Владимир Чистяков - Попадают по-разному (СИ)
Солдаты выгоняют всех из храма. На выходе грубо обыскивают, отбирая всё ценное. Интерес к женщинам — нулевой. Их грязь и вонючесть вызывают омерзение. Почти все солдаты перевязочные пакеты вскрыли и лица замотали. Слышать уже приходилось про местных женщин — «свиньи и то чище».
На площадь влетает Динка во главе десятка.
— Где Верховный? — орёт обращаясь неизвестно к кому.
— Чего орёшь? Тут я. — ловко у неё получается столбом прикинуться.
Динка спешивается. Идёт к нам. По походке видно, как недовольна.
— Докладываю. Потерь нет. Особых ценностей нет. Скотину ещё не посчитали.
Верховный хмыкает.
— Двуногие живые-то есть хоть?
— Есть. Но не с собой.
— Ладно. Их пока хватает.
— Нам где останавливаться?
— Да вон там, — кивает в сторону храма, — все поместиться должны. Даже мыть почти не надо, разве от мочи да дерьма пол протереть. Свободна!
Динка злобно смотрит ей вслед.
Замечает меня. Гримаска становится менее враждебной.
— Здорово! Пошли поболтаем. Там внутри не сильно насрано?
— Нет. Там вообще-то убрали уже.
Стулья искать не стали, как в старину было принято, на полу уселись.
— Знаешь, тупых видала, но таких… Тебе расписками вместо денег расплачиваться приходилось?
— Конечно. Иначе зачем мне печать?
— Читали их?
— Ну да. Иногда имена или цифры правила.
— То есть, все кому ты расписки давала, читать умели?
— Ну да. К чему здесь это? Всё же берём по праву военной добычи.
— Ну да, грабим попросту, но я не про это. Выпотрошили тут один городок, обыкновенный самый, где на каждом углу насрано. Но храм здоровый, местный богатей во искупление чего-то, или просто соседу похвастать, строил. Согнали к прятавшимся пленных, вздёрнули пару попиков, и захотелось мне проверить, правда ли, что тут только они читать умеют.
Сначала храм со всем содержимым о двух ногах взорвать хотела, но поняла, пороха мало.
Захотелось поразвлечься. Сначала рассказала, у нас вот из-за войны волки расплодились. Так наместники старый указ вспомнили, и стали за убедительное доказательство смерти волка, голову там, хвост или всю тушу, награду платить. Причём волк там, волчица или щенок — все в одну цену шли. Ну, и у нас сейчас за головы или иные убедительные доказательства, тоже платят, причём, без разницы, чья голова была. Мне тут, кстати, Живодёр подсказал недавно одно доказательство убедительное, не знала — кожу кругом с головы срезать, возни меньше, а места занимает сильно меньше. Он, тем временем, с повешенных всё срезал уже, и члены им отрезал…
Всё сказала и показала, что им предстоит.
Потом добавила: отпущу любого, кто сможет хоть как своё имя накарябать.
Молчат. Тупо. Ну ясно, деток жалко.
Ладно, надбавила. Любой, имя написавший, может уйти с детьми и супругом или супругой. Правда, только одной.
— У них на людях по две не бывает.
— А неважно. Всё равно только вой. Добавила ещё. Представилась, и сказала, всем написавшим выдам охранную грамоту от своего имени, и больше их никто не тронет.
— Выдала бы?
— Да. Слово Еггта имеет определённую ценность. Но умеющих не нашлось. Ни одного на почти двести человек. Им повезло, я в хорошем настроении была, а то знаешь же, как я тупость людскую ненавижу. Велела всем из храма убираться. Подожгла потом и пяток домов поближе, да уехала.
Шуточка вполне в её стиле, вот только вероятность того, что люди на момент поджога были снаружи, а не внутри пятьдесят на пятьдесят. Да и после, пальнуть по толпе картечью тоже могла. С такой же вероятностью.
Хорошо, я не Змей, и не обязана у солдат узнавать, что было, а что Чудовище придумала.
— К Верховному!
Бегу вдоль рядов. Лучи ламп дальнего света шарят по тьме. Насколько я понимаю, они уже уяснили, застать врасплох нас не удалось. Для полноценного боя их явно маловато. Наши стреляют в основном потому, что приказа «Прекратить!» не было.
— По вашему приказанию…
Резко оторвавшись от трубы, поворачивается ко мне.
Становится жутко. Эту личину с преувеличенно перекошенными глазами и ртом я видела. Но тогда глазницы не были прикрыты стёклами и не горели золотым светом. Только свет, глаз не видно.
Понятно, откуда слухи берутся, будто Верховный не совсем человек.
— Испугалась? — болезненно-злой смешок, столь знакомый по Динке. Но у той так само собой происходит, а у Верховного это наиграно.
