Ирландские танцы (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич
— С картинами, мсье Кустов, а особенно с теми, что пребывают в столь плачевном состоянии, всегда так, — наставительно произнес министр внутренних дел. — Загрязнения, дефекты и утраты, это бывает. Но если этим полотном займутся реставраторы, то через два, а может и три года, мы увидим, что это действительно работа… Руссо или Депре. В крайнем случае, кого-то из их последователей.
Марро рассуждал как заправский искусствовед, который еще и подрабатывает оценщиком краденого. Спорить не стану. Мария за этот холст целых пятьдесят или сто франков заплатила, жалко, если добро пропадет. А вдруг и на самом деле кто-то из старой школы? Если картину в ближайшее время мыши не съедят, то лет через сто-двести лет, с помощью каких-нибудь спектроскопов, это определят.
— Наверняка реставрационные работы будут стоить немалых денег, — осторожно подпихнул я министру тугой конвертик, который мсье Марро благосклонно прикрыл газеткой, а потом спихнул в выдвинутый ящик стола. — Госпожа Семеновская просила передать на благое дело.
— Прошение и ходатайство при вас? — спросил министр.
— Разумеется, — выложил я на стол прошение мадмуазель Семеновской о предоставление ей гражданства Франции, копию ее свидетельства о рождении, квитанции об уплате налогов, а также ходатайство-характеристика, подписанное кавалером ордена Почетного легиона, который уверял, что мадмуазель характеризуется самым наилучшим образом, поэтому она заслуживает права стать гражданкой Франции. Такое ходатайство, как мне говорили, стоит дорого и кавалеры ими не разбрасываются. Так я и не собираюсь разбрасываться.
— Министр культуры тоже замолвит словечко и присовокупит к нему свидетельство о том, что мадмуазель Семеновская передала в дар Франции бесценное полотно.
— Да, это очень хорошо, что будет еще и ходатайство министра культуры, — кивнул я, вытаскивая еще один конвертик, но тоньше. — И да, еще раз хочу отметить, что реставрационные работы стоят недешево.
Второй конвертик полетел вслед за первым.
— По понедельникам президент подписывает указы о предоставлении гражданства Франции за особые заслуги. В списке, как правило, человек пять-шесть, иногда и вообще никого. Некогда был установлен лимит на такие вещи, он строго соблюдается. Но не сомневаюсь, что мсье Мильеран оценит благородный жест вашей соотечественницы.
— Благодарю вас, мсье Марран.
Министра было за что благодарить. Если бы мышке-норушке ждать французского гражданства обычным образом, то можно прождать очень долго, лет пять, а то и десять. А если пойти «проторенным» путем, то ждать поменьше, а вот платить побольше. Наверное, даже с сто тысяч франков не уложишься. Сейчас же нам все это дело обошлось лишь в двадцать пять тысяч франков — двадцать министру внутренних дел и пять — министру культуры. Не такие и великие деньги для министров, но и не маленькие, но и дел-то всего ничего, а курочка по зернышку клюет, а сыта бывает. А данном случае министр вообще ни на что не рассчитывал, тут, ему еще и подарок. Но пусть будет. Не исключено, что министр внутренних дел мне еще пригодится.
Можно сказать, что мсье Марро сам предложил дать Семенцовой гражданство и указал методику получения. Правда, взамен я не стал поднимать шум из-за грубого отношения ко мне французских полицейских.
Надевать наручники на потерпевшего не принято. Более того — адвокаты, вцепившись в полицейских, начнут их терзать, а уж какой шум поднимут газеты!
Но здесь, среди трупов и непонятности, наручники на меня все-таки надели и отвезли в участок, где принялись допрашивать. Разумеется, к полицейском машине я шел не спеша, пытаясь рассмотреть лица убитых и раненых. Отчего-то ждал, что увижу среди них Яшку Блюмкина, но не нашел.
