Её звали Лёля (СИ) - Десса Дарья

Хорошо, не попал: пуля влепилась в землю в полуметре, а мешок оказался нашим бойцом. Он, долетев до дна балки, вскочил на ноги и стал испуганно озираться. Увидев направленный на него ствол винтовки, брякнулся от неожиданности на пятую точку и поднял руки вверх.

– Дяденька, не стреляйте! – сказал детским, как мне показалось, голосом.

– Ты кто такой? Что здесь делаешь? – спросил я ошалело. Хорошо, в это время немцы прекратили свою бешеную карусель, и больше так не громыхало. Слышались только взрывы артиллерийских снарядов. Но от них грохота намного меньше, да и не так страшно почему-то. Может, я уже привыкать стал, не знаю. Или контузило немного.

– Рядовой Глухарев, – назвался парнишка. Я присмотрелся: на вид ему было лет 18, не больше. Совсем пацан ещё, худенький, чумазый, очень уставший.

– Ещё один? – удивился я.

– Да, Сергей Глухарёв был моим братом. Мы оба из Темряшино, Горьковская область.

– Прими мои соболезнования, – сказал я. – Тебя как зовут?

– Василий… Вася.

– И что ты тут делаешь, рядовой Василий Глухарёв? – насупился я. Парнишка явно собирался удрать подальше от ужаса, который творился на передовой. Мне и самому эта мысль недавно пришла в голову, но теперь почему-то захотелось спасти этого воробья от верной смерти. А может, и себя заодно.

– Я… там… – боец растерялся и замолчал, уставившись в землю.

– Сбежать хотел? – строго спросил я.

Вася кивнул, и с ёжика волос посыпалась земляная пыль.

– Дурак ты, Василий Глухарёв, – сказал я беззлобно. – Расстреляют ведь, как дезертира. Или немцы прихлопнут. Ты этого хотел, что ли?

Я никак не ожидал того, что случится дальше. Но парнишка неожиданно шмыгнул носом раз, другой, а потом расплакался. Он трясся своим худым телом, не понимая головы, и я видел, как крупные слёзы шлёпаются в пыль перед ним. Вася продолжал сидеть, и фигура у него была такая жалкая и несчастная, что у меня ком подкатился к горлу. Стало очень жалко этого, по сути, ребёнка. Вспомнил себя в 18. Глупый ведь был совсем! Теперь-то недалеко ушёл, а тогда… И вот передо мной сидит это чудо, которое недавно только жило по указке родителей, а теперь оказалось на войне.

Что там полагается с трусами делать? В Особый отдел его отвести? Или сдать командиру?

– Ты какой части, пацан? – спросил я.

Вася, размазав слёзы, из-за чего его лицо стало ну очень чумазым, ответил:

– Противотанковая батарея 45-мм пушек третьего стрелкового батальона…

Он замялся.

– …863-го стрелкового полка, – продолжил я за него.

– Так точно, – тяжко вздохнул Глухарёв.

– Наш, значит. Странно, что-то я тебя не припоминаю, – сказал я.

– Товарищ сержант, у меня красноармейская книжка есть, – полез Вася в карман гимнастёрки.

– Да верю, верю, – махнул я рукой. – Что делать будем, Василий? Как ты хочешь, чтобы я поступил? К особисту тебя отвёл или отпустил?

Солдатик сидел, понурившись, и мочал. Оба варианта теперь, очевидно, казались ему неправильными.

– Значит, сделаем так. Я тебя, Василий, на первый раз прощаю. Пойдешь со мной к нашим, к капитану Балабанову. Скажу ему, что ты отбился от своих во время бомбардировки, а потом помогал мне лошадей искать. Но они разбежались, и теперь мы с тобой остались вдвоём. Вот и решили пойти на батарею, поскольку тут делать больше нечего. Запомнил?

– Так точно.

– Повтори.

Василий пересказал мои слова.

– Хорошо, – кивнул я. – Винтовку проверь. Патроны есть?

Боец кивнул.

– Куда идти помнишь? Где Балабанов знаешь?

– Примерно.

– Веди. Я за тобой. Ну же! Вперёд, Вася!

Солдатик вздрогнул, вскочил и побежал к промоине, служившей мне и лошадям выходом из балки. Пригибаясь, мы побежали туда, где земля взлетала в воздух, где слышался рёв танковых моторов – немцы, решив, что перед ними больше никого, пошли в новую атаку.

