Ирландские танцы (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич
Бывшая подпольщица тоже была согласна, что посвящать мужа не следует. Она ведь его любит, так к чему расстраивать Сашеньку? А с заданием она и одна справится, даже девушек из канцелярии просить не станет.
Согласен с умной женщиной. Не будем расстраивать Александра Петровича. Но чересчур честных и порядочных людей тоже нужно использовать. Не поручать им неприличных дел, вот и все.
[1] Фазиль Искандер. Кролики и удавы
Глава 4
Шантажистка из салона
Дорофей Данилович, подобно Атланту, державшему небесный свод, подпирал дверь гостиницы «Виолетта». Судя по следу жизнедеятельности голубя на ливрее, стоит давненько. Видимо, постояльцы разбрелись по своим делам. Увидев меня, он не вскинулся с радостью, как раньше, а лишь уныло протянул мне руку.
Пожимая тяжелую длань швейцара, спросил:
— И что не весел?
— А чего веселиться-то? — грустно отозвался бывший циркач. — Ивонна моя на днях дурную болезнь подцепила, лечи ее теперь.
Твою мать! А я-то с ним за руку здоровался. Понимаю, что дурные болезни через рукопожатие не передаются, но все равно, страшновато. Не забыть бы руку вымыть с мылом. Лучше с хозяйственным. А Данилыч, видимо, желая поделиться горем, принялся изливать душу:
— Говорил же ей, дуре — вот, есть у тебя постоянная клиентура, надежная. Пусть небольшая — человек десять, зато свои, проверенные. Так решила, дура набитая, с матросиком американским пошуршать — мол, пять долларов на дороге не валяются, как-никак, по нынешнему курсу тридцать пять франков, а постоянный клиент нынче жадный, больше тридцати за ночь не дает, а за раз — так и не больше двадцати. А франк-то падает! Теперь вот и на работу не ходит, а врачи деньги дерут. Упаковка сальворсала десять франков стоит, а таких упаковок на курс лечения десять штук надо! Сто франков! Это мне тут две недели стоять, да и то, не наберу столько чаевых.
— Ничего, если не запущено, так вылечат, — утешил я швейцара, мысленно поправив название лекарства на «сальварсан». Сам бы не знал, если бы мы его не закупали едва ли не центнерами и не отправляли в Россию. У нас там сифилис — болезнь революционных матросов и мирного населения, примкнувшего к ним, а тут, понимаете ли, производственная травма у женщины. — А франков я тебе немножко подкину, если, конечно, есть за что.
— Эх, Севка, никак я тебя раскусить не могу. Вроде, и не француз ты, и на ажанов не работаешь, а вопросы странные задаешь, — привычно вздохнул швейцар.
Это у нас тоже своеобразный ритуал. Данилыч постоянно вздыхает, пытаясь меня прощупать — определить мою должность и пристрастие к новостям именно из этой гостиницы, но на самом-то деле он давненько зарубил на своем могучем носу — меньше знаешь, больше франков.
Я тоже привычным жестом полез в карман, вытащил из него заранее заготовленную красно-белую бумаженцию в десять франков и, стараясь не коснуться руки Данилыча,
— Вот видишь, на одну коробку сальварсана ты уже заработал.
Десять франков — стандартная цена просто за встречу, и за разговор. Для меня немного, а швейцару лишняя денежка.
— Так вроде, больше-то ничего нового и нет, кроме Ивонны, — почесал потный затылок Дорофей Данилович, с сожалением поглядывая на мой карман. — Да и управляющий дюже лютует. Запрещает, паскуда, о постояльцах лясы точить с посторонними. Мол — нужно хранить тайны наших клиентов, право на их приватную жизнь, а если кто-то интересуется кем-то из обитателей, чтобы сразу ему докладывал.
Товарищ Сегень — дядька строгий. И правильно, что запрещает вести своему персоналу разговоры о постояльцах.
— Так ты указание управляющего выполняй, если приказано, — пожал я плечами. — Так и скажи — дескать, приходил один хлыщ, хорошо одетый, представился Всеволодом Владимировым, вынюхивал все. — Внимательно заглянув в прищуренные глазенки швейцара, хмыкнул. — Эх, Дорофей Данилович, а что же ты мне сразу-то не сказал, что ты обо мне управляющему уже сообщил?
