Её звали Лёля (СИ) - Десса Дарья

Потому Маняша скрывала ото всех свои тайные походы в церковь. Однако на Пасху с доками красили яйца и пекли куличи, а на Рождество украдкой поздравляли особо близких людей с этим праздником. Да и другие важные даты старались не забывать: Красную горку, Вербное воскресенье, Троицу и другие. Только Вале и Лёле мать старалась преподать это всё как русские народные традиции, чтобы девочки не пострадали ненароком. Только старшая первой поняла, какова истинная подоплёка этих праздников, и с возрастом постаралась отойти от них. Лёля пошла по её стопам, но она с детства была более восприимчива и эмоциональна, и потому мысли о существовании Бога глубже проникли в её сознание.

Когда над городом закрутилась огромная, в несколько десятков километров, черная карусель из немецких бомбардировщиков – «Хейнкелей», и когда на Сталинград посыпались первые тонны взрывчатки, разрывая город на куски, Лёля в ужасе прыгнула в небольшой окоп и закрыла голову руками. Вокруг стоял страшный грохот, и девушка раскрыла пошире рот, чтобы не повредило барабанные перепонки. Сверху на неё летели куски земли, пахло горелым, и дышать было тяжело.

От города понесло жаром: взорвались и заполыхали, исторгая в небо огромные клубы черного дыма, цистерны с мазутом на берегу Волги, земля дрожала так, словно по ней били громадным молотом, и девушка, раскрыв рот – чтобы не контузило – смотрела, как подпрыгивают мелкие комочки глины прямо перед ее глазами. В какой-то момент, не выдержав страшного напряжения, Лёля вспомнила, как это делала мама тайком от всей семьи, и медленно перекрестилась, прошептав: «Господи, спаси и сохрани!»

Глава 76

Я открыл глаза, сладко потянулся и… обомлел. Ну мотает меня между временными пластами! Лёг спать в палатке поисковиков, а очнулся на дне балки. Притом, стоило посмотреть вверх, стало понятно: ночь на дворе. Рядом сидит Петро и ворошит палкой в небольшом костерке. Потянув носом, я почувствовал запах печёной картошки, и желудок мгновенно отозвался урчанием.

– О, проснулся, истребитель танков! – шутливо сказал напарник. – Я уж думал, если до утра в себя не придёшь, повезу в медсанбат.

– Что со мной случилось? – спросил я, присаживаясь рядом с Петро.

– Ну ты герой! – покачал он головой и улыбнулся. – Один на целый танк попёр! Даже двоих фрицев успел прикончить.

– И третий в меня гранату швырнул, – вспомнил я.

– Верно. Было такое, – согласился Петро. – Вот в тот момент старшина Исаев с двумя бойцами туда и подоспели. Дали немцам прикурить. Одного в плен взяли, который наружу выбрался, а двое других в танке навсегда и остались. Ты скажи лучше, чудо, зачем в одиночку на танк попёр? Орден захотел?

– Да нет, – пожал я плечами. – Подумал, что смогу.

Петро покрутил пальцем у виска.

– В иной раз головой думай, а не задом, – посоветовал он. – Где это видано, чтобы боец с одной винтовкой и «лимонкой» танк победил? Повезло тебе, что наши рядом оказались. Павел Матвеевич говорил, немец тот, который гранатами швырялся, уже шёл к тебе. То ли в плен взять хотел, то ли добить. Чёрт его знает.

Петро палкой выкатил из углей несколько картошек, собрал в кучку. Прихватил одну и стал подбрасывать на ладонях, обдувая. Потом, остудив немного, разломил пополам, посолил и жадно впился зубами в желтоватую мякоть. Я смотрел на него и ощущал, как тоже хочу попробовать. Только непонятно было, зачем он картошку вместе с кожурой ест. Её же чистить надо.

– Пока ты пялиться будешь, я всё один съем, – пошутил Петро.

Я присоединился, повторяя все действия своего напарника. Корочка хрустела на зубах вместе с крошечными прилипшими к ней угольками, а вкус был такой, что у меня рот слюной наполнился, как у голодной собаки.

– Боже, какая вкуснотища! – признался я, обжигая нёбо и губы, но старательно пережёвывая горячую мякоть вместе с кожурой. Да ещё у Петро оказались сухари, и они пришлись очень кстати. Мне всё это напомнило пикник, только довольно странный. Посреди войны. Вскоре мы оба насытились и, довольные, улеглись на расстеленные шинели. И тут мне вдруг стало стыдно. Я совершенно не спросил, как там наши.

