Талгат Сабденов - Чужой среди чужих
"Я тот, чей взор надежду губит,
Едва надежда расцветет.
Я тот, кого никто не любит,
И все живущее клянет".
Старик снова закрыл глаза, позволяя воспоминаниям затопить сознание. Вот Командующий Икари вскидывает руку, заслоняясь стеной золотого мерцания от пуль штурмовиков.
Вот пилот Модуля‑00, обнаженная, но при это не вызывающая ни грамма похоти, стоит посреди Нижней Догмы и рассматривает распятое на исполинском кресте странное белое существо.
Вот рядом с ней на коленях стоит Ларкин и пьет из сложенных рук оранжевую жидкость с запахом крови.
Вот он же стоит над лежащим ничком Икари, держа его на прицеле. И золотое мерцание не спасает.
— Не рушь наши надежды, — в голосе Командующего сквозит мольба.
— Я караю не за надежды, — голос Ларкина в этот миг способен заморозить Ад. — Я караю за дела.
Вот гремит выстрел. И выпущенная Ларкином пуля замирает в сантиметре от лица Икари.
— Не надо, — эти слова произносит пилот Модуля‑00. — Кровь тут не поможет.
— Раньше надо было думать, — но пистолет он все–таки убирает.
— Наслаждаетесь заслуженным отдыхом, господин Цуруми?
Отставной полковник открыл глаза. Стоявшего перед ним мужчину он бы узнал из миллиона. Его волосы были покрашены в черный цвет, в глазах блестели темно–карие линзы, но непроницаемую ироничную улыбку годы стереть не смогли. В руках он держал букет белых хризантем.
— Взяли отгул, капитан Нагиса? — сварливо осведомился он. — В ваши годы я даже слова такого не знал.
— Законный отпуск, с этим сейчас строго, — поправил его сотрудник Внешней Разведки. — И уже не капитан, а майор.
— Поздравляю.
— Не с чем. Только лишняя головная боль.
— Радуйтесь, что у вас пока еще болит голова, а не спина и ноги.
Майор Нагиса ухмыльнулся еще шире, положил цветы к обелиску и уселся рядом.
— Мне кажется, или я слышу ревность в вашем голосе? Если что, именно вы дали мне рекомендации.
— Именно. И я не хочу, чтобы человек, попавший в разведку по моей рекомендации, вдруг чем–то меня опозорил.
— Не беспокойтесь, сенсей. Вам никогда не придется за меня краснеть.
Осенний листопад плавно кружил в воздухе золотые вихри, погружая весь сквер в бесконечный танец увядания и сна. Сидящие подле обелиска Ангел, приспособившийся к жизни среди людей, и человек, всю жизнь бывший оружием, думали каждый о своем. Но в силу обстоятельств, их мысли в итоге сходились на одной личности, сыгравшей в жизни каждого из них роль столь значительную, что невозможно было переоценить.
Но у Александра Ларкина нет могилы. Его имя задолго до окончательной гибели было стерто из всех баз данных. Даже тело так и не было обнаружено. Память об этой чудовищной и одновременно потрясающей личности сохранили единицы тех, кто был посвящен во все секреты NERV. Большинство из них хотели бы избавиться от этой памяти, потому что им не хотелось помнить чудовище и убийцу как героя. Но Нагиса Каору, будучи не совсем человеком, мог позволить этим понятиям соседствовать, а Цуруми Ватару пользовался формулировкой "достойный уважения враг".
"Я бич рабов моих земных,
Я царь познанья и свободы,
Я враг небеc, я зло природы,
И, видишь, — я у ног твоих!"
А тем временем в нескольких тысячах километров от мемориального парка, в Берлинской картинной галерее готовилась к открытию большая выставка работ художницы Аянами Рей. Был уже поздний час, и она в последний раз шла по залу, который утром будет заполнен людьми, касаясь своих картин. На фоне модного постабстракционизма, они были до изящного просты по исполнению и не надо было ломать глаза в попытках понять, что же там скрывается среди линий.
Картина "Серый кот" изображал лабораторный стол, заваленный разнообразным научным оборудованием и заставленный компьютерными мониторами. За столом сидела светловолосая женщина, в позе которой сквозила депрессия и усталость, а рядом с ней на столе сидел пушистый серый кот и трогал женщину лапой, словно просил обратить на себя внимание.
