Выбор – быть человеком! (СИ) - Войлошников Владимир

Было в этом что-то…

— Ну, пошли.

ИМЕНИ МАКАРЕНКО

Всё ещё 4 августа

В обед я собрала волю кулак и отправилась в детский рейнджерский лагерь. Или его теперь следует называть детской исправительно-трудовой колонией номер два? Или номер один? Да короче! Имени Макаренко! Решено!

Эта идея прибавила мне бодрости и некоторого оптимизма. Ну, помогайте боги!

Вообще, я уже говорила, на острове у нас рабских никто не охраняет. Да и тех, кто на каменоломни попал, (тех же цыган, которые на детский лагерь напали) предупредили раза — и всё, дальше хочешь сдохнуть в страшных корчах — сам дурак.

Новопоименованную детскую исправительно-трудовую колонию имени Макаренко пасли сегодня аж восемь человек. Это после ЧП, поди, такая честь? Завидев меня, двое охранников пристроились рядом (а как же, такая персона); так с почётным караулом я и въехала на территорию.

В лагере обнаружился Славка Найдёнов, со свойственной ему крестьянской основательностью о чём-то спорящий с целым выводком старших цыганских мальчишек. Славке нынче осенью стукнет уже шестнадцать, и в последнее время он всё чаще помогал Илье в его геологических предприятиях. Илья увяз со старшими цыганами. Славка здесь. Хм-м… Где-то определённо наличествовала какая-то связь.

— Слава, что тут?

Найдёнов обернулся ко мне и солидно поклонился:

— Доброго дня, матушка кельда! Вот, видите ли, объясняю им, что для работ надо поделиться на отряды по возрастам, так они не хотят! — Славка потряс извлечённой из-за пазухи тетрадкой: — Семьями хотят! — цыганята сердито нахохлились и зыркали на меня опасливо, видать, уже послушали историй про нынешнее утро. — Я говорю: чудны́е вы! Выпадет вам, скажем, дрова колоть — мальцы с вами потащатся? И на кой? Рядом сидеть, в дуду дудеть? А разнарядка-то будет по количеству работников, сами не возрадуетесь! Не сделаете — все полуголодом сидеть будете. А ежли лёгкое что взять, так здоровые лбы там тоже не нужны, балду пинать…

— Понятно, — я всё-таки слезла с лошади; доминирующая высота — это, конечно, прекрасно, но я пойду в народ. — Слава, будь другом, сгоняй на склад, обеспечь эту дикую обитель раскладным столом и хоть тройкой табуреток; что-то мне не хочется на коленке писа́ть. Я бы тебе в помощники дала кого, да хочу с ними политинформацию провести.

— Ничего, матушка кельда, мы с понятием! Сей момент всё доставлю! — Славка деловито кивнул и исчез.

Оставшаяся кучка цыганской шпаны состояла сплошь из «настоящих людей» — то есть, которые в штанах.

— Здесь, я так понимаю, Санчаки и Шишковы. А Петрашенки где?

— У себя сидят, где им быть, — пробурчал кто-то. — Чего им делиться-то теперь, десять девок осталось…

— А ну, рот закрыл там! — рявкнул из-за моего плеча один из охранников. — Ты как баронессе отвечаешь, сопля зелёная?

Я дождалась, пока вокруг нас разойдётся круг тишины и сказала:

— Так, на первый раз прощаю ответ в такой безобразной форме. Только на первый. Двое старших со мной, остальные разошлись по местам проживания, живо! Показывайте, как разместились.

Лагерь был… на мой вкус — странным. Со следами… махновщины, что ли. И, определённо, декаданса. Неряшливенько, грязненько, пёстренько (ну, это — бог с ним) и вообще, как-то… расхлябанно, вот. Табор, а не лагерь.

Я прошлась по кое-как прибранной центральной улице, заглянула в боковые отвороты, за сутки начавшие приобретать очарование трущоб, и досадливо поцыкала.

Да уж, намучаемся мы с этими цветами свободы. Пробормотала под нос неприличное слово. Цыганята, по ходу, услышали и занервничали. Вернулась к поляне, на которой в бытность этого места рейнджерским лагерем происходили всякие сборы и посиделки, ещё раз осмотрелась по сторонам.

— Так. Зовите всех сюда, будем заниматься вашим воспитанием. Не успеете собраться за пять минут — у всех на ужин будет хлеб и вода. Коллективная ответственность, слыхали про такое? — я посмотрела на наручные часы, потом на всё ещё стоящих рядом со мной цыганят. — Время пошло!

