Александр Мазин - Викинг
Луки старинные я всегда любил. Не меньше, чем клинки.
Самый старый и одновременно самый изысканный лук, который я держал в руках, был роскошным сложносоставным экземпляром турецкого образца. Настоящее произведение искусства. Стрелять из него, правда, владелец не позволял. Я его понимал: куплен данный раритет был за сумму, сравнимую со стоимостью «мерса».
Словом, кое-какой опыт у меня имелся. Было и понимание: чтобы метко стрелять (все равно — из лука или из пистолета), надо стрелять регулярно и помногу.
Когда листья на деревьях начали желтеть, я уже вполне мог посоревноваться с Квашаком. Развлечения и практики ради я принялся обучать его работе с шестом — работа с «тенью» полезна, но даже слабенький партнер все равно лучше. Квашак проявил немалые способности. Более того, у него обнаружились первичные навыки работы с копьем. Батя научил, пояснил парень. Батя умеет. Естественно, Коваль же служил в армии. То есть — в ополчении, по-здешнему.
Я очень скучал по настоящему оружию. Скучал по своей изрядной коллекции (кому, интересно, она досталась? Если матушке, то разбегутся мои любимые по аукционам), скучал по властной тяжести настоящего клинка, по грозной песне рвущего воздух железа, по потрясающему ощущению полного слияния с оружием, когда клинки для тебя — то же, что пальцы для пианиста.
Дни сменялись днями, почти не отличаясь друг от друга.
Я понемногу привыкал к этому миру.
Такая привычка была необходимостью. Здешняя мораль заметно отличалась от той, к которой я привык. И от той, которая, по моим представлениям, должна была царить на Древней Руси.
Например, оказалось, что к наготе здесь относятся примерно как в Японии. Или в финской бане. То есть в нашей реальности девушка, встретившая в лесу чужого голого мужика, расставляла акценты так: чужой голый мужик. А здешняя — чужой голый мужик.
Да, к этому надо было привыкнуть. Например, когда супружница Коваля, справив нужду на краю поля (технически это было несложно: только подол задрать — трусов еще не придумали), без малейшего стеснения, с задранным же до пояса подолом проследовала к ручейку и осуществила необходимые гигиенические процедуры, я, зрелый, небрезгливый и в меру циничный мужчина эпохи постсексуальной революции — был несколько шокирован.
А вот если бы она заплела волосы в одну (!) косу, как это делала Быська, то я бы и внимания не обратил. А между тем было бы это очень серьезным нарушением обычаев. И была бы оная нарушительница безжалостно бита супругом.
Еще занятнее здешняя семейная иерархия.
На первом месте стоял, естественно, сам Коваль. На втором — его отсутствующий старший сын. На третьем — Глада, жена старшего сына. И лишь потому, что была беременна, возможно, мальчиком. Дальнейший ее статус зависел от пола ребенка. Родит первенца — будет в почете и уважении. Родит девочку — упадет на уровень земляного пола. Родит кого-нибудь еще (не смейтесь, этот вопрос всерьез рассматривался Ковалем) — выгонят бедняжку из дому в дремучий лес. На четвертом месте располагался Квашак (был бы женат, переместился бы на третье), на четвертом — Быська. А вот ее мамаша Трушка оказалась в самом конце списка. Как пояснил мне Квашак — потому что не была настоящей женой. Вот его покойная мать, та — да. А Трушку отец взял на птичьих правах. Без приданого, без правильного обряда — чисто для хозяйственных и плотских нужд. Потому что это было дешевле, чем купить рабыню. Однако Трушка считалась свободной, и, будь у Коваля обельные холопы (рабы то есть), они оказались бы еще ниже.
Довольно-таки странно складывалась и моя сексуальная жизнь. Периодически я был посещаем Быськой. Ее мозолистые ручки ласкали меня и так и эдак. Никаких табу. А вот мне разрешалось немногое. Например, я не мог ее раздеть — ласкать разрешалось исключительно через ткань нижней рубахи, очень уместно называемой срачицей. Прямой доступ был закрыт. Эта самая срачица была Быськиными доспехами, кои снимать не полагалось. Я не особо настаивал. Черт знает, как отнесся бы к моим поползновениям спавший в нескольких метрах Квашак. Ни его, ни Быську обижать не хотелось. Хотя эти однообразные игры уже начали мне надоедать. Да и сама Быська — тоже. Нежно-лирических чувств я к ней не испытывал. Да и откуда бы они взялись? Простая деревенская девушка с упруго топырящимися сиськами и крепкой попкой. Румяная юная блондинка… Можно ли такую полюбить? А можно полюбить, скажем, картошку с грибами? Черт! Картошку-то я как раз любил с детства. Но отныне эта любовь — неразделенная. Брюква и репа — вот мой скорбный удел. Горе мне, горе!
