Джони, о-е! Или назад в СССР 4 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич
— Он шальной какой-то, — сказал баянист. — Может, кхе-кхе, ну его.
— Молчи, Каша. Он уже достал! Сам нарывается! Кто такой, не обзывается, а в «люди» просится.
Третий и четвёртый тоже вытащили откуда-то ножи.
— Пи*дец, — услышал я сзади шёпот Гутмана.
Шагнув к первому, я подставил под его взмах ножом левое предплечье и получил небольшой порез внешнего его торца. Там меньше всего кровяных сосудов и одно толстенное сухожилие, которое перерезать весмьа проблематично.
Ударом носка ботинка в правое колено, я повалил взвывшего от нестерпимой боли бандита на пол. Его колено хрустнуло с таким звуком, что второй и третий бандиты поморщились.
— Ах ты падла! — сказал второй. — Ну, пи*дец тебе!
Он шагнул ко мне, обходя лежащего подельника слева, сразу делая глубокий выпад в мою сторону правой рукой с ножом. Мы стояли на танцевальной площадке, а инструменты и аппаратуру музыканты уже убрали, так что за чужое имущество я не опасался. Бил я сильно, но аккуратно, а тут он, как говорится, подставился.
Пропустив его руку мимо себя поворотом корпуса вправо, я перехватил его кисть и крутнувшись обратно вместе с его рукой, заставил его тело взвиться в воздух и грохнуться спиной о медную площадку танцпола.
Резко наступив ему на лодыжку и заставив взвыть, я, не отпуская его запястье, продолжающее сжимать «перо», одной рукой, выставил его руку в сторону двух других кандидатов в сидельцы. Другой своей рукой я достал из внутреннего кармана куртки милицейское удостоверение и, раскрыв его пальцами фокусника, показал оставшимся бандитам.
— Милиция! Бросьте оружие!
— Мусор⁉ — вскрикнул третий. — Валим!
— Стоять! — крикнул я. — Все задержаны!
— Ага! Щас! — хмыкнул баянист и шагнул к выходу.
Входная дверь распахнулась и с криком: «Бросить оружие! Всем на пол! Работает СОБР!», в зал ресторана ворвались бойцы Рамзина. Увидев меня, стоявшего с раскрытым красным удостоверением, над вооружённым телом, вооружённые бойцы, одетые в каски и бронежилеты, направили пистолеты «Стечкина» на бандитов.
Те, уронив ножи, и матерясь сквозь зубы, стали опускаться на колени. Подбежавшие ближе бойцы, сбили их ногами на пол и усевшись сверху, сковали руки бандитов наручниками.
— Кровищи-то, кровищи, — скривился вошедший последним Рамзин. — Живой? Молодец! С почином тебя, капитан. Хорошую группу взял. Да, ещё и с поличным… Кто это тебя? Не сильно?
— Вот этот, — показал я на лежащего с вывернутым, как у кузнечика коленом, «первого» нападающего.
— Зачем же ты его так? Кхе-кхе…
— Чтобы не убежал.
— Понятно.
Мы переговаривались еле слышным шёпотом, не давая никому подумать, что именно я был причастен к вызову милиции. У каждого сотрудника специального подразделения имелась тревожная кнопка с точно позиционирующим устройством, типа «Глонаса», вот я и воспользовался ею, как только «нарисовался» конфликт. Группа быстрого реагирования отработала вызов чётко, тем более, что ехать ей по улице «Двадцать Пятого Октября» всего один километр.
— Так ты мент? — спросила меня Лера с непонятной интонацией.
— Не мент, а сотрудник милиции, — с интересом посмотрел я на неё. — Тебя что-то смущает?
— Да, так… Ничего… — скривилась девушка. — А что ты там плёл про записанные пластинки, студию звукозаписи?
— Одно другому не мешает. Ладно, ребята. Поеду давать показания.
— Да и они тоже пусть едут, — сказал Рамзин.
— Не-не… Перепишите их, а завтра пусть следователь вызывает и допрашивает. Вот этого свидетеля пока хватит, — тихо сказал я и показал на Романа Григорьевича.
— Ты не командуй тут, — так же тихо сказал Рамзин. — Не положено так. Сначала опросить всех надо… Чтобы дело возбудить нужен материал. Основание, понимаешь, для возбуждения.
— А это? — показал я на, уже забинтованную одним из бойцов СОБРа, руку.
— Может, это ты сам порезался и наговариваешь на добропорядочных граждан.
Рамзин произнёс последнюю фразу чуть громче и её услышали.
— Это кто добропорядочный⁈ — вскрикнула Лера. — Эти⁈ Мы сидели, а они докопались. Обозвали нас… Как-то… Э-э-э… Сначала, э-э-э, шелупонью, потом пархатыми. Потом вообще я ничего не поняла, но стало обидно. А Женя, э-э-э… Ваш сотрудник… Он только спросил у них, почему они хамят и не могут разговаривать по-людски, А этот сразу достал нож и кинулся на Же… Э-э-э… Кинулся с ножём на Евгения и порезал ему руку. А потом второй кинулся. А Ж… Евгений его, как бросит. Только ноги мелькнули.
— Поедешь в милицию? — спросил её Рамзин.
— Это зачем? — отпрянула Лерка.
— Показания давать, — спокойно сказал Рамзин. — Тогда других не станем трогать.
— Мы её одну не отпустим, — сказал Попов. — С вами поедем. Показания давать.
Рамзин оглянулся на меня, вроде как говоря: «Ну, вот, а ты в них сомневался».
— Поехали, — сказал он, обращаясь к Лерке и «крепышам». — А этих переписать. Саша, останься с группой и работников ресторана опроси. И дождись следака. Пусть сфотографируют и кровь возьмут с пола. Сотрудника милиции ножом порезали и пытались убить. Сейчас понаедут. А вы быстро домой, пока не загребли. Но чтобы завтра с утра в краевом управлении были. Вот мой телефон.
— Пи*дец! — почему-то снова выругался, мягко выговаривая звуки, Гутман.
— Вот ты кто такой, Семёнов? — спросил меня первый секретарь Приморского Краевого Комитета КПСС Виктор Павлович Ломакин.
С ним мне не приходилось встречаться ни в какой из жизней, но по слухам и рассказам тех, кто с ним общался, первый секретарь был человеком душевным и заботящимся о взращивании и воспитании кадров. Это, говорят, его и сгубило. Подвели его, кхе-кхе, его кадры. Подвели… Проворовались по крупному. И отправили Виктора Павловича послом в Чехословакию. А в Чехословакии он проспал тамошнюю Революцию Роз, отсылая благоприятные прогнозы, выстраиваемые из бесед с представителями консервативного партийного блока. А потому, сняли его и с послов. А так, дядька был патриотический.
— И кто ты, Семёнов? И швец, и жнец, и на дуде игрец.
Виктор Павлович перебирал лежащие перед ним мои документы и искоса поглядывал на моего куратора. Генерал скромно сидел в сторонке.
— Если бы мы с товарищем генералом не хлебали из одной миски, образно говоря, я бы сейчас вызвал кого надо и потребовал бы объяснений из Москвы.
— Ну, тогда, Виктор Павлович, ты вы слетел со своего места не в восемьдесят четвёртом, а прямо сейчас, — всё-таки не выдержал и подал голос куратор. — Ну, хватит, Виктор Павлович. Ты правильно сказал. Хлебали мы с тобой дерьмо из одной миски. И события на Даманском, и ё*аные пришельцы, и много ещё чего… Что же ты сейчас мне не веришь? Хотя тебе и верить ни во что не надо. Есть постановление Совета Министров, Витя.
— Да, ты представляешь, что такое завод отдать⁈
— Не завод, — устало вздохнул я, а часть неработающей и разрушающейся территории.
— Мы восстановим!
— Да хрен ты восстановишь, Витя! Ты уже нацелился передать этот кусок. И мы даже знаем кому. Тебе, блять, магнитофон включить?
— Какой магнитофон? Ты… Вы… Меня, что, прослушивают?
— А ты думал, что ты лицо не прикасаемое?
— Первых секретарей… Зап… Запрещено раз… Разраб… Вам разрабатывать, — наконец выдохнул Ломакин.
— Вот потому тебя и отправят послом в Чехословакию, что ты с замами края видеть перестал. Небожителями себя почувствовали. Сижу я тут, слушаю тебя и ох*еваю. Тебе в край принесли на блюдечке с голубой коёмочкой ключи от квартиры, где золотая звезда героя соцтруда лежит, а он о своём зяте с дочкой заботится. Землицу решил у государства оттяпать.
— В аренду.
— Ага… На сорок девять лет по цене сто рублей за гектар в год. С приоритетным правом выкупа.
— Это не противоречит законодательству, — бодро завил первый секретарь.
— Правильно. Про аукционы наши законотворцы, млять, забыли. Согласен. Но ведь ты же видишь, что этот проект живой. И деньги у фонда есть. И это не кооператив, а совместное предприятие. Совместное, Виктор Павлович… А это значит — государственное, а не частная лавочка типа рыночной площади. Всё, Витя, не зли меня. Отдавай бумаги в работу. И…