Галина Гончарова - Азъ есмь Софья. Царевна
Сговорились, уж когда светать начало. Фрол оставил изумруды и мешок в палатке и выскользнул в темноту, буркнув на прощание:
— Провожать не надобно…
Петр остался в раздерганных — иначе и не скажешь — чувствах. Фрол же прошел по лагерю, задержался в паре мест, потом, не привлекая внимания, нырнул в лес — и только его и видели.
Только горяча послушного коня, понукая его мчаться быстрее, он позволил себе перевести дух.
Удастся ли?
Во всяком случае, он свое дело сделал. И этим повернул колесо истории. Только об этом он не знал. Да и не надобно — результата хватит.
* * *Второй акт пьесы разыгрался на следующий день, ближе к вечеру. Легко ли внедрить в войско своих казаков?
Да уж не так сложно! Пять тысяч! Пять тысяч предателей веры христианской и земли православной пришли с султаном! Даже побольше их было. И знать каждого в лицо?
Это просто нереально. Так что совершенно случайно у султана материализовалось подметное письмо. Наверное, ветром принесло. Да так удачно, со стрелой сразу…
Султан вышел из шатра, поглядел, но соизволил свиток со стрелы снять и распечатать. И даже прочесть.
Ну а там — донос. Так и так, Петруша Дорошенко, коего вы до сих пор милостиво не прибили, — предатель, причем двойной. И ждет только случая, дабы отравить колодцы и смыться. Не верите?
Так поищите у него яд! И изумруды, полученные от русского государя.
Два раза предлагать не пришлось. Султан и так казакам особо не доверял, а уж теперь…
Стоит ли говорить, что гетмана пригласили вежливо, а вот его палатку обыскивали весьма грубо? Обыскали, нашли — и бросили мешок перед султаном, который задал вполне закономерный вопрос:
— Что это?
Дорошенко побледнел, залопотал что-то… поздно. Если бы он пришел сам и сразу, если бы хоть чуть раньше…
История сослагательных наклонений не терпит.
Но пока он решал, как оправдаться, снаружи взвился истошный крик.
— НЕХРИСТИ ГЕТМАНА УБИВАЮТ!!!
И этот крик подхватили люди в разных концах лагеря, схватились за оружие казаки, взметнулись янычары, побелел от ярости султан…
Буря могла бы еще не разразиться, все бы объяснилось и утряслось, но кто-то — имени героя история так и не сохранила! — сделал первый выстрел.
Казаки и так с трудом терпели турок, те, в свою очередь, недолюбливали предателей, а крымчаки не любили ни тех, ни других. Пока между вожаками трех стай был мир — был и покой, хотя и относительный. А вот как только хворосту подбросили…
И выскочить бы сейчас из шатра Петру, и крикнуть бы, что никто его не трогал, но сделал султан жест рукой, который телохранители приняли за команду — и изготовились защищать своего господина, а гетман решил, что сие нападение на него, и схватился за оружие.
И тут же упал, обливаясь кровью, под мечами султанских телохранителей. А снаружи кипел бой — и теперь уже никто не смог бы остановить его, даже спустись с неба Богородица, и то головой покачала бы, потому как там, где людьми овладевает безумие — Богу не место.
И не место здесь было милосердию и жалости.
Казаки пробивались на волю, благо и стояли-то не в середине, а ближе к краю лагеря, но резня…
Яростная, бессмысленная, жестокая, опьяняющая кровью и превращающая людей в диких животных…
Со стен замка на это с громадным удовольствием смотрели защитники, стараясь по возможности не мешать. То там, то тут вспыхивали стычки, казаки дрались отчаянно — и нескольким отрядам, человек по сто — сто пятьдесят, удалось вырваться и ускользнуть, но их было так мало. Не то три, не то четыре отряда… из более чем пяти тысяч!
И то вряд ли удалось бы им, но откуда-то из леса вылетели всадники Володыевского, принялись рвать и резать татар, оказавшихся на острие их удара. Конечно, серьезного боя они не приняли, откатились, как только татары вскочили на коней, но в суматохе и ушла часть казаков.
Все окончательно успокоилось только к вечеру — и тогда же султан узнал, что ссора с гетманом стоила ему больше десяти тысяч войска. Причем казаки, не разбирая, косили и турок и крымчаков. За один несчастный день он потерял больше пятнадцати тысяч человек. К тому же не самых худших…
Казаки, его люди…
Переправа, жванецкий замок, теперь вот здесь — потери стремились к четверти войска, а он ведь даже еще боевых действий не начал! Да и татары постоянно жаловались, что на их разъезды охотятся, как на диких зверей. Скоро меньше чем по сотне-две и в туалет сходить нельзя будет.