Вначале отнеслись грубовато, даже пытались кричать, но когда в участке появился инспектор, наоравший на подчиненных, «браслеты» с меня быстренько сняли и принялись извиняться. Кто-то из парней в форме даже сбегал за кофе. Потом в участок нагрянул сам комиссар полиции, который начал орать на инспектора. Откуда-то появилось вино, но никого не смутило, что потерпевший не пьет, а комиссар с инспектором начали пить сами. А вскоре зазвонил телефон, к трубке пригласили комиссара и тот, выслушав нечто неприятное, сообщил, что сюда едет сам министр…
Я только поразился, как быстро оповестили министра. С другой стороны — событие-то не рядовое. Стрельба в самом центре Парижа случается не часто. Это вам не разборки между враждующими группами русских эмигрантов, где-нибудь на окраине, когда наутро находят трупы.
И здесь, как с гибелью Кожевникова. И нам лишний шум не нужен, и им тоже. А то, что я побыл часок в наручниках, это и хорошо. Нет, в наручниках сидеть неприятно, даже след остался. Зато в данном случае оказались неправы французские полицейские, а ваш покорный слуга выступил в роли пострадавшего дважды. Первый раз, когда на меня напали, а так не должно быть в столице европейского государства, а во второй раз, когда по отношению к потерпевшему применили наручники — почти физическое насилие. Теперь я горделиво молчал, изображая оскорбленную невинность, а полиция испытывает чувство вины.
— Мсье Кустов, я могу что-то сделать лично для вас? — поинтересовался министр.
Думал я не особо долго. У меня уже и так была мысль явиться к министру, а тут, пофартило. Надо быть дураком, чтобы не воспользоваться моментом.
— Моя знакомая содержит в Париже антикварный салон. Она эмигрантка, из хорошей семьи. Мечтает стать француженкой.
— А я видел вашу супругу, очень милая дама, — улыбнулся министр. — Но у всех мужчин имеются хорошие знакомые. И даже не просто хорошие, а хорошенькие.
Ну да, хорошенькие… Так ведь, кому что нравится.
— Увы, я не знаю, как мне выполнить просьбу моей приятельницы… — вздохнул я.
— Если ваша знакомая содержит антикварный салон, то у нее может оказаться нечто такое, что представляет ценность для Франции.
Я призадумался. Что там может представлять интерес? Гравюры, сделанные на листах, вырванных из старинных книг? «Клюква», заложенная каким-нибудь прапорщиком? Или пара ветхих холстов, купленных по дурости?
— Ваша приятельница не является экспертом, поэтому она может передать нечто такое, что на самом-то деле и не является ценностью. Но она же этого не знает? — хитренько посмотрел на меня министр. — Оценивается не только сам дар, но и искренность добровольного дарителя. Разумеется, не всех, но иногда бывают исключения.
Что ж, понял, не дурак. Был бы дурак, не понял. С одной стороны — светиться знакомством с Семенцовой не стоило бы, а с другой — все равно уже засветился. Но наше знакомство с ней — не преступление, а помощь, которую оказывает торгпред своей соотечественнице вполне нормально и укладывается в норму мужского поведения. Зато французское гражданство Марии Николаевне пригодится.
— А еще, мсье Марро, если вам не трудно — прикажите вашим людям, чтобы вызвали мне такси, — попросил я. Представляю, какой у меня сейчас вид — рваные штаны, грязный пиджак, накинутый на окровавленную нательную рубашку.
— Куда вы хотите ехать? — поинтересовался министр. — Позвольте, я сам отвезу вас в дом графа.
— Нет, туда не надо! — замахал я руками. Не хватало, чтобы Наталья увидела меня в таком виде. — Лучше в торгпредство. Тут и ехать-то всего ничего.
И вот, ветхий холст, изображавший картину, привезен в здание МВД. Не сомневаюсь, что судьба «картины» окажется плачевной. Передадут в какой-нибудь музей, а там только пожмут плечами и забросят холст в подсобное помещение (отказаться от подарка министра нельзя), а скоро просто спишут за ветхостью.
— Как здоровье вашего коллеги? — спросил министр.
— Врачи творят чудеса, — похвалил я французских докторов из госпиталя Сен-Леруа, что сделали операцию моему водителю. — Пулю вытащили, парень молодой. Надеюсь, недельки через две выпишут.
— Да, война нас многому научила, — важно кивнул Марро. Пристально посмотрев на меня, полюбопытствовал: — А ваши хирурги смогли бы спасти вашего раненого?
