Герман Романов - Спасти Кремль! «Белая Гвардия, путь твой высок!»
У Лобного места застыл грузовик, кузов которого был набит ящиками, а рядом с ним лежали несколько тел в гимнастерках с зелеными «разговорами» – такие Фомин впервые увидел, никак не думал, что в Москве могут быть пограничники.
– Везде разруха и запустение, грязь и мусор – все это верная примета власти «товарищей»!
– Авгиевы конюшни, право слово, князь! И нам их чистить придется, ибо больше некому…
Фомин еще раз огляделся, разглядывая плоды революционного лихолетