Петр Динец - «Царствуй на славу!» Освободитель из будущего
Глава 14
1815 год я провел в разъездах. Ненадолго задержавшись в Париже, после парада в Вертю, в октябре я прибыл в Берлин, где состоялась моя помолвка с Шарлоттой. Праздновал весь город. Мы порхали с бала на бал и принимали поздравления от всех мало-мальски значимых людей в Пруссии. Через неделю торжеств я почувствовал, что устал от всей этой напыщенной болтовни и потных лиц в париках, зато я успел завести полезные знакомства в среде прусской аристократии. Лишь перед самым моим возращением в Россию мне удалось урвать пару дней наедине с моей невестой. Нам предстояла долгая разлука, и хотелось хоть немного времени провести вдвоем. Ведь я едва был знаком с моей избранницей.
По возвращении домой мне предстояла поездка по России, а также поездка в Англию, которая по праву считалась технически передовой державой. В семье Романовых уже стало традицией: по окончании обучения посылать своих отпрысков в подобный вояж, дабы расширить их кругозор. Окончание учебы означало для меня также освобождение от опеки Ламздорфа. Наконец-то я был предоставлен сам себе и приобрел некоторую независимость. Вернуться назад предполагалось незадолго до моей свадьбы, которая должна была состояться первого июля 1817 года – в день рождения Шарлотты.
Поэтому этот год пролетел для меня как калейдоскоп. Я старался увидеть Россию своими глазами, желательно без прикрас, чтобы составить свое мнение о происходящем. Благо к моему приезду власти особенно не готовились. Чай, не царь и не наследник – нечего расшаркиваться. Это позволило увидеть страну не в виде потемкинских деревень, а такой, какой она выглядела в своей реальной, повседневной жизни. До сих пор мой кругозор ограничивался Гатчиной или иными дворцами. Все свое время я проводил среди подобных мне людей дворянского сословия и слабо представлял, что творится за пределами моего мира.
А ведь настоящая Россия была крестьянской, не говорила по-французски, а ликеру предпочитала водку. Именно эта оторванность от подавляющего большинства народа и сыграла свою роковую роль в 1917 году. Впрочем, такая сословная пропасть и как результат революция имели место и во Франции, и в Испании, и в Австро-Венгрии.
Самой восточной точкой моего вояжа стал Урал, где я посетил Демидовские заводы. Промышленная династия Демидовых, поднявшаяся при Петре I, владела многими горнодобывающими предприятиями на Урале. Николай Никитич Демидов – глава семьи на тот момент – вложил много денег на модернизацию своих заводов, выписав из Франции профессора Ферри – знаменитого тогда знатока горнозаводского дела, а также заказав современное оборудование из Англии и Германии. Россия к этому времени производила более ста тысяч тонн чугуна, что позволяло даже экспортировать его за границу. Демидовым принадлежала львиная доля этого производства. Сам Николай Никитич в это время отбыл в посольскую миссию во Флоренцию, где, к слову, и остался. Видимо, итальянское солнце оказалось ему приятнее петербуржских туманов или уральских морозов.
На обратном пути, по дороге в Москву, я посетил Тульские оружейные заводы. Хотя заводы производили должное впечатление на новичка наподобие меня, их производство не покрывало потребностей России. Так, мой брат Александр, предвидя близкую войну с Наполеоном, закупал ружья и пушки в Австрии и в Англии и экспортировал туда же железо. Отечественные заводы были не в состоянии переработать это железо на оружие.
Несколько огромных заводов, виденных мною, не меняли общей картины – промышленность в России находилась в зачаточном состоянии. Производство являлось довольно архаичным. Казалось, промышленность использует ресурс со времен Екатерины, а то и Петра Великого. Сказывалось также отсутствие грамотных специалистов. Многих до сих пор приглашали из-за рубежа.
Главное же, удручало отсутствие предпринимательского духа. Быть промышленником, или «деловым», не считалось престижным, так же как и быть инженером. Россия оставалась посконной, малограмотной, крестьянской страной, и если кто и мог что-то поменять, так это дворянское сословие, которое имело средства и образование. Но оно не было ни предприимчивым, ни энергичным. Вот почему реформы Петра, как и многие реформы сверху в России, едва задели верхний тонкий пласт дворян. А после его смерти многие предприятия закрылись из-за неэффективности и отсутствия спроса. Другие работали по старинке. Без собственника и хозяина это оказалось делом неподъемным.
