Петр Динец - «Царствуй на славу!» Освободитель из будущего
Параллельно с линиями железных дорог мы начали протягивать телеграфные линии. Павел Львович Шиллинг, продемонстрировавший первый в мире электромагнитный телеграф в 1832 году, даже не ожидал такой заинтересованности в своем детище. Я же не только выделил деньги на постройку первой сотни аппаратов, но и настоял, чтобы телеграф был запатентован не только в империи, но и в Европе и в США. Созданная в 1833 году Российская электротехническая компания начала производство первых телеграфных аппаратов и их маркетинг за границей. Правда, вскоре появились такие аппараты, как знаменитый телеграф Морзе, но, так как мы стали первыми и уже приобрели опыт прокладки телеграфных линий, около четверти европейского рынка осталась за нами. Я же гордился тем, что это стало началом отечественного «высокотехнологичного» экспорта.
В 1835 году мы построили первый в мире завод по переработке нефти. Получавшийся керосин, названный «Русский фотоген», быстро завоевал популярность в империи и за рубежом как дешевый и надежный способ освещения и нагрева. Николай Иванович Воскобойников, молодой инженер, выпускник Петербуржского горного института, предложивший построить этот завод, возглавил свое детище, которое уже через год окупило вложенные в него деньги. Добычу и производство нефти я хотел оставить за государством, а для этого была создана компания «Российский фотоген» для разведки, добычи и переработки нефти. Забегая вперед, скажу, что к 1840 году компания давала чистую прибыль в десять миллионов рублей в год, и это было только начало.
Глава 31
Свет сквозь зашторенные окна тусклой дорожкой освещал довольно обширный кабинет, обклеенный зелеными обоями. На кровати у стены лежал накрытый одеялом поэт. Лицо его было изжелта-белым – он умирал. Доктор Арендт, до этого хлопотавший у ложа умирающего поэта, увидев, что Александр Сергеевич крайне слаб, оставил свои потуги, поняв, что помочь уже ничем нельзя.
Владимир Иванович Даль, сидевший в углу, в глубоком кресле, вопросительно взглянул на Николая Федоровича. Тот отрицательно покачал головой и жестом попросил выйти за ним. Прикрыв дверь, Владимир Иванович спросил:
– Неужели нет надежды?
– Увы, – ответил Николай Федорович, – воспалительный процесс необратим. Вдобавок больной очень ослаб. Думаю, ему осталось не более суток, – Владимир Иванович кивнул – мол, понимаю. Сам в прошлом врач, он не испытывал особых надежд на выздоровление поэта.
– Какая случайность, – прошептал он, – и зачем он решил ехать в феврале? Куда он спешил?
Говоря это, господин Даль имел в виду поездку поэта в Сергиев Посад, где уже три года как обосновалась культурная богема империи. Еще до официального перевода столицы в Москву многие художники, писатели и поэты облюбовали провинциальный городишко. Цены там были на порядок ниже столичных, места живописные, и вдобавок всегда можно было пообщаться с людьми искусства. Там же выходили несколько журналов и альманахов, в том числе и журнал «Современник», основанный Пушкиным в 1835 году. Именно по делам журнала, дабы обсудить и скорректировать следующий номер, поэт, на зиму переехавший в Москву, решил ехать в Сергиев Посад. И хотя ехать предстояло недалеко, выезжать во время вьюги было легкомысленно. По дороге назад карету, в которой ехал Александр Сергеевич, перевернуло, и поэта вышвырнуло в сугроб, где он и пролежал три часа, придавленный багажом, пока не подоспела помощь. Слегши с пневмонией и ослабленный общим переохлаждением организма, поэт угасал. Даже лучшие врачи империи были тут бессильны.
– Владимир Иванович, – негромко позвала Наталья Николаевна, высунув голову из-за двери, – он вас зовет. – Владимир Иванович вошел в полумрак кабинета, прикрыв за собой дверь.
– Даль, – позвал поэт, – что говорит Арендт?
Владимир Иванович посмотрел в запавшие глаза Александра Сергеевича и, проглотив комок, сказал:
– Он дает тебе от силы сутки. Ничего нельзя сделать.
Пушкин секунду промолчал, а потом, сняв с пальца свой перстень-талисман, протянул его Далю.
– Даль, возьми на память. – Владимир Иванович покачал головой, но Пушкин, усмехнувшись, повторил: – Мне уже не понадобится.
Глава 32
В комнате дежурного застучал телеграф. Приняв послание, дежурный, лейтенант Нечаев, поспешно отнес депешу флигель-адъютанту его величества, капитану Бахметьеву. А спешить было зачем, ибо в Петербурге, в обновляемом Зимнем дворце, случился пожар.
