Диана Удовиченко - Клинок инквизиции
Настя двинулась по этой стежке, протоптанной подругой. Она успела сделать с десяток шагов, когда резкий порыв ветра загасил огонек свечи. Небо взъерошилось тучами, серп луны исчез под черной пеленой, на землю упала темнота – густая, наполненная пугающими звуками и запахами. Стонали под ветром деревья, шуршал, поднимаясь маленькими смерчами, сухой снег, лязгали створки незапертых ворот. Где-то вдалеке завыл волк, вплетая тоскливый голос в жутковатую песню ночи.
Настя остановилась, снова ощущая себя беспомощной, слепой, беззащитной перед этим миром. На глаза навернулись слезы. Казалось, к ней идет кто-то невыносимо страшный, она чувствовала его приближение кожей, даже волосами – каждой порой, каждой клеточкой. Хотелось опрометью броситься назад, под защиту каменных стен, закрыть ворота, спрятаться за ними от неизвестного ужаса. Вот теперь, прямо сейчас, пока то жуткое, неведомое не настигло ее здесь, пока бежать еще не поздно. «С чего ты взяла, что должна помочь сестре Марии? – шептал в сознании кто-то очень рассудительный и осторожный. – Может быть, она просто отправилась на свидание с одним из монахов? Кувыркается с ним сейчас где-нибудь в стоге сена, а ты здесь трясешься и волков слушаешь?»
Она сдержалась, задавила внутренний голос, заставила себя успокоиться. Слезы иссякли, оставив на щеках холодные дорожки. Нужно достать огниво, зажечь свечу. Нужно собраться и идти дальше, искать эту дурочку, пока с нею ничего не произошло.
Рука потянулась к поясу, где было спрятано огниво, и замерла на полпути: сквозь треск деревьев и шум ветра Настя уловила скрип снега под чьими-то осторожными шагами. Она затаила дыхание. Звук приближался, делался явственнее: кто-то крался в ее сторону вдоль монастырской стены.
Очень хотелось верить, что это возвращается сестра Мария. Но интуиция бунтовала, предупреждала об опасности, вышибала холодный пот. Насте казалось, она чувствует запах собственного страха – тяжелый, кислый, адреналиновый. Побежать сейчас означало бы выдать себя, пробудить в неведомом враге охотника, спровоцировать его на погоню за жертвой. Она прижалась к холодному камню стены, отчаянно надеясь остаться незамеченной, зажмурилась – как ребенок, которому кажется, что если он ничего не видит, то и сам становится невидимым.
Шаги звучали совсем близко, теперь она слышала и тяжелое с хрипом дыхание, а вскоре ощутила его на своем лице. Кто-то подошел к ней, остановился рядом… Настя чувствовала исходивший от него жар и густой, тошнотворный запах свежей крови, который смешивался с резкой звериной вонью. Она силилась открыть глаза, но веки отказывались подниматься, мышцы лица как будто свело судорогой от ужаса.
Оно издало странный звук, средний между всхлипом и рычанием, долго, со вкусом перекатывало его в горле. Оно – потому что это существо не было человеком. Человек не мог так ходить, так пахнуть, так звучать… Оно придвигалось все ближе, Настя чувствовала это по усиливающемуся жару.
«Открой глаза! – жестко приказала она себе. – Твое состояние – просто ужас перед иррациональным. Твой мозг отказывается верить в сверхъестественное существо. Соберись, открой глаза!»
Настя с трудом разлепила веки, взглянула прямо на того, кто стоял перед нею. В темноте был виден только черный силуэт существа, огромный, бесформенный. На этом сгустке мрака горели желтые звериные глаза. Настя закусила губы, чтобы не закричать. Желтые огни приблизились – существо подошло вплотную, положило на плечо тяжелую лапу. Дышало прямо в ухо, жадно втягивая ноздрями Настин запах. А потом она ощутила на шее ледяное прикосновение металла.
Хороша… Тонкая бледная кожа, изящная фигура, золотистый локон, выбившийся из-под монашеского платка. Даже резкий запах страха не забивает нежного аромата юности. Та была тоже неплоха, но не столь невинна. А эта пахнет, как полевой цветок. Достойная девушка, достойная кровь. Правильный выбор.
Сенкевич
Ратушные часы недавно пробили девять раз. За окном по-волчьи выл злой ветер, в комнате горели свечи, уютно потрескивал огонь в очаге, бросая оранжевые блики на хаотично разбросанные по полу бумаги, свитки и книги. Сенкевич сидел на подушке посреди этого беспорядка, поднимая то один свиток, то другой, делал записи. Пожевывая щепку, он то бормотал неразборчиво, то погружался в задумчивое молчание. Сминал листки, отшвыривал, принимался за новые расчеты. Щепка оставляла во рту неприятный горьковатый привкус. Наконец Сенкевич ее выплюнул – ни черта не заменяет сигарету. Сроду не подумал бы, что отсутствие табака станет для него таким испытанием.
