Людмила Астахова - Кошка колдуна
Сквозь слюдяную оконницу едва сочился бледный свет, но и его хватило, чтобы различить обстановку, говорившую знающему глазу о многом. Пусть кресло одно, но оно резное и из дорогой породы дерева, лари простые, зато медью окованы, а зеркало на стене так и вообще серебряное, и лавки застелены домоткаными коврами. Кто-то устроился со всем возможным комфортом, да. Возле каменной печи возилась с горшками женщина. На вид еще не старая, но уже потрепанная жизнью. Она низко поклонилась гостям и так и осталась стоять сгорбившись, не смея посмотреть им в глаза.
– Собери на стол, Ленэ. И поживей, – рявкнул Альфкель.
Женщина безмолвно ринулась к полкам и ларям, извлекая на свет божий посуду, приборы и полотенца.
– Опять Ленэ? – усмехнулась Кайлих. – Какая по счету? Третья?
– Обижаешь, Неблагая. Пятая… кажется. Я не считаю своих женщин. Не куры, не переведутся.
Кеннет искренне полагал, что в каждом доме свои порядки и лезть со своим мнением, словно с гнутым пенни, чужаку не пристало. Однако слова нелюдя его покоробили. Равнять христианку с безмозглой птицей? Добро бы сам был человеком, а то ведь какой-то альфар – нехристь и нелюдь.
Тем временем хозяин усадил сиду на почетное место, справился о ее благополучии и о превратностях путешествия от далеких берегов Альбы.
– Следовало ли утруждать себя и болтаться невесть сколько по волнам в человечьей вонючей скорлупке?
И на Кеннета покосился гадливо, не иначе как намекая, что сида пошла на такие жертвы ради ничтожного человечишки. У хайландера аж кулаки зачесались проучить наглеца по-свойски – породистый нос вбить поглубже в башку и затем все ребра пересчитать. И он как бы невзначай погладил оголовье меча. Вроде как по привычке.
– Не твое дело, должник, – насмешливо огрызнулась Кайлих. – У каждого свои причуды, ты все время женишься на женщинах с именем Хелен, а я странствую в компании с кровным родичем. Чем же мои привычки плохи?
Альфкель не нашел, чем ответить на резонный вопрос, но уточнил, что делать ему больше нечего как искать Хелен, достаточно просто переименовать новую жену по своему вкусу.
Тем временем пятая по счету Ленэ аккуратно выставила перед гостями угощение – жареную треску, свежий хлеб и пиво. Сама же за стол не села, а быстренько сбежала в дальнюю светелку и незамедлительно заскрипела колесом прялки.
«Интересно, что заставило эту женщину стать женой альфара? – замыслился Кеннет. – Жадность, глупость или неволя? Влюбилась ли она в волшебное существо или была продана родней тому, кто предложил хорошую цену за ее добродетель? Каким именем ее крестили и помнит ли она его?»
– За встречу, Неблагая Кайлих – Владычица Туманов и Ветров, – молвил Альфкель с какой-то мрачной торжественностью, поднимая кружку повыше. – Я рад, что она наконец-то случилась, после стольких лет ожидания.
– И я рада видеть тебя, Альфкель Лунный Ярл, – в тон ему ответствовала сида.
Пиво, к слову, оказалось неплохое – густое и сытное. Один глоток за компанию, и горец вдруг ощутил настоящий, прямо-таки волчий голод. Это отпустили наконец-то сидские чары, растаяли остатки дремотного пузыря. Кеннет набросился на рыбу и хлеб, точно получил их прямиком из Христовых рук. Ленэ Пятая постаралась на славу – рыбка прожарилась до хрустящей румяной корочки снаружи, под которой пряталось сочное мясо.
Беловолосый любитель человеческих жен неохотно ковырял в своей тарелке двузубой вилкой – то ли яство не нравилось, то ли сыт уже был. Прихлебывал из серебряной кружки и глядел на сиду с почти звериной тоской, а та, знай глотала кусок за куском, не отставая от Кеннета. Издевалась, как пить дать. Видимо, так заведено у чародейского народа – друг дружку терпеть через силу и лить в уши яд злословия вместо добрых пожеланий. Собака рычит на другую псину, коль зла, повздорившие кошки сцепляются в визжащий клубок, жеребец норовит цапнуть собрата. Все по-честному. И лишь у людей принято в глаза льстить и расточать улыбки, а за пазухой тем временем таить нож, выжидая, когда собеседник повернется спиной.
– Если ты сама явилась на порог изгнанника, значит, тебе что-то от меня нужно, – рассуждал альфар, уже не тая истинного облика. – Что? Говори, не томи.
Жестокосердная сида все равно сделала долгую мучительную паузу, пока отпивала из кружки да отщипывала от лепешки.