Глава шестая,
в которой на сцену выходят нехорошие дядьки без моральных ограничений
Я как раз собирался ополоснуться (стволы тягать — дело грязное), когда из-за мыска выплыла лодка под прямым парусом. Я прищурился: в лодке, кажись, четверо. Но подгребают двое. И идут точно сюда.
Я свистнул. Первым примчался Снежок. Лодку обнаружил сходу. И загавкал. Чуть позже появился Квашак с луком. Почему с луком — понятно: угадал по бреху собачьему: чужие на подходе.
Последним — Коваль с копьем.
Так мы стояли и ждали, пока лодка не подошла к берегу. Парус упал. Еще раньше на мостки соскочил ладный, плечистый мужик с мечом у пояса.
— Здрав будь, Коваль!
— И тебе здраву быть, Клыч, — без особой радости произнес хозяин территории.
Закрепив лодку, на мостки выбрались остальные. Рожи — чисто разбойничьи. На троих — пять глаз и пять с половиной ушей. Бывалые хлопцы. И туда, где они бывали, мне как-то не хотелось.
— С чем пришел? — сумрачно спросил Коваль.
— А ты, вижу, не рад мне, огнищанин? — с этакой наглецой в голосе поинтересовался гость. Ох и знакомая интонация. По той жизни знакомая. Там это называлось «пробивка».
И особый, скользящий взгляд, которым Клыч прошелся по нам, сразу срисовав и оружие, и расположение, мне тоже был знаком. Чуть дольше взгляд этот задержался на Квашаке. Вернее, на его луке. Выделил, так сказать, самое опасное звено. А вот меня, похоже, оценили недорого. Оно и понятно: стати у меня средние, а одежка — нищему впору. Вдобавок — замызганная. Неавторитетный вид.
Клыч глянул поверх наших голов — нет ли еще кого, опасного… и вдруг широко осклабился. Я оглянулся… Понятно. Это он Быську увидел.
— Подросла твоя девка. Небось женихов уже ищет?
Остальные загоготали.
— А то, может, мы поженихаемся? — хрюкнул полутораухий. — Мы могем!
Скосив глаза, я увидел, как побелели пальцы Квашака, сжимавшие лук.
Я прикинул расклад. Меч был только у главаря. У остальных — длинные тесаки и топорики. Были и луки, но остались в лодке. Однако у двоих гостей на поясах я заметил кармашки, а в кармашках — метательные ножи. И лапки шаловливые они держали так, что выхватить и метнуть — секундное дело.
Знать бы еще, насколько умело они управляются со своим киллерским инвентарем…
— Разве так встречают гостей? — с легкой угрозой произнес Клыч. — Разве это — по обычаю? — И вознамерился сбежать с мостков на берег, но у него на дороге оказался я. Все-таки у него меч, а у меня — так себе ножик. Самое время сократить дистанцию.
Клыч, похоже, такого не ожидал. По крайней мере — от меня.
Мы померялись взглядами. Боковым зрением я отметил, как Клыч положил руку на головку меча, и едва заметно усмехнулся — уголком рта. Ну, давай, рискни здоровьем!
Клыч, само собой, заметил и то, что я отметил его жест. И мою реакцию — тоже.
Вертикальная складка легла меж его белесых бровей: задумался, орелик. Блефую я — или впрямь настолько крут, что готов встать против человека с мечом?
Мой затрапезный прикид его обнадеживал. Вдруг я такой дурень деревенский — не понимаю, что такое меч? Такой вывод был бы для меня идеальным. Когда тебя полагают дурнем, это сильно упрощает задачу.
Но нет, Клыч этот, судя по роже и выправке, — матерая сволочь. Опытная. Битая. Следовательно, противника оценивает не по порткам грязным, а по постановке, по динамике… А главное — по выражению глаз…
А глаза у меня в такие мгновения хорошие. Правильные. Этакие дырочки с нарезками. Как нутро автомата Калашникова.
Троица позади вожака реготать перестала. Угадала по напрягшейся позе лидера, что происходит переоценка ценностей.
Помочь ему они не могли. Мостки узкие, а спина у Клыча — пошире моей. От броска закрывает стопроцентно.
Оп! Соскочила пружинка! Уступил Клыч. Не рискнул. Это еще не значит, что не пойдет на конфликт в более благоприятной обстановке, однако во второй раз будет труднее. Психологически. Он ведь уже признал во мне если не более сильного, то по крайней мере — равного. Значит, будет осторожен. Я эту породу знаю. Хищники, они нападают только при явной уверенности в собственном абсолютном превосходстве. Оно и понятно. Волк с откушенной лапой — считай, покойник.