Судя по тому, как дернулась щека швейцара, я угадал точно. А Сегень мне пока ни о чем не докладывал. Впрочем, я его еще и не видел.
— Сева, да ты пойми, — заюлил Дорофей. — Я же человек подневольный, за место держаться должен.
— Так я тебя в чем-то обвиняю? Я же тебе сказал, что ты можешь о нашем разговоре управляющему доложить. Вот только, отчего ты сам сразу о том не сказал? — покачал я головой, изображая крайнее недовольство, хотя прекрасно знал, что отставному атлету доверять нельзя ни на грош, ни на сантим. — Плохо это, Дорофей Данилович, очень плохо. Кто знает, может ты уже и ажанам про меня рассказывал?
— Не, ажанам я про тебя не рассказывал.
— А кому рассказывал? — насупился я, снова засунув руку в карман. Для швейцара было непонятно, что там у меня — еще бумажки, или какое-то оружие.
— Да никому, кроме нашего управляющего. А вот про гостиницу, да про ее обитателей, уже пару раз справлялись. Молодчики, вроде тебя. Кажется, соплей можно перешибить, а глянешь — мороз по коже. Не эмигранты, французы чистопородные, и не из уголовных — этих я всех в округе знаю, а из других. Может из ажанов переодетых, а может и покруче. Выправка у них не военная, как у тебя, но видно, что мундиры носили. Я же швейцаром здесь давно стою, глаз наметан.
Кто-то покруче? Уж не тайная ли полиция проявляет интерес к гостинице? Или разведка? Вполне возможно, потому что я бы на месте правительства Франции проявил интерес к недвижимости, что закупает советское торгпредство. Стоп. А разве у меня военная выправка? Господа и товарищи офицеры уверенно вычисляли во мне не то прапорщика военного времени, не то подпоручика из вольноперов, которые как раз настоящей-то муштры не видали.
— А управляющему ты об этих молодчиках рассказал? — поинтересовался я.
— Управляющему не говорил, не велено, — со значением сказал Данилыч.
Ясно. Сегень ведь своему персоналу лишнюю денежку не заплатит. И эти молодчики, что задавали вопросы, не желали напрасно тратить деньги. А десяток-другой франков — великая сила. Что ж, в кармане у швейцара появилась еще одна упаковка лекарства для супруги. Я даже не задумался, что не стоит касаться руками ладони швейцара.
— И что ты молодчикам без мундиров сказал?
— Сказал, что гостиница принадлежит советскому торговому представительству, обитают здесь, в основном, эмигранты да те, кого представительство на работу взяло. Ничего предосудительного сказать не могу. Баб, конечно же водят, но в меру, пьют тоже, как все.
Ишь ты, баб они водят… А с другой стороны — не мужиков же им приводить, верно?
— А из постояльцев никто с этими молодчиками не якшался? — поинтересовался я, вроде бы и небрежно. Я же в «Виолетту» заселяю тех, кого мне из Москвы шлют. И из наркомата торговли, и своих. Где-то ведь нужно людям перекантоваться, пока я им фронт работ не нарезал, верно? Да и потом большинство тут живет. А куда еще селиться? Снимать квартиру в Париже — так это немногим дешевле выйдет, чем гостиница, а тут за вами уход и забота. И белье поменяют, и буфет утром по скромным ценам.
— Не, не якшался. Или если и якшался кто, то я не видел. Но думаю, что все равно не якшались.
Вот и ладно. Будем считать, что мои французские коллеги просто прощупывали гостиницу и постояльцев, а не проводили оперативные мероприятия.
— Да, неделю назад барынька одна из гостиницы съехала, — сообщил швейцар.
— А что за барынька? — спросил я, хотя можно было бы догадаться. Женского населения в «Виолетте» не много, а за барыньку может сойти лишь одна. И не ошибся.
— Эта, которая на ученую мышку похожа. Мария.
Значит, мадмуазель Семенцова подыскала квартиру? Любопытно. А на какие шиши, простите? Конечно, в прошлый раз она очень неплохо подзаработала на «семейной лотерее», выручив за Сезанна двадцать с лишним тысяч, но она собиралась пустить все деньги на развитие бизнеса.
— А куда съехала, неизвестно?
— Как это неизвестно, очень даже известно, — прищурился швейцар и в его кармане появилась третья упаковка лекарств. — Таксист за ее вещами приезжал. Барахло свое барышня на улицу Бержер, дом четырнадцать отправила.