Глава 81

Решение совершенно неожиданно после часа поисков было найдено в виде грузовичка-«полуторки», который уцелел буквально чудом. И то лишь потому, что стояла машина на отшибе, на дне большой балки, прикрытая сверху брезентом и заваленная для маскировки сухим бурьяном. На ней ночью, пока немцы не могут видеть с воздуха, доставляли на позиции воду. Но теперь бак был пробит в нескольких местах осколками и пулями с самолетов, его пришлось отсоединить и спихнуть на землю. В кузов аккуратно уложили раненых и поехали в санроту, ежеминутно опасаясь атаки с воздуха.

Лёля, которая приехала на дребезжащей полуторке, которая словно вот-вот готова была рассыпаться на запчасти и прочие обломки, доложила Антонине, что останется до вечера у зенитчиц. «Им помощь нужна, – сказала она устало, уже не пытаясь переубедить командира. – У них один лейтенант медслужбы там остался. Был еще фельдшер, но мы его сюда перевезли – сознание потерял».

Антонина вместо ответа неожиданно прижала хрупкую Лёлю к себе и прошептала: «Береги себя, девочка. Не дай этим гадам тебя убить». А потом подтолкнула легонько в спину: иди, мол, спеши. Лёля, посмотрев на Антонину благодарными глазами, забралась в кабину, и они поехали обратно.

Только на этот раз не вышло просто добраться до расположения зенитного полка, хотя ехать по прямой было всего несколько минут. Когда полуторка, нещадно пыля по раскаленной от солнца сталинградской степи и объезжая воронки, стремилась на запад, на нее с неба ринулся одиночный вражеский самолет. Лёля услышала нарастающий вой и выглянула в окно. Сверху стремительно приближалась черная тень.

«Воздух!», – крикнула девушка, и в следующее мгновение раздался стрекот пулеметов. Пули с противным визгом пронеслись в паре метров справа от машины, разрывая сухую землю. Поняв, что промахнулся, истребитель взмыл в небо и стал делать разворот. «Гони!», – крикнула Лёля водителю, но тот уже и сам рванул рычаг скоростей и вдавил педаль в пол. Мотор натужно заревел, машина пошла чуть быстрее. Но какое ей убежать от истребителя!

Тот снова налетел коршуном, только теперь решил добить убегающую машину и сбросив бомбу. Позади полуторки грохнул взрыв. Грузовику словно крепкого пинка под задний мост дали и он, задрав кузов так, что колеса завертелись в воздухе, пролетел так несколько метров, а потом завалился на бок.

Звон. Жуткий. Громкий. Где-то очень близко. Жар. Сильный. И тоже рядом, вот-вот прикоснется к коже. Жажда. Страшная. Иссушающая. Все это ощутила Лёля, когда очнулась в кабине опрокинутой взрывом полуторки. Машина валялась на боку, и девушка поняла, что она теперь почему-то лежит левой стороной тела на руле, который больно впился в мышцы. Лёля с трудом расцепила глаза и провела рукой по лицу: на ладони остался бурый след. Она потрогала голову: на лбу была рассечена кожа. Но не слишком сильно, да и кровь уже успела запечься.

Лёля посмотрела вниз: под ней, бессильно опрокинув голову, в неестественной позе переломанной куклы лежал водитель. Девушка с трудом просунула руку к его шее. Пульса не было. Она попробовала выбраться. С большими усилиями ей это удалось, и девушка вылезла в проём, где раньше было лобовое стекло.

Проковыляла несколько метров от машины и бессильно опустилась на землю. Голова болела, ужасно хотелось пить. Звон в ушах постепенно проходил. «Контузия», – подумала санинструктор. Протянула руку к поясу: фляжки не было. Она вспомнила, что оставила ее в том блиндаже у зенитчиц, когда одна раненая девушка попросила пить.

Посмотрев на полуторку, Лёля вдруг отчетливо осознала, что если бы тот снаряд, сброшенный самолетом, упал на метр ближе к мотору машины, не сидела бы она тут теперь. Потому что грузовику и так крепко досталось: весь его кузов до самой кабины был словно изжеван огромным зверем. Оставшиеся обломки досок кузова тлели, задние шины жирно чадили черным дымом.

«Надо идти», – подумала Лёля и осмотрелась. До позиций зенитного полка оставалось метров пятьсот. Она медленно поднялась и, покачиваясь, пошла на запад, где немецкие войска снова сосредотачивались, готовясь сделать очередной рывок на позиции Красной армии.