Сергей Калашников - Своё никому не отдам
После этого такой же экзекуции подвергли и старших дьяков.
* * *Кажется, до «обчества» дошло, что юный государь закусил удила и понёс. Вставать у него на пути — это очень больно. Документы, направляемые государеву письмоводителю пришли в порядок быстро, но распоряжения, рассылаемые для исполнения во все концы страны, ничего кроме гнева и горечи вызвать не могли. На этот раз работников самых отличившихся «учреждений» высекли поголовно. Через двое суток царский письмоводитель вздохнул облегчённо, а папенька посмотрел на сыночка… ну, как на взрослого.
График экзекуций, который Гриша уже начал составлять, пришлось отложить в сторону.
Ростоцкие бояре ответили на предложения о довольствии и жаловании согласием и вернулись домой. Уфф! И что в результате?
Внешне — всё осталось по-прежнему. Даже прибавилась заметная территория, приносящая деньги в казну. И прибавилось врагов — приказные дьяки, несомненно затаили на него злобу. Что же, он и не заблуждался — сам начал эту битву, а уж чем она завершится — кто знает? Отводить из столицы войска — погодил. И снова окружил себя гвардейцами.
А что делать?! Заменить дьяков некем. Просто грамотных людей в государстве немного, а уж тех, кто знаком с порядком распределения повинностей, организацией доставки корреспонденции или снабжением стрельцов огневым довольствием, и того меньше. Пока это так — он или заложник их самовольства, или неизбежно будет вынужден непрерывно оказывать на них настоящее силовое давление.
Вообще-то, если честно, выбора-то на самом деле никакого нет. Держать кнут постоянно занесённым над головами этого сословия ему придётся. Поэтому и действовать следует решительно и напористо.
Основал школу дьяков, а в Рысских Ведомостях, в каждом выпуске, печатали приглашение для всех грамотных людей, желающих работать на службе государевой писарской и приказской, суля и жалование и довольствие. Конечно, ни от первой затеи, ни от второй ждать толку не приходилось — если бы и получился какой результат, то нескоро. Важно было ошеломить неприятеля, обозначить для него угрозу вытеснения из-за столов и конторок новыми людьми.
Потом лекарь выковыривал из Гриши пулю, пробившую панцирь и сломавшую ребро, а стрельцы и Кикинцы вместе с Тыртовцами отгоняли от домов, где жили дьяки, мужиков с дрекольем и мастеровых с дубьём. На другой день слуг государевых снова вели в приказные избы под надёжной охраной — не приведи Господи, пришибут людей служилых людишки работные.
* * *Стреляли в государя из пистоля. Когда б из фузеи или из пищали — тогда бы всё, не жилец он был. Однако, пока лежал, приходя в себя, стрелка допросили, и тех, на кого он указал, извели под корень вместе с чадами и домочадцами. Таков обычай. А потом наступило затишье. Кикин приносил на подпись указы, следуя которым, по одному ему известным причинам, из столицы высылались целые роды, а на место них призывались до сей поры малоизвестные люди, становившиеся во главе служб, руководители которых подверглись опале. Гриша не противился этому потому, что замены эти производили впечатление решительных действий, а кроме как попугать несогласных, он просто больше ничего не мог.
Служащих, сказавшихся хворыми, заменяли солдатами, из числа грамотных, отчего прохождение дел замедлилось многократно и опять началась путаница, но на сей раз пороть за неё никого не стали, зато отмечен был отъезд многих семей из города к своим деревенькам — отбирать кормление у хворых полагалось недостойным, потому и двинулись дьяки к наделам «для поправки здоровья», что желали оказаться подальше от гневливого, как выяснилось, государя. И досадить ему хотели, надеялись заставить почувствовать, что без их поддержки не осилит он забот об управлении огромной страной.
На самом деле Гриша не гневался и не печалился. Покручинившись о том, что не озаботился вовремя разобраться со структурами, ведающими распространением его власти на всю огромную территорию, он принялся за решение очередной «задачки» — задачки по приведению в рабочее состояние машины, обеспечивающей исполнение воли государя. Для этого имелся хороший задел — приказ, ведающий сообщениями, работал устойчиво. Дядька Кондратий служащих своих от глупостей удержал. Основная масса его сотрудников получала содержание из казны, и беспокойство о кормлениях никого не воодушевило на протест.