Свистнет стрела — и кто-то валится с коня. И где искать негодяя?
Ляхи тут камень от камня знают, а им как? Каждый день человек по двадцать — да уносит, пан Володыевский даром времени не теряет. А раненые?
Поход явно становился слишком затратным. Но уходить, не взяв даже Каменца?
Войска все равно оставалось больше семидесяти тысяч, если он сейчас повернет… Бывали в Османской империи моменты, когда и султанов смещали.
Впрочем, на следующий день султан уже не был столь уверен, что желает оставаться под Каменцом. Пока стояла шумиха с казаками, кто-то успел отравить четыре колодца. Так что слегло еще несколько тысяч человек, пали лошади — и лекари не были уверены, что люди оправятся от отравления.
Соединения мышьяка — они даже в малой дозе весьма токсичны.
Одним словом — боевой дух упал ниже низкого, выгоды война не обещала, но не уходить же?
Зато были довольны защитники крепости. Ян получил голубя от Володыевского и довольно разгладил усы. Показал письмо Барбаре, которая засветилась счастьем — Ежи жив! И не только жив, но еще и успешно действует. Еще бы парочку таких хитростей — и пусть нехристи друг друга перережут.
Увы, сильно на то рассчитывать не приходилось. Селим Гирей был послушен воле османов, так что подставить его было затруднительно. Ему султан доверял, в отличие от Дорошенко, которого бесславно оттащили в лес, даже не позаботившись похоронить.
Уже потом, спустя пару дней, убитых казаков захоронили в общих могилах крестьяне, которым заплатил Фрол Разин — и заплатил щедро.
Он потерял в этой провокации около сотни людей, но помнил по имени каждого. Он лично просил крестьян, чтобы не бросили тела, он готов был сгрызть себя, но ведь вызывали только добровольцев. И честно предупреждали, что они могут — скорее всего! — не вернуться. Вернулись всего два человека из ста двадцати, которые пошли в лагерь, которые следили за происходящим и которые в нужный момент закричали и набросились на турок, заводя остальных. Они и погибли первыми. И эти-то два не выбрались бы, да сознание потеряли от ударов по голове, а когда пришли в себя — отравили колодцы, которые были рядом, и постарались выбраться. Благо схватка кипела вовсю…
Единственное, что утешало Разина, — царевич потребовал имена всех казаков, их записали на отдельном свитке, и он клятвенно пообещал поставить на этом месте памятник, на котором золотом выбиты будут имена всех героев. А кроме того семьям их будет на следующие пятьдесят лет назначена щедрая царская пенсия. Не придется ни голодать, ни побираться…
Они шли на смерть и погибли как герои…
Осада еще продолжалась, но без прежнего огонька. А спустя неделю, которую Каменец героически продержался, наступило время для второго хода.
* * *Селим Гирей отдыхал в обществе любимой наложницы, когда ему принесли письмо. Аккуратный свиток… простенький такой…
Мужчина прочитал его, удивленно вскинул брови, а потом кивнул своим татарам:
— Гонца ко мне.
И через несколько минут любовался спокойным видом Ивана Морозова, который стоял напротив татарского хана и так же изучающе смотрел в ответ.
Какой он — Селим Гирей?
Сложно сказать. Наверное, главное в его облике — глаза. Черные, яркие, умные, затягивающие, словно водоворот. И властность, ощутимая почти физически.
Ваня ощутил, как пересыхает в горле.
Смогут ли они?
Справится ли он?
А потом перед его глазами вдруг встало, как живое, лицо Софьи. И не разумом, нет, каким-то внутренним чутьем понял юноша, что опаснее тот, кто не выставляет напоказ свою силу.
Улыбнулся.
И успокоился.
Селим Гирей же разглядывал стоящего перед ним мужчину. Не юношу, нет, Ивану уже за двадцать. Молодого мужчину. Высокого, с растрепанными русыми волосами, спокойного, удивительно спокойного для того, чья жизнь в чужих руках.
Он… улыбается?
— Ты дерзок, русич.
— Мне встать на колени, государь?
— Я могу поставить тебя на колени. Но это ведь тебя не сломит.
— Это просто жест уважения, — Софьиными словами ответил Ванечка. — Это не имеет значения, если в жест не вложены истинные чувства.
— Вот как? Я могу сделать твои чувства истинными.
— Безусловно. Я не так силен, чтобы выдержать пытку.
— И все же пришел сюда. Зачем?