Кроме промышленных центров за этот год я повидал множество сел и маленьких городков. В некоторых я останавливался на ночлег. Село жило своей обособленной жизнью, отличной от городской, а уж тем более от столичной. Закрытые в своем мирке крестьяне тянули лямку из поколения в поколение, практически не выезжая из своих поселков, разве что их рекрутировали в солдаты или на другие государственные повинности. Главными проблемами являлись низкие урожаи и чересполосица. После разговоров с ними я понял, что, несмотря на свой небольшой надел и скудную жизнь, крестьяне все равно не согласятся сдвинуться с места, ибо их деревенька и была их родиной, и себя вне ее они не мыслили.
Разговаривал я и с помещиками. Большинство из них жили не намного лучше крестьян, так как не владели большими участками, а с низкой урожайностью, даже имея нескольких крепостных, тяжело прокормиться. Зерно на экспорт и для внутреннего потребления поставляли лишь самые богатые из них, а таковых имелось процентов десять. Вот и выходило, что большинство населения могло прокормить лишь самих себя, а без производства излишков не было надежды на появление потребителей, которые будут стимулировать промышленный рост.
Я вспоминал, что в моем времени были люди, которых коробило от словосочетания «потребительское общество», – мол, это стадо безмозглых скотов, которым только подавай жвачку. Но я не видел ничего плохого в желании людей жить лучше. Потому как жить в скудости не есть хорошо, и бедность обыдляет почище достатка. Ведь идеального общества не существует, и утописты, которые пытались его создать, очень быстро скатывались к террору, так как не находили иных стимулов для убеждения.
Уезжая в Англию, я был полон впечатлений, которых не даст ни одна книга или отчет. Впечатлений от огромных пространств и от огромной крестьянской страны, которая, как спящая красавица, ждала своего часа проснуться. Я понимал, почему мой брат побоялся освободить крестьян. Изменив правила игры, он мог пробудить такие силы, которые могли смести все начатое Петром. И он не решился. Но не сделать этого уже было нельзя. Мир изменился, даже если в Европе, ослепленной победой над Наполеоном, многие этого и не заметили.
В Англию я попал в конце 1816-го. Перед поездкой меня инструктировал Карл Васильевич Нессельроде, наш министр иностранных дел – этакий Громыко начала XIX века. Что интересно, Россию он презирал, что не мешало ему стоять во главе ее внешнеполитического ведомства. Вот такие вот чиновничьи перипетии. Карл Васильевич объяснил мне «что там можно, что нельзя», и действительно, вся ситуация мне живо напомнила известную песню Высоцкого.
Путешествие по Северному морю поздней осенью на парусном судне – удовольствие не из приятных. И хотя, как оказалось, морской болезнью я не страдаю, аппетит и самочувствие у меня были не очень. Зато я очень обрадовался, когда, наконец, мы прибыли в Туманный Альбион и я ступил на твердую землю.
Лондон оказался очень оживленным городом. Гораздо более деловым, чем другие европейские столицы. Англия первой вошла в фазу индустриальной революции, и, в отличие от остальной Европы, здесь каждый спешил по своим делам. Лондон не был готов к такому взрыву деловой активности. Поэтому в нем появилось множество трущоб – кварталов пролетариата. Но в центре город был довольно чистым, да и дороги тоже производили хорошее впечатление, особенно после российского бездорожья, испытанного мною до этого.
«Большая игра»[5] между Россией и Англией уже разгоралась, и за радушием хозяев скрывались недоверие и подозрительность. Впрочем, я тоже англичанам не доверял, но находил нужным многому у них научиться. Прежде всего тому, что англичане во главу угла ставили свою выгоду и умели когда надо проявлять гибкость. Некоторые назовут это беспринципностью, но именно эти свойства помогли им построить империю, несмотря на довольно скудные ресурсы. А во-вторых, деловая хватка и способность к организации. Ведь сделанные изобретения надобно внедрять в производство, а потом еще и продать. А посему я хотел увидеть все своими глазами и присмотреть, что из английского опыта можно будет применить на родине.
За четыре месяца, проведенных в Англии, я успел познакомиться со многими влиятельными людьми. Герцог Веллингтон, победитель Наполеона при Ватерлоо, лично показывал мне достопримечательности Лондона, а также удовлетворил мой интерес, посетив со мной гвардейские казармы и оружейные заводы в окрестностях Лондона. Благо в эти времена особых секретов из новинок вооружения не делали. Часто в действующих армиях присутствовали иностранные наблюдатели или просто наемники. Что действительно отличало англичан, так это скорость и объемы производства. Во время Наполеоновских войн они вооружили и профинансировали шесть коалиций против Бонапарта. Поэтому меня очень интересовали их прославленная технология, разделение труда и станочный парк.