Роза лежала в кровати, наблюдала за другом. Лицо ее было грустным.
– Красивый, – наконец тихо позвала она. – Иди ко мне.
Сенкевич на мгновение оторвался от записей, рассеянно улыбнулся цыганке:
– Не могу, Роза. Некогда. Это очень важно, понимаешь?
Девушка тихо вздохнула, отвернулась к стене. В этом было столько печали, что Сенкевич не выдержал. Поднялся, присел на край кровати:
– Роза… Роза, посмотри на меня.
Она обернулась. Сенкевич обнял ее, осторожно поцеловал в губы:
– Помнишь, мы собирались уйти отсюда? Уйти в другую жизнь, мирную, богатую, туда, где тепло и красиво. Стать другими людьми. Сейчас я стараюсь найти для нас выход. Осталось очень мало времени, Роза, я должен торопиться.
Цыганка с печальной нежностью смотрела на Сенкевича, гладила по щеке. Губы закушены, черные глаза блестели от непролитых слез. Он не понял:
– Роза, что с тобой? Ты передумала? Я ищу способ не просто переместить тебя в другое время, но и сделать так, чтобы ты оказалась рядом со мной, в теле молодой прекрасной женщины.
Она отрицательно покачала головой:
– Нет, красивый. Я все понимаю. Иди, ищи свой выход.
Еще раз поцеловав девушку, Сенкевич вернулся к работе. Чутье не подвело его и теперь: именно в хранилище ордена отыскалась нужная информация. Один из свитков содержал историю возникновения Равенсбурга – хроники его строительства графом Вельфом II Альторофским. Сведений было немного, да и те – отрывистые, но Сенкевичу хватило и их.
Он несколько раз прочел свиток, отложил его и улегся прямо на бумаги. Некоторое время смотрел в потолок, потом закрыл глаза, вызывая в памяти улицы города. Вскоре перед внутренним взглядом замелькали картинки: мрачная ратуша, площадь возле нее, католический храм, самая широкая улица с домами знати, отдаленные улочки, где жили ремесленники, постройки, мастерские, лавки… Сенкевич стал мысленно подниматься над Равенсбургом, все выше, выше, пока наконец не оказался на высоте птичьего полета. Отсюда город виделся маленьким, словно игрушечным. Сенкевич замер в воздухе, неотрывно глядя вниз. Равенсбург заволокла черная пелена, сквозь которую ничего не было видно.
Сенкевич терпеливо ждал. Черное покрывало зашевелилось, всколыхнулось, стало медленно вращаться, стягиваясь в воронку. Вскоре над Равенсбургом висел смерч, нижняя часть которого упиралась прямо в середину ратушной площади.
Вынырнув из видения, Сенкевич торжествующе ухмыльнулся: он нашел место силы, центр приложения негативной энергии! Быстро перебрал свои записи, схватил перо, принялся чертить формулу портала. Теперь нужно вычислить благоприятное время, хотя он и так догадывался, какой день и час будут правильными.
Лист покрывался рядами формул, непонятных значков, ломаных линий и сложных рисунков. С ратушной площади донесся гул часов. Одиннадцать ударов. Сенкевич отшвырнул перо, поспешно вышел в коридор:
– Клаус! Клаус, демоны тебя раздери!
Альбинос, позевывая, выглянул из комнаты – лицо заспанное, белобрысую голову венчал ночной колпак:
– Что случилось, Гроссмейстер?
– Дай мне свою книгу! Ну ту, про высших демонов!
Клаус ненадолго скрылся за дверью, вернувшись, протянул хозяину толстый фолиант. Не поблагодарив, Сенкевич ринулся назад. Торопливо пролистал тяжелые страницы, отыскал нужную главу, вчитался, внимательно рассмотрел чертежи и формулы, сверил со своими записями.
Он оторвался от книги, лишь когда на ратуше пробило двенадцать.
– Есть!
Теперь Сенкевич знал, как попасть во Флоренцию 1428 года. Более того, он начинал догадываться, откуда в Равенсбурге взялось такое количество ведьм с колдунами.
Оставалось лишь сделать расчет для Розы. Сенкевич полагал, что идеальным объектом для нее будет молодая любовница Руччелаи – Лукреция Грава. В 1428 году ей исполнилось двадцать лет.
С этим успеется, решил он. Времени впереди еще предостаточно. Ощутив приятную усталость, Сенкевич потушил свечи, скинул одежду, улегся в кровать. Роза уже спала, но стоило ее приобнять, как девушка повернулась к нему, прижалась:
– Красивый, пришел… – И принялась покрывать поцелуями лицо, шею, грудь…
Сегодня Роза была особенно страстной и требовательной. Хотела еще и еще ласк, никак не могла успокоиться, то смеялась, то заливалась слезами, бесконечно целовала Сенкевича. Насытившись наконец, задремала у него на груди, но даже тогда не разжала объятий.
