл.
– Да врёт он! – Женский голос завизжал уже из первого ряда зрителей. – Дрон даже в хлам пьяным его из рук не выпускал! Вор он! Может, и рубаху свою он тебе тоже подарил?
– Уймись, Феона! Господин сам всё узнает у этого висельника про твоего мужа! Говори, дьявольское отродье, а то все зубы тебе щас повышибаю! – Удар в ухо, от которого Никита, охнув, свалился на землю, красноречиво подтвердил, что говоривший сегодня не был расположен шутить.
– Борг, не вздумай его прибить. С мёртвого мало толку. – Господин поморщился при упоминании о зубах и потёр рукой в перчатке левую щёку. Ещё раз скривившись, он махнул рукой и процедил: – В подвал, на цепь.
Борг, здоровенный детина, до самых глаз заросший чёрной щетиной, с огромным мечом на поясе, рывком поставил Никиту на ноги и, подгоняя его тычками и затрещинами, погнал в сторону селения. Следом двинулась возбуждённая толпа, из которой самые любопытные так и норовили забежать вперёд, чтобы хорошенько разглядеть нового пленника.
Пройдя вдоль стены около километра, процессия завернула за угол и приблизилась к воротам, сделанным из толстых брёвен, обшитых снаружи широкими полосами железа. Над воротами нависала небольшая сторожевая башня, способная вместить достаточно воинов, готовых при необходимости изрядно попортить жизнь атакующих. При появлении толпы, на башне протрубил рог, и ворота медленно, со скрипом начали открываться.
Первым в ворота прошёл господин и его молодой родственник, затем салвин со своими помощниками, тащившими диск. Двое одетых в железные доспехи стражников стояли по обе стороны ворот и салютовали входящим обнажёнными мечами.
Следом за ними Борг за шиворот втащил в ворота уже и не думавшего сопротивляться Никиту и почти бегом поволок его, провожаемый любопытными взглядами сбежавшихся со всех сторон жителей, по довольно широкой улице к видневшемуся невдалеке двухэтажному каменному дому, обнесённому высоким, тоже каменным, забором.
Стражник у ворот дома молча пропустил их во двор, вымощенный голубыми плитами, с шикарным цветником среди деревьев, обильно усыпанных плодами. Но полюбоваться этими красотами Никите не удалось – Борг потащил его вдоль стены налево, на задний двор, оставляя позади и цветник, и сад.
Как обычно, за парадным фасадом скрывалась мало приглядная изнанка. Над деревянными постройками, предназначения которых сходу Никита определить не смог, неслось многоголосье, в котором сплелись собачий лай, мычание коров, стук деревянного валька, которым прачка отчаянно отбивала на доске бельё, скрежет песка, которым чумазая девчушка лет десяти яростно тёрла на ступеньках кухни огромный котёл, визг поросят, не поделивших помои, и ещё множество разных звуков, сопровождающих человеческую жизнь.
Кроме звуков задний двор был богат на запахи, среди которых нос мальчика безошибочно уловил запах свежеиспечённого хлеба. Желудок жалобно заурчал, и Никита понял, что просто умирает с голоду, несмотря на все ужасные события этого утра.
При их появлении обитатели заднего двора примолкли, перестав стучать и скрести. У девчонки в простом сером платье с растрёпанной светло-русой косичкой от любопытства округлились синие глаза, она быстро-быстро заморгала и озадаченно почесала правую щеку, оставляя на ней жирный чёрный след.
Бойкая прачка, до этого строившая глазки и задиравшая крепкого парня, коловшего в углу двора дрова, бросила в корыто свой валёк и, уперев в бока мокрые по локоть красные руки, звонко закричала:
– Эй, Борг! Эт что за птицу ты притащил? Он чего не зелёный?
– Заткнулась бы ты, Зубатка! Стираешь подштанники – и стирай! Мы с господином без твоего ума разберёмся, кто этот гусь!
– Ой! Мы с господином! Уморил! Давно ли стал вейстору Хортону штаны по утрам подавать да меч чистить, а туда же – мы! Смотри, узнает вейстор про твою наглость, пойдёшь снова навоз на конюшне грести!
– Ну и язва ты едучая, упасите Боги от твоего языка! Вор он, а может и убийца. Видишь, рубаха Одноухого Дрона на нём, а нож Дрона на поясе был. Ну, поняла?