Зато в оброчном ведомстве, в людском и служилом царила разруха. Ещё стрелецкий приказ вызывал тревогу, но там как-то быстро навели порядок сами стрельцы. Они попросили поручить им «охрану» именно этого учреждения и доходчиво объяснили поднадзорным работникам, насколько болезненно переживают, когда зерновое и огневое довольствия поступают с задержкой.
А на оброчный пришлось направлять Селима, он искусен в делах учёта, стало быть, на него и надежда. Федотка прибыл, когда по перебоям в поступлении денег понял, что что-то разладилось. Но он сразу погрузился в хлопоты заморского приказа и никакой помощи от него не чувствовалось. А симптомы оставались тревожными. Денег в казну собиралось меньше, чем обычно, и потом, направленные к местам использования, они или попадали не туда, или сильно задерживались в пути, или совсем пропадали. И воровской приказ ничего не мог с этим сделать.
Поэтому Гриша был вынужден лично заниматься делами по налаживанию работы «обессиливших» учреждений. Хуже всего обстояли дела с заменой съехавших дьяков — все знания тонкостей функционирования подчинённых им служб они увезли с собой. Немногочисленные писари и подьячие знали только свой узкий круг обязанностей, а поставленные на замещение руководителей солдаты, или приманенные хорошим окладом обыватели, не знали и того. Приходилось разбираться самому: что-то удавалось понять, что-то приходилось придумывать, — и инструктировать работничков. Случалось, и с печальными последствиями.
Благо, Кикин с папенькой подсказывали — они хоть и не знали всего, но общую картинку задавали и представляли себе конечный результат.
Кошмар этот длился полтора года. Постепенно нашлись сообразительные люди, сумевшие наладить нормальную работу приказов и их взаимодействие между собой. Ситуация выровнялась. Ни войн, ни бунтов в этот период не случилось.
А потом пришел Федотка и сказал, что состояние войны с испами и франами никто ведь не отменял. Не было ни с теми, ни с другими мирного договора, а посольства, что он отправлял к королям противостоящих им держав, вернулись не солоно хлебавши.
* * *Ситуация в стране к этому моменту не радовала ничем, кроме стабильности. Затеянные строительства и перемены остановились. Прокладка брусовых дорог замерла, хотя движение на готовых, ближних к столице участках продолжалось. Казарменные городки не прирастали, а жили спокойной размеренной жизнью — люди в них оставались, поскольку питание и одежда выдавались, и работа у всех была, хотя жалование и задерживалось.
В многочисленных школах, которые успели наоткрывать, как-то теплился учебный процесс. Регулярные части и стрелецкие полки сокращались за счёт естественной убыли, так как приёма в них не было — не хватало средств. Что же касается отдалённых провинций, то там просто ничего не происходило — жизнь в них текла исстари заведённым порядком. Неразбериха в столице мало затронула окраины. Рыссия напоминала корабль с обвисшими в безветрие парусами и сморённой сном командой, бросившей вёсла.
Десятки тысяч земельных наделов оставались в пользовании у бояр, по старому обычаю ничем, кроме службы государю, не обязанных. Все они содержали дружины, без которых не могли ни удержать крестьян, ни собрать с них оброк. Ендрик и ближайшие окрестности столицы — вот и все области, где хоть что-то поменялось.
Вот такую картинку и «собрал» для себя Гриша, когда привёл в порядок рулевые приспособления государственного корабля.
* * *Иван Данилович больше не пытался скрываться. Он просто написал отречение в пользу младшего сына и отнёс его… в служилый приказ. Командор Никита Вельяминов тоже не прятался больше исключительно в восточных портах — дела службы призывали его в столицу и тайна «гибели» бывшего государя и первого престолонаследника стали достоянием гласности. Поначалу об этом шептались, а потом привыкли. Заметного отклика эта новость не вызвала. Агапий регулярно докладывал, о чём ведутся разговоры между людьми и его шептуны знали, куда повернуть беседу, чтобы она не перешла в возмущённые вопли.
Гриша чувствовал себя опустошённо. Вернее переполненно. Точнее — прекрасно представляя себе практически все взаимосвязи в государстве, в которые вникал столь долго и скрупулёзно, он уже не был способен думать ни о каких переменах или улучшениях — задача поддержания равновесия, баланса занимала теперь его более всего. Он прекрасно осознавал, какие последствия будут вызваны любым действием и боялся хоть что-то изменять.