Через два часа личный императорский поезд с небольшой охраной, потихоньку набирая скорость и шипя паром, отошел от подмосковного перрона в город Петра. А уже следующим вечером государь после осмотра все еще дымящегося дворца сидел в своем кабинете в Аничковом дворце, где, кроме него, присутствовали генерал-губернатор Петр Кириллович Эссен, Карл Иванович Опперман, приехавший с императором из Москвы, и Стасов Василий Петрович, главный архитектор возводимого Нового Эрмитажа.
– Господа, – продолжал разговор император, – насколько я понимаю, выгорел весь второй этаж левого крыла. Как обстоит дело с остальными помещениями?
– Ваше величество, – ответил Стасов, – кроме второго этажа, пострадал и третий, там, где еще не установили огнеупорное перекрытие. Благо пожар потушили за четырнадцать часов, и помещения третьего этажа в основном только намокли. Думаю, после того как они просохнут, надобно будет поменять полы и обновить обивку в нескольких залах. Правое крыло и центральные залы не пострадали, так же как и первый этаж левого крыла.
– Хорошо хоть картины убрали, – усмехнулся Николай, – некоторые еще сам Петр покупал.
– Список сгоревших произведений искусства только составляется. Благо из-за ремонта большинство интерьера перенесли в подвалы и в Михайловский замок, – осторожно сказал Петр Кириллович, – но некая часть осталась.
Император нахмурился:
– Постарайтесь закончить завтра. Надеюсь, самые ценные экспонаты не пострадали?
– Нет, – ответил Петр Кириллович. – Самые ценные коллекции отнесли в подвалы дворца еще в начале ремонтных работ. Я лично проверил, что они на месте и в сохранности. Благо в подвалы можно попасть с правого крыла, и они не задымлены.
– И все же на всякий случай проследите, чтобы эти коллекции итальянцев и фламандцев перевезли ко мне во дворец, – распорядился император, – Я завтра уезжаю в Москву, а посему можете временно разместить их в жилых комнатах.
Граф Эссен кивнул: мол, сделаем.
– Василий Петрович, – обратился Николай к архитектору, – много ли народу пострадало?
– Два человека погибли при тушении пожара, из пожарной команды. Да еще двадцать три получили ожоги. Вдобавок несколько дюжин рабочих дыму наглотались. Так как день был выходной, большинство рабочих разошлись по домам.
– Да, можно сказать, повезло, – заметил император. – И сколько времени возьмет восстановление ущерба?
– Около полугода, – подумав, ответил архитектор. – Мы планировали закончить реставрацию и открыть музей через год; теперь придется отложить открытие еще на полгода. Хорошо, что восстановление второго этажа не потребует много средств, ибо часть залов и так надобно было переделывать. А необходимые материалы для этого уже заготовлены.
– И все же я хочу увидеть смету, – попросил Николай, – прикиньте, что можно использовать из других проектов. Карл Иванович постарается вам помочь. Ежели понадобится, часть материалов мы пришлем из Москвы. Ну, и раз я уже приехал, – улыбнулся император, – покажите мне завтра Новый Эрмитаж.
– С удовольствием, – улыбнулся архитектор. – Думаю, интерьер вам понравится.
– Вот и увидим, – ответил Николай. – А пока посмотрим план перестройки Михайловского замка.
Василий Петрович кивнул и положил на стол большую картонную папку с рисунками. Присутствующие придвинулись к столу и склонились над чертежами дворца, которому в скором будущем предстояло стать первым зданием Русского музея.
Глава 33
1837 год принес мне осознание того, что колеса истории порой невозможно вытащить из не езженной ими колеи. И бог его знает, кто делает историю – одна личность или массы, но по факту могу сказать, что, даже заранее устранив ключевую личность, порой невозможно изменить результат. Просто на его место придет кто-нибудь другой, и все пойдет по наезженному. То же самое и с энергией масс: практически невозможно ее перенаправить и изменить историю. Обычно громким историческим событиям, таким как войны и революции, предшествует этакий «накопительный» период, когда в обществе или между странами множатся противоречия. И чем дольше этот период, тем тяжелее что-нибудь потом предпринять. Поэтому я и старался провести преобразования задолго до того, как станет поздно. Ибо в реальной истории освобождение крестьян в 1861 году и Столыпинская реформа, начатая в 1906 году, были осуществлены чересчур поздно. В итоге недовольство вылилось в революцию. Я же надеялся, что, начав реформы на тридцать лет раньше, сумею сократить «накопительный» период и снизить напряжение в обществе. Увы, 1837 год внес свои коррективы в мой оптимизм. И хотя происшедшие события являлись скорее локальными, меня эти совпадения просто шокировали.
