Конторщица 4 (СИ) - Фонд А.

— Я знаю, — кивнула я, — дня не проходит, чтобы она мне эту установку не озвучила.

— Зато не скучно, — подколол меня Будяк.

— Да не скучно, — согласилась я и продолжила, — Понимаешь, Пётр, в своей прошлой жизни… ну, то есть, в моём прошлом, я и сама была далеко не ангел. У меня был любовник.

Глядя на его удивлённое лицо, я пояснила:

— Не хотела семью рушить, мужа бросать, но вот любила того, другого, сильно, до безумия. Поэтому иногда позволяла себе редкие встречи с любимым человеком. Зато семью сохранила. Брак.

— Но ведь это предательство, — нахмурился Будяк.

— Всё сложно, — кивнула я. — Кто-то посчитает, что это предательство, кто — что компенсация. Жизнь даётся нам один раз в этом мире. Ну, в смысле…

— Я понимаю, — кивнул Будяк.

— Ну, и можно принести себя в жертву, свою любовь, свои чувства, эмоции, зато сохранить семью, не беспокоиться, что люди скажут. Можно поступить честно — разрушить семью, уйти к другому человеку, а дальше — хоть трава не расти. Жить долго и счастливо с любимым человеком, а как себя будет ощущать брошенный муж — без разницы, главное, что себе хорошо. А можно взять третий вариант — наполовинку. Сохранить семью и изредка позволить себе какие-то крохи, фрагменты счастья. Но только, чтобы муж не узнал, чтобы не травмировать его, не обидеть. Я не знаю, какой из этих вариантов самый лучший. Они все одинаково плохие. Это очевидно. Но для себя я тогда выбрала вот эту серединку, третий вариант. Поэтому не мне тебя судить, Пётр.

— Ну вот видишь, — обрадовался Будяк, — пошли ко мне, там продолжим. Что мы всё на улице.

— Погоди, — хмуро покачала головой я, — не сбивай меня.

— Ладно… — вздохнул Будяк.

— Я это тебе рассказываю не для того, чтобы ты считал меня плохой, или чтобы оправдать тебя. Нет. Суть проблемы не в этом…

— Я знаю, в чём суть проблемы, — грустно улыбнулся Будяк, — я — не генерал, а простой учитель на полставки в Доме пионеров.

— И это всё ерунда! — отмахнулась я. — Дело в другом. Меня постоянно ставят перед выбором. Заставляют соответствовать чьим-то ожиданиям. Сейчас ты от меня ожидаешь, что я поднимусь к тебе, мы переспим, а потом будем встречаться. Возможно даже поженимся, но скорей всего — через какое-то время осточертеем друг другу и разбежимся.

— Ну и хороший план, — расцвёл Будяк, — чем он тебе не нравится?

— Римма Марковна ожидает, что я выйду замуж за успешного человека, и её старость будет обеспечена. Мои родители ждут внуков и что с мужем мы каждые выходные и каждый отпуск будем приезжать к ним на огород и работать.

— Ну это уже чересчур, — поморщился Будяк.

— На работе ожидают, что я буду вкалывать, как папа Карло, перевыполнять производственный план, поднимать показатели по социалистических обязательствах и желательно без дополнительных премиальных.

Будяк хохотнул.

— А вот никто, ни одна душа, не поинтересовалась, а что же хочу я? Как хочется жить мне⁈

— Лида, а как хочется жить тебе? — на полном серьёзе спросил Будяк.

— Мне хочется спокойной счастливой жизни. Чтобы не воевать, никому ничего не доказывать, не заставлять себя соответствовать чьим-то ожиданиям и надеждам.

— Это невозможно, — вздохнул Будяк, — во всяком случае в нашей стране.

— Это ни в какой стране невозможно, — сказала я, — ни в каком времени и ни в каком мире. Но так хочется! Знаешь, какой мой идеальный день, Петь? Это когда я выспалась, проснулась утром, прошлёпала босиком на кухню, сварила себе кофе с горошинкой чёрного перчика и корицей, и сижу такая, забравшись с ногами в кресле, медленно пью этот кофе из любимой чашки, смотрю в тишине в окно, за которым падает снег, или идёт дождь, или светит солнце, и знаю, что скоро проснутся мои родные и любимые люди, мы позавтракаем, посекретничаем, посмеемся и пойдём все вместе гулять по городу…

— Ты просто устала, Лида, — грустно усмехнулся Будяк. — Чертовски устала от жизни. И ко мне ты не поднимешься. Никогда.