– Устрой мне встречу с конунгом, с Велундом, и будем считать, что твой долг закрыт.
Он вскочил с места и зашипел по-кошачьи, скаля мелкие белые зубы. Лунный свет в глазах заполыхал далекими, нездешними заревами, и только дым из ноздрей не повалил, как у дракона.
– Ты с-с-с ума сош-ш-шла? С-с-смерти моей хочешь?
– Вовсе нет, Лунный Ярл. Это простая просьба, за бесценок отдаю, хотя могла бы и шкуру с твоей спины потребовать в придачу. Скажешь, нет? Скажешь, ты не задолжал мне всю свою паршивую никчемную жизнь, Альфкель?
Лунноглазый глухо рычал и скрипел зубами, разве только не лаял, как цепной пес, и рвался, натягивая невидимую цепь долга.
– Почему бы мне не сшить рубаху из озерной воды без ниток и иглы? Почему не наполнить ведро из пустого колодца? – Голос его дрогнул. – Почему просишь невозможного? Это месть такая?
Кайлих допила пиво и с чувством стукнула дном кружки о столешницу, но молвила ласково, как промурлыкала:
– А ты придумай что-нибудь, мой Ярл. Ты всегда умел придумать этакое, я почему-то в тебя верю.
У Кеннета не вышло даже позлорадствовать. Все казни египетские были написаны на нечеловеческом лице Альфкеля, столько муки в глазах, столько гнева. Видно, встреча с конунгом альфар для него много хуже любой из смертей. Сида же играла им, точно кошка полудохлым мышом, без всякой жалости.
Горец очень вовремя вспомнил, что тоже связан с Кайлих клятвенным словом, и за сидский Дар, от прародительницы Маклеодов доставшийся, придется платить дорого. Но пути назад уже нет.
– Я сделаю, как ты хочешь, – едва слышно прошептал должник.
– Вот и хорошо, – кивнула Неблагая. – Я подожду.
А ждать она собиралась столько, сколько понадобится. Чего-чего, а терпения сидам не занимать.
Катя
– А теперь сидите тихо и носа наружу не высовывайте, – положил конец веселью Диху, оправляя мантию и проверяя, судя по тяжелому звяканью, кошель за пазухой. – Дверь я запечатаю. Надо поторопиться с поисками корабля.
– Из-за алатырьцев, да? – виновато насупился Прошка. – Невиноватые мы! Он, мастер этот скаженный, сам как-то вынюхал…
– Я знаю, – отмахнулся сид.
Еще бы! Усмотри Диху в случившемся хоть толику нашей с Прохором вины, так легко мы бы не отделались. Уж с чем, а со злопамятностью у сына Луга полный порядок.
– Разве они все еще опасны? – спросила я. – Ты же вроде бы…
– Опасны. Память им не отшибло, если ты об этом. – Диху вздохнул и снизошел до объяснений: – Я могу отвести глаза смертным, но заставить алатырьца вообще забыть о вашей встрече мне не под силу. То есть это возможно, конечно, но обойдется слишком дорого. Так что он все равно продолжит искать шустрого отрока, дерзкого на речи. – И выразительно посмотрел на Прошку.
Мальчишка шмыгнул носом, каждой веснушкой демонстрируя раскаяние.
– Так что сидите тихо, а я постараюсь побыстрей найти корабль, – подытожил сид. – Тебе, Прохорус, самое время начинать к учебе готовиться. Посмотри там в моих книгах.
– У-у! – Прошка мигом позабыл про грядущее затворничество и разве что мячиком по комнате не запрыгал. Вот что значит – ребенок тянется к знаниям!
– Погоди! – встрепенулась я, когда Диху уже отворял дверь. – Постой, мой господин. А мне-то что делать? Прохор хоть читать будет, а я? В потолок плевать?
Сид, кажется, немного растерялся.
– Что делать? – переспросил он. – Хм… А разве ты что-то умеешь?
Это называется – туше! – или, если по-простому, эпик фэйл. Я уже открыла рот, чтобы возмущенно перечислить свои умения и навыки, но… подумав, закрыла. И с неприятным холодком между лопаток осознала, что совершенно не представляю себе, к чему применить себя, дипломированного культуролога, в проклятом шестнадцатом веке.
– Вот и подумай, – посоветовал Диху против обыкновения без издевки. – Хотя я и так знаю, чем вы с Прохорусом займетесь.
– Ась?
– «Звездные войны» она тебе перескажет! – Сид передернул плечами и скрылся за дверью так быстро, словно хотел сбежать от необходимости разъяснять Прошке, что это за войны такие.
В наступившей тишине Прохор отложил прихваченный было трактат, который так и подмывало назвать «гримуаром», и выжидательно уставился на меня глазищами, в которых любопытство плескалось, как в синих блюдцах.