Единственным пейзажем работы "Ожидание" было серое пространство бетонной коробки, служившей кому–то очень непритязательному жильем. Простая кровать, тумбочка, на которой лежала груда окровавленных бинтов и упаковки с лекарствами — вот и весь интерьер. Оживляли картину только лежащие на кровати треснувшие очки.
Холст "Забвение" повествовал о четырех подростках, решивших то ли что–то отпраздновать, то ли просто собравшихся за одним обеденным столом. Обстановка на первый взгляд казалась мирной, но это впечатление разрушалось прислоненными к стене автоматами на заднем фоне.
Много картин, очень много. Плод почти тринадцати лет работы, которая началась тогда, когда Рей впервые решилась выплеснуть овладевавшие ее чувства на холст. С тех пор она словно наверстывала все те годы, когда не понимала саму себя, и работала без остановки, творя практически непрерывно.
Около одной картины она задержалась на пару секунд и что–то неслышно прошептала одними губами. В отличие от прочих, выдержанных в реалистическом стиле, эта картина была образцом чистого романтизма. Пространство холста было визуально рассечено надвое. Справа, на светлой половине, стояла обнаженная женщина, полускрытая неземным сиянием, которой художница по какому–то своему капризу придала сходство с собой. Слева, на темной половине, стоял на коленях падший ангел, чьи черные крылья обмякли, а сломанный пламенеющий меч упирался в землю. Лицо ангела было скрыто спадающими прядями волос и капюшоном черного одеяния, из–под складок которого поблескивал вороненый доспех; женщина протягивала к ангелу руку в попытке дотянуться до него, и склоняла голову, словно прося прощения. В электрическом свете ламп, которые еще не успели погасить на ночь, можно было прочесть название картины.
"Лилит и Самаэль".
Где–то в бесконечности
По бескрайней серой пустыне сухой ветер гнал змейки пепла.
Свинцовые тучи скрывали собой небо.
Здесь не было места жизни.
Лишь крохотное пятно зеленой травы разбавляло безрадостный пейзаж, на котором не за что было зацепиться глазу. Посередине этого пятна сидел человек, одетый во тьму. В его руках лежал раскрытый фотоальбом в кожаном переплете. Взгляд человека ничего не замечал вокруг, он был намертво прикован к фотографиям.
Время в этом месте не существовало. Проходили секунды — или тысячелетия — и очередная страница фотоальбома переворачивалась, но меньше их при этом не становилось. Человек смотрел на фотографии — и мысленно проживал целые жизни, мгновения которых были запечатлены на снимках.
Это было наказание? Расплата за совершенные преступления?
Или это была награда? Шанс для измученной души обрести покой и свою капельку счастья?
Кто знает…
Страницы следуют одна за другой, змейки пепла почтительно огибают островок жизни, и кажется, что так будет продолжаться вечно.
Так пребудь же в мире, Ангел Смерти. Слишком порочный для вечного света, слишком честный для вечной тьмы — ты избрал свой путь и следовал ему до конца.
Однажды ты освободишься из темницы своих грез.
Потому что за тебя просила та, кого ты смог полюбить больше, чем себя.
К О Н Е Ц Послесловие от автораВот и закончился "Чужой среди чужих". Задумывали одно, писали другое, получилось в итоге что–то третье. Начата работа была очень давно, больше двух лет назад, и сейчас я с трудом могу поверить, что в этой истории можно поставить точку. Даже грустно немного, ведь прощаясь с Шутом, я оставляю в прошлом частицу себя. Страшную, неприятную частицу, сотканную из собственных страхов, злости и отчаяния, но это когда–то было во мне, и от этого не убежишь. Может, оно и к лучшему, ведь иначе "Чужой" никогда не появился бы на свет.
В колоде таро Алистера Кроули карта "Шут" обозначает хаос, путешествия, чистый лист, с которого можно начать будущее — но в то же время она означает приобретаемую с опытом мудрость и большой скрытый потенциал. Я постарался наделить своего героя этими чертами, а насколько хорошо — судить читателям.
Изначально "Чужой среди чужих" задумывался как сатира, чьим основным посылом была простая мысль: "Попаданец должен страдать". Потом появилось желание написать такого героя, действия которого бы приводили к положительному результату случайно и без его ведома. Потом, после парочки выложенных еще на форуме EnE глав, в комментариях появились кое–какие вопросы, заставившие меня серьезно задуматься… и постепенно "Чужой" принял текущий вид.