— Немного, — честно признаю.
Привыкла, в замке полным-полно всякого такого, чего больше нигде нет. Почти всё создано Чёрной Змеёй или её младшей дочерью. Оказывается, я ещё не всё видела.
— Я их потому так близко и подпустила. Думаю, уцелевшие меня хорошо рассмотрели.
— Всё-таки, вы слишком рискуете, — замечает Рэндэрд.
— А кто в рукопашную полез без шлема? Одной дыры в голове мало?
— Кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Я знаю, они не ударить в этом святом месте не могли. Вы это знаете лучше меня.
— Признаться, не рассчитывала, что они так легко попадутся. Всего-то надо было лагерь устроить там же, где этот неудачливый вождь сто лет назад. Этот и купился. Всё как у великого предка! Ночь, знамение, знак креста на щит, «сим победиши», ночная атака, враг разбит и в речке утоп.
А я даже не враг, я демон, меня одним словом божьим да водичкой святой прогнать можно.
Вокруг хохочут. Мне тоже смешно. Повторить подвиг древнего героя сама бы не отказалась. Вот только не учитывать при этом наличие у оппонента картечи, ружей, ракет и прожигающей металл «молнии» у командира — это даже глупостью назвать — похвалой будет.
Начинаю убеждаться — Динкино определение противника как «свинячьего корма» основано не на пустом бахвальстве.
Вот и сама Динка. Верхом. Без шлема. У седла болтается пять свежеотрубленных голов.
Мать в прямом смысле сверкает глазами на неё. В ответ хохот.
— Глянь, каких хорьков гладеньких придушили. Молодые, да наглые!
Обращаю внимание — головы привязаны за длинные волосы, а не за почти отсутствующие бороды. Молодые, хотя и старше меня или Динки.
— Надушены, аж блевать тянет. Правда что ль в духах основа не только амбра китовая, но и моча кошачья?
— Ещё что надумала? Откуда они такие красивые взялись, да ещё на конях свежих?
Плохо скрываемое раздражение слышу не только я. Голов да и прочих частей становится всё больше. Вот только не всем их нравится на пиках таскать.
Опять проверку дочери устраивает? Вот и понятно, зачем меня позвали. Если Динка не ответит, в кого первым ткнут, тот же вопрос повторяя?
А я? Что я? Пусть, в седле куда меньше Динки болтаюсь, донесений выслушиваю и читаю куда больше. Да и карты смотрю куда внимательнее.
Мне понятно, и кто они, и, примерно откуда. И в знании уверена. Но что скажет Динка?
— Эти петухи неоперившиеся? С гнезда выпали, — заметив, Верховный шутку не оценил, продолжает уже нормальным тоном, — Сидят где-то недалеко в одном из замков, рабынь да друг друга сношают, вино пьют, и думают, на войне они. Набеги на пути снабжения, если по-нашему уставу.
— Ну, и откуда эти понабежали.
— Подожди немного, узнаем. Там Живодёр и несколько этих остались. Доложит скоро.
— Доложит… Да он у тебя говорить-то хоть умеет или только глаза выковыривать?
Динка умудряется глазами сверкнуть получше Госпожи.
— Он вообще-то беглый раб. Как раз отсюда.
— Скажешь, и клеймо видела?
— Да.
— Что ещё рассмотрела?
— Поняла, на что ты намекаешь, хотя, вроде бы это я должна на мужиков пялиться. Так вот, этого у него просто нет. Под корень. Отрезали за провинность, или хотели в дальние степи продать, сторожить жён тамошних владык.
Он отлежался и удрал. Потому он и… Живодёр такой.
Зачем она дочь поддевает? Обычная нелюбовь взрослой женщины к молодой? Ведь сама прекрасно знает и про замки, и про Живодёра, и про его жизнь. Он же при мне не обозначенные броды на реке показывал, и где здесь чьи владения, говорил.
И так злая Динка, злится ещё больше.
Вот только, глаза статуи у живого человека — куда более страшно.
— Чьи знамёна хоть были?
— Сборище младших сыновей от всех. Узнаю где сидят — загляну для… беседы душеспасительной. Пушки дашь?
— Дам. Тут же стены во многих — ты и по лестнице легко влезешь.
— В прошлый раз свалилась — задницу отбила. Болит. Через выбитые ворота идти проще.
— По карте, там не замки, а монастыри больше, а у них стены — не против штурма, а чтобы рабы не бегали.
Госпожа поворачивается ко мне, потом к дочери. Говорит задумчиво.
— В монастыре, даже крупном, они больше трёх сотен поставить не смогут.
— Как не смогут? Дядя же пятнадцать разместил.
— Так! Сколько в нашей сотне человек?
— Бойцов — сто двенадцать, нестроевых сорок два.