Зубатка охнула и зажала рот рукой. Её весёлое настроение мигом улетучилось, и она, округлив глаза, принялась разглядывать пленника. Борг толкнул Никиту в спину, и тот, замахав руками, чуть не растянулся в луже посреди двора. Девчонка на ступеньках нервно хихикнула, но Никита уже ни на кого не обращал внимания.
Ему хотелось, чтобы его просто оставили в покое. Все. И этот громила Борг, не умеющий ничего другого, как только раздавать затрещины, и эта языкастая прачка, сразу поверившая, что он убийца, и даже эта замарашка с котлом, которой, видите ли, очень весело.
Спустившись вниз на несколько ступеней, Борг открыл ключом массивную деревянную дверь, заскрипевшую на плохо смазанных петлях. В длинном коридоре было темно, но далеко им идти не пришлось. Парень свернул налево в первую же комнату, слабо освещенную светом, падавшим из маленького окошка на уровне земли.
Комнатка была небольшая, метра три в длину и примерно столько же в ширину. В правую стену было вделано массивное кольцо с цепью, на конце которой болтался ошейник. Борг толкнул мальчика к стене, подхватил ошейник и ловко защёлкнул его на Никитиной шее. От тяжести Никита так и присел. Тюремщик хмыкнул, дёрнул для порядка цепь и ушёл, заперев сначала решетку на входе в комнату, а затем и дверь подвала. Никита остался один.
Он сидел, опершись о стену, на куче какого-то тряпья, служившего постелью всем тем, кто был здесь до него, и у него не было сил даже плакать. Страх и унижения, доставшиеся на его долю сегодняшним утром, кошмарная гибель пленника, чьё место он занял в холодном подвале, голод, внезапно резанувший его запахом свежего хлеба, настолько обессилили его, что больше всего на свете он сейчас хотел спать.
Холод пробрался под рубаху, и Никита, недолго думая, вытащил из кучи кусок грубой толстой ткани с весьма неприглядными бурыми пятнами сомнительного происхождения, завернулся в неё и улегся на тряпки. Спустя минуту он уже крепко спал.
Хортон
Зуб болел нестерпимо. Третий день он изводил его то ноющей, то простреливающей болью, отдающей в левый висок. Особенно туго вейстору проходилось при попытке что-нибудь поесть или выпить.
Вчера вечером, глядя на мучения господина, толстая кухарка Суза принесла ему отвар из корня чёрной сайсы. Отвар пах мерзко, имел жгуче-кислый вкус, но, как ни странно, помог. Хортон даже почти выспался, если бы не тяжёлая духота ночи и события вчерашнего дня.
Утром, умывшись и разглядывая себя в полированном бронзовом зеркале, он заметил небольшую припухлость левой щеки и очень осторожно пощупал языком виновника своих мучений. Зуб радостно отозвался на ласку хозяина. «Молнию тебе в зад! Где носит нечестивый этого лекаришку? Ещё два дня назад должен был вернуться, пропади он пропадом! Боги, Боги, если этот костолом задержится ещё на пару дней, я прикажу его выпороть!»
Уныло поковыряв в тарелке, он всё-таки не решился позавтракать. Потягивая чуть подогретое вино и каждую секунду ожидая новой пронизывающей боли, Хортон оглядел своих домочадцев, с аппетитом уплетающих стоящие на столе блюда.
Арела, как и подобает даме высшего света, которую она не уставала изображать даже в этом, крайне удаленном от столицы захолустье, двумя пальчиками правой руки пыталась удержать ножку жареного цыплёнка, откусывая от неё маленькие кусочки.
Левой рукой она регулярно подносила ко рту небольшой кубок с красным терпким вином из Гахара, пожалуй, лучшим, что можно было купить в их лане. Точнее, она в основном пила вино, иногда только заедая его цыплёнком. Напиток своё дело делал, и её щёки начали быстро краснеть, а глаза заблестели.
«Что-то жёнушка стала много пить в последнее время…» – Хортон поморщился и непроизвольно погладил больную щёку. Это открытие его волновало сейчас куда меньше, чем беспокоящий зуб и не шло ни в какое сравнение с предстоящим допросом мальчишки, сидевшего в подвале.
Жена его вообще волновала мало. С её сварливым характером и неприкрытой глупостью в молодости ему приходилось мириться из-за её папаши, бывшего в те времена ландграксом Унарии, но сейчас один только вид жены сразу же вызывал закипающее в его душе раздражение.