— Да, я устала, — кивнула я, — ты даже не представляешь насколько. Как мне всё это осточертело! Не хочу ничего.

— Иди ко мне, моя маленькая девочка, — Будяк обнял меня, и мы так стояли какое-то время. Я уткнулась в его плечо, и мне давно уже не было так хорошо и спокойно.

— Пошли, я провожу тебя домой, — сказал Будяк, заглянув в моё лицо, — вытри слёзы и пойдем, Лида. Время уже позднее, вдруг хулиганы какие привяжутся.

Мы пошли по улице, молча. Он держал меня за руку. «Как первоклассники», — мысленно улыбнулась я. Но руку не забрала.

— Лида, — серьёзно сказал Будяк, когда мы подошли к моему подъезду, — я тебя услышал и понял. Извини, что давил на тебя. Отдохни. Я буду всегда рядом. И знай, что, если ты захочешь — тебе стоит только кивнуть мне. Я буду ждать, сколько надо. Если надо — хоть и всю жизнь.

— Спасибо, — серьёзно кивнула я.

— Уже поздно, — вздохнул Будяк, взглянув на свет в нашем кухонном окне, — иди спать. Ты устала. А завтра с новыми силами начнешь всё заново…

Он нагнулся ко мне и мельком коснулся сухими губами моей щеки.

— Спокойной ночи, Лида, — тихо сказал он и пошел обратно.

А я стояла у подъезда и смотрела ему вслед. И на моих губах блуждала легкая улыбка, а вот щеки были мокрыми…

Утро началось с того, что Иван Аркадьевич вызвал меня в кабинет. Прибежала Людмила с огромными глазами и выдохнула:

— Лидия Степановна! Вас Иван Аркадьевич вызывает. Срочно. И он очень злой!

— На меня? — я оторвалась от подписывания поточных документов и посмотрела на своего секретаря.

— Вообще злой. В принципе. От него Акимовна вышла, глаза и нос красные, трясется, — на лице Людмилы мелькнуло злорадное удовлетворение. — Плакала. А Щука так вообще заперлась в своём кабинете, валерьянку пила. На весь этаж теперь воняет.

Я взяла свою записную книжку, чуть подумала и прихватила ещё мой Розовый Блокнотик Мести. Был у меня такой, куда я всех обидчиков выписывала. Вдруг пригодится.

В кабинете Ивана Аркадьевича было накурено, хоть гирлянды вешай. Что свидетельствовало о крайней степени его сердитости.

Ну и ладно.

После того, вчерашнего разговора с Будяком, меня словно отпустило. И сейчас я шла к шефу без внутреннего трепета, мне было как-то пофиг, выгонит, значит, так и будет.

— Иван Аркадьевич, вы меня вызывали?

— Садись, — сердито буркнул он, не отрывая взгляда от вороха бумажек.

Я села и приготовилась ждать. Иван Аркадьевич читал эти бумажки, перекладывал их туда-сюда, наконец, пробормотав себе под нос что-то явно экспрессивное, он схватил верхний лист, порвал его на мелкие-мелкие кусочки и швырнул в корзину для мусора. Клочки бумаги, кружась, медленно опускались в корзину, а я, как завороженная следила за ними.

— Что скажешь? — спросил Иван Аркадьевич, затянувшись сигаретой.

— Красиво как падают, — сказала я, не отрываясь от листочков, — словно осенние листья.

— Я тебя не о поэзии спрашиваю! — сердито сделал мне замечание Иван Аркадьевич, — я о работе.

— Всё идёт как положено, показатели выдерживаем, план выполняем, сроки не срываем, — отрапортовала я.

— В ОБХСС ты стукнула? — спросил вдруг Иван Аркадьевич.

— Я, — равнодушно пожала плечами я, — и в газету информацию, если что, тоже я слила.

— Да ты! Да как! — задохнувшись, Иван Аркадьевич рванул узел галстука. Он побагровел, на него было страшно смотреть.

Наконец, он справился с собой и начал кричать. Минут двадцать он метал громы и молнии. Я сидела в кресле, смотрела на него, воспринимая это всё как-то отстранённо и думала, что нужно успеть ещё заскочить в институт. Методист на кафедре вроде до шести работает. Неохота, конечно, но никуда не денешься. В любом случае, диплом о высшем образовании мне нужен. Если он сейчас меня уволит, в школу я идти не хочу, это будет не честно, там ведь зов души и призвание нужны, а вот в газету перейти на основную работу было бы неплохо. А еще лучше в какой-то специализированный журнал устроиться. Можно попросить Ивана Тимофеевича рекомендацию…