– Бой страшный был, – сказал Петро, нахмурившись. – И всё бы кончилось совсем плохо, если бы не подкрепление. Две роты и орудие подошли к обеду. Правда, потрепали их немцы – бомбами забросали на марше, потери были. Но все-таки дошли. В тот самый момент, когда наш батальон уже… – Петро замолчал, видимо подбирая правильные слова. – В общем, были уже мысли отступить, так сильно навалился фриц. Но выстояли.

– То есть теперь у нас целых три орудия? – удивился я.

Петро махнул рукой.

– Какое там! Вот которое прибыло, то и осталось, а те другие – они всё.

– Совсем? Починить никак?

– Нет. Ты молодец, привёз запчасти, благодаря им отбивались от немецкой мотопехоты. Даже три танка подбили. Но потом разбомбили наши пушечки. Самолётами. Вот такие дела. Короче, стоим дальше. А кто артиллеристом был, из оставшихся, так те в окопы ушли. Может, завтра и нас с тобой… – Петро не договорил и тяжело вздохнул.

– А как же лошади?

Напарник только пожал плечами.

Эх, лучше бы он этого не говорил, в самом деле! Не прошло и получаса, как прискакал боец. Я сразу узнал лошадь под ним – капитана Балабанова. Привёз приказ: Петро должен отправиться на передовую, а мне надлежит в одиночку с нашим хозяйством справляться.

– Но как же так? – возмутился я. – Нас же на весь батальон двое ездовых осталось! Если Петро заберут, то как же я тут… один?

Боец мотнул головой.

– Я почём знаю? Давай, Петро, садись! Приказано как можно быстрее назад!

– Ну, не поминай хвацько. Може, незабаром побачимось, – сказал Петро. Забрался на лошадь позади прибывшего, и они вдвоем помчались в сторону передовой. Я, бросив взгляд на догорающий костёр, вдруг понял, что напарник в спешке забыл свой вещмешок, и его шинель тоже осталась лежать. Хотел было крикнуть, чтобы он вернулся, но было слишком поздно. Пришлось сложить это всё аккуратно в надежде, что Петро обязательно вернётся.

Без него стало тоскливо. И даже страшно. Всё-таки вдвоём как-то веселее, да и прикрыть кто-то может. «Что он там себе надумал, этот Балабанов? – нервно думал я, осматривая своё лошадиное хозяйство. – Один боец, что он может? Если бы десять человек, тогда другое дело. А лучше взвод. Одного-то зачем было забирать? Чушь какая-то!» Мне хотелось серьёзно поговорить с командиром, но я понимал – это невозможно. И, вероятно, дела там совсем туго, если даже ездовых стали отправлять в окопы.

Полночи я возился с табуном. Кормил и поил, таская воду из небольшого ильменя. Хотя тут, в сталинградской степи, они, может, и не так называются? Это у нас, в Астраханской области, не речки, а протоки или ерики, да вместо озёр – ильмени. Тут, может, всё иначе. Спросить-то не у кого. Пока возился, подсчитал количество лошадей и понял, что их стало намного меньше. Куда подевались? Надо было Петро спросить.

Но потом ветер поменял направление, и до меня докатился тошнотворный запах. Я прошёл метров триста и всё понял: там лежали вповалку несколько животных, а рядом виднелось несколько воронок от авиабомб. Вот, значит, о чем напарник не успел мне рассказать. Пока я был без сознания, немцы налетели. Вернувшись к табуну, пересчитал оставшихся. Теперь их шесть, а седьмое животное у Балабанова. Как оно там выживает, непонятно? Ад же кромешный.

Выходит, прав был капитан. В одиночку со всем справлюсь, к тому же и орудие теперь только одно. Я уселся на шинель. Стало тоскливо. Захотелось оказаться в лагере поисковиков и вернуться к работе, а не быть тут, в полном неведении. Вздохнул, почистил винтовку. Проверил боеприпасы. Петро оставил мне несколько гранат. «В случае чего смогу отбиться», – подумал я, но махнул рукой. Какое там! Геройствовать больше не стану. Мне до сих пор слишком везло, а в какой-то момент удача и отвернуться может. Интересно, а что случится со мной там, в настоящем, если я тут погибну? Наверное, поутру найдут бойцы моё холодное тело, и вскрытие покажет, что Константин помер во сне от остановки сердца. Удивятся: ведь такой молодой, а потом… Родителей жалко.