Ну и интермедия разыгралась, скажу я вам! Пацаны побежали по лагерю, призывно выкрикивая на своём. Я надеюсь, что это был призыв к сбору. Не все задвигались быстро, так что спустя пару минут в голосах глашатаев прорезались истерические нотки. И тут — вовсе неудивительно — Петрашенки никуда не захотели идти. У них обед и так был хлеб с водой, пофиг им на всё.

Санчаки заметались и попытались успеть вытащить Петрашенок силой. И им, в принципе, это удалось, но не за пять минут, конечно. Приволокли они девок, словно муравьи питательных гусениц и сложили пред мои ясны очи. Я прям почувствовала себя муравьиной матерью.

Шишковы тем временем избрали другую тактику: вывели всех своих и даже построили (и где такого ума нахватались), уложившись по времени — и ещё минут десять, разинув рты, вместе со мной наблюдали за борьбой муравьёв с амазонками.

Всё это сопровождалось жутким гвалтом по-цыгански.

Петрашенки были гордые в своём шалаше, а увидев меня снова сдулись и стали обыкновенные девки, а вовсе не воинствующие девы, да к тому же ещё и изрядно потрёпанные. Прочие сбились по обеим сторонам двумя аморфными кучами.

Что-то глядя на этот смешанный строй мне вовсе не хотелось миндальничать. Помните выражение: работать не за страх, а за совесть? Так вот, совестью здесь вовсе и не пахло, от слова совсем. И желанием работать тоже. Да и страх, который в некоторой мере имелся, был какой-то ненастоящий. Так что уравнение никак не складывалось. Зато в изобилии присутствовало желание халявы, лень и саранчовая привычка к безнаказанности. Ну что, будем вколачивать правду жизни.

— Вы чё, девки, в край чтоль охренели? — ласково спросила я. — Если я ещё что велю, вы сразу имейте в виду, что в гневе я страшна. Жопы у вас уже битые, так что займёмся лечебным голоданием. Кушать будете водичку. И вы тоже не больно радуйтесь! — прикрикнула я на остальных. — В пять минут уложились?.. Ну вот и замечательно! На ужин — хлебушек.

В это время, разбавив торжественность момента, бодрой рысью из кустов появился Славка с тачкой, полной складного армейского инвентаря. Он споро поставил мне стол, стул, вынул из-за пазухи и положил передо мной свою тетрадку с ручкой и бодренько сел рядом на вторую табуретку, так что мы стали вроде как президиум. Не хватало графина с водой и колокольчика.

— Итак, кто запомнил, как ко мне обращаться?

Ряды черным-чернющих глаз таращились на меня изо всех сил. Видно было, что у некоторых есть версии, но вслух они их не скажут. Ясен пень, помнят, как меня их родаки называли. Ворони́ха. Я смотрела на них, и многие взгляды мне категорически не нравились; внутри закипал гнев.

— Многие из вас, видимо, не поняли, что произошло. Ваши рода ввязались в игры с кровной местью — и проиграли. Отныне все вы, от мала до велика, и даже младенцы бессловесные, — все находитесь под родовой клятвой рабства! Поэтому я для вас — ХОЗЯЙКА!!! Понятно⁈ И обращаться ко мне следует только так! Дальше. Мне не надо копаться у вас в головах, чтобы понять — мне не нравится то, что я вижу. Вы привыкли жить нагло. Воровать, обманывать, жить за счёт других. Думаете, вы птицы вольные? Хрена с два вам! Вы как черви, которые завелись в продуктах! Хуже! Вы — глисты! Грязь и отребье, с которым я должна теперь возиться! Мне плевать, что вам не нравится то, что я говорю! Вы на земле Белого Ворона, вы — моя собственность, и вы будете делать то, что я велю!!! И делать как положено! Иначе — я клянусь вам — ваши шкуры от порки зарастать не будут! Кто умный — до того дойдёт через голову. Всем прочим — через жопу! Розги! Не хватит — значит, плети! — я вдруг успокоилась и заговорила тихо-тихо. — Или исправитесь — или сдохнете.

Теперь про охрану. Жирно слишком, чтобы такую шелупонь ещё и караулили, поэтому пасти будете себя сами, сами и наказывать.

Я запрещаю вам покидать пределы этого лагеря по своему желанию. Выйти вы можете только на работы или по прямому указанию — барона, моему или лиц, поставленных над вами управляющими.