Тамара Вепрецкая - Сантрелья
И он горько усмехнулся:
— Здесь я и сам вроде наемника. И нет здесь для меня правого дела. Я ничью сторону не могу принять. Прав был Гайлан! Русь! Я должен вернуться домой, на Русь! Там я сумел бы понять, с кем я, и послужить верой и правдой родине моей. Это наполнило бы мою жизнь смыслом, а затерянный странник обрел бы, наконец, дом!
Вот оно что! Я вспомнила начало его рукописи, где он представляется как дружинник Ярослава. Оказывается, это именно я заронила ему в сердце мысль о возвращении домой. Видимо, для того мне и позволено было рассказать ему о Руси. Значит, он все же осуществит свою мечту. А еще это означало, что я не буду с ним рядом и вернусь домой. В свой век, ничуть не менее жестокий и гораздо более беспринципный и беспардонный, где в борьбе за власть, как и во все времена, все средства хороши, и где во имя собственного благополучия, правители устраивают войну своему народу.
История, к величайшему сожалению, никого ничему не учит!
Глава тридцать седьмая КОРДОВА
Отвечай мне, край родимый, что случилося с тобою?
Видишь — горы пошатнулись и утес поник главою. ……………………………………………………….
Где ты, Кордова, столица, что влекла к себе из дали?
Там нашли приют науки и ремесла процветали. ………………………………………………………..
Нет ответа…
Край родимый, мы тебя покинем скоро,
Кто же может удержаться, коль утеряна опора?
Абу-ль-Бака Ар-Рунди (1204–1285) /андалусский поэт и ученый, автор "плачей" по городам, проигранным арабами в Реконкисте/Ночь мы снова провели в горах, найдя приют в небольшой пещере, нависшей над расщелиной, где бурным потоком шумная речка проворно спускалась вниз. Мы очень устали за день. Конные прогулки и по равнинной местности были довольно утомительны, а на горных склонах это требовало особого внимания и бдительности от предводителя нашего маленького отряда и особой выносливости от всех его членов.
Мы развели костер и расположились на ночлег. Шум реки успокаивал и убаюкивал. Каждый из нас, засыпая, думал о своем. Правда, Святогор не лег, пока не проверил безопасность нашего привала, пока не посмотрел лошадей. И я вдруг подумала, что я не видела его спящим. Он всегда ложился, когда я уже спала, и вставал, пока я еще спала. Тем самым, будучи и так человеком идеальным в моем представлении, он приобретал еще и черты некоей божественности. И я засыпала с мыслями о нем, уже совсем сквозь сон ощутив надежность его рук, когда он, наконец, тоже устроился рядом.
Святогор разбудил нас рано, и мы отправились вдоль речушки, которая, по его словам, должна вывести нас к Гвадалкивиру. Открылся удивительный вид: Гвадалкивир отвоевал у горных кряжей целую равнину, среди которой горы иногда заявляли о себе небольшими холмами. Мы продолжили спуск и вдруг у самого подножья горы заметили расположившееся лагерем огромное войско. Святогор по штандартам узнал в отряде подданных графа Кастилии Санчо Гарсии. Мы оказались в затруднительном положении, потому что проследовать мимо войска незамеченными нам бы не удалось: кастильцы охранялись часовыми. Поиск другого пути был сопряжен с опасностью и отнял бы у нас, вероятно, еще сутки.
— Вы останетесь пока здесь, в укрытии, а я разведаю обстановку, — решился Святогор.
— Это опасно, тебе может понадобиться помощь, — возразил Николай. — Позволь мне поехать с тобой?
— И оставить Елену одну? — возмутился Святогор.
— Но если что-то случится с тобой…, — начала я.
— Со мной ничего не случится! — отрезал он.
Минут пятнадцать мы, укрывшись в кустарнике, в напряжении ждали, когда Святогор спустится к кастильскому лагерю. Он подъехал к часовому, тот безоговорочно пропустил его, указав на ближайший шатер. Прошло еще минут двадцать. Из шатра Святогор вышел вместе с каким-то человеком, казалось, они мирно беседовали. Святогор вскочил на коня и рысью поскакал обратно к нам. Мы облегченно вздохнули, когда он показался в поле нашего зрения, и мы увидели, что он был доволен. Он еще издалека помахал нам.
— Это действительно кастильцы, — объяснил он, подъезжая. — Здесь нам ничего не угрожает. Мы можем двигаться дальше.
Вскоре мы очутились среди кастильских шатров, осторожно пробираясь мимо, стараясь не разбудить отдыхавших воинов. Навстречу нам вышел какой-то сеньор. Приглядевшись, я узнала в нем одного из тех рыцарей дона Ордоньо, кто однажды, подвыпив, пытался приставать ко мне.
— Сакромонт, — сказал он, — я советую вам не задерживаться нигде и укрыться в Кордове, в мечети. Думаю, через сутки это будет единственное безопасное место.
— Спасибо за предупреждение, дон Гильермо, — поклонился Святогор. — Простите за дерзость. Но кто ведет вас?
— Граф сам ведет нас, — засмеялся дон Гильермо. — Мы независимы.
— Тогда я неправильно выразился. Кто призвал вас?
— Восстание подняли берберы, провозгласив этого, как его, Мохаммеда узурпатором, и объявили своим новым халифом, кажется, Сулеймана, также принца из Омейядов.
— Когда вы выступаете?
— В этой долине должны собраться объединенные силы кастильцев и берберов. Мы ждем отряд берберов из Толайтолы под предводительством Фарида Справедливого, — ответил кастилец. — Как только они подойдут, мы двинемся на Кордову.
— Это страшно, — огорченно прошептал Святогор.
— Что-что? — переспросил дон Гильермо.
— Я говорю, что страшно, когда брат идет на брата.
— Ты прав. Но это не наше дело, — заметил мой "обидчик". — Кастилия от этого только выиграет. Ради ослабления мусульман мы готовы пойти с кем угодно и против кого угодно. Я слышал, берберы — дикий народ.
— Берберы Фарида — настоящие головорезы. Это просто шайка бандитов, — грустно подтвердил Святогор.
— Тем хуже для Мохаммеда, — бодро констатировал дон Гильермо и вдруг встрепенулся: — Ты случайно не на стороне этого узурпатора, Сакромонт? Я вовсе забыл, что имею дело с мусульманином.
— Вы забыли, дон Гильермо, что я служу дону Ордоньо, — проговорил Святогор и с усмешкой добавил: — А еще, чтобы до конца развеять ваши сомнения, я по секрету скажу вам, что являюсь правой рукой Фарида Справедливого. Спросите его об Абдеррахмане Сит-Аль-Хуре, и он подтвердит.
— Как понимать тебя, Сакромонт? — изумился кастилец.
— Я имел встречу с этим разбойником в Толайтоле, — уклончиво ответил Святогор. — Но нам пора. Прощайте, дон Гильермо.
— Счастливо тебе, Сакромонт, — кивнул тот. — Если тебе удастся уцелеть в Кордове, возможно, мы еще увидимся.
Я поежилась от мрачности прогноза. Дон Гильермо скользнул взглядом по Николаю и мне, как по слугам Сакромонта, и вдруг на лице его отразилось немое изумление. Я поняла, что он узнал меня. Он промолчал, лишь слегка покачал головой. А мы уже простились с ним и аккуратно выбирались из лагеря, чтобы продолжить путь наш, который пролегал теперь вдоль знаменитого прекрасного и своенравного Гвадалкивира.
Через несколько часов нашей скачки река блестящей лентой изогнулась, чтобы в изгибе приютить огромный, обнесенный каменной зубчатой стеной, город. Он вальяжно раскинулся прямо на берегу, с юга и юго-востока отороченный и защищаемый гордым Гвадалкивиром. От величественности открывшегося нам зрелища захватывало дух.
Год назад я видела современную Кордову. Она пленила меня своей связью с историей. Она раздражала меня поклонением перед мусульманами, сквозившим во всем ее облике и проявившимся в том, что все сувениры в основном были связаны с исламским прошлым этого города. Она покорила меня непокорностью реки, оседланной столь же непокорным римским мостом. Она примирила меня с историей халифата размахом раскопок дворца Мадинат Аль-Сахры, раскопок, дававших пищу и волю моему воображению. Однако это был уже небольшой современный, правда, типично андалусский, но все же европейский город.
Кордова-столица превосходила свою прапраправнучку величием и величиной. Город явно занимал большую территорию, чем Кордова двадцатого столетия. Сейчас перед нами распростерся грандиозный город-крепость, недоступный внешнему вторжению, скрывший свою мощь и славу за крепкими стенами. Основа культуры этого города не оставляла сомнений — над стенами высились то тут, то там изящные, упиравшиеся в небеса минареты мечетей. При первом взгляде я насчитала их более двадцати. А сколько еще пряталось за стенами в глубине этой жемчужины арабской цивилизации?
И мы осторожно сквозь мощные ворота пробрались в город, который жил пока своей обыденной жизнью. И все же в этой обыденности звучала нотка тревоги, и не затих еще грозный басовый аккорд страданий. В воздухе, не по-ноябрьски теплом, повис едва уловимый запах гари, однако, он становился более осязаемым при каждом дуновении ветра, приносившем волнами этот дух пожарищ и уносившем его прочь, после чего оставался дымный шлейф, который долго и постепенно рассеивался и оседал до следующего порыва ветра. Люди на улицах имели озабоченный вид, и, на мой взгляд, их должно было быть гораздо больше. По моим представлениям, восточный город — это всегда шумный, бурлящий людской водоворот, тем более что Кордова была тогда полумиллионным городом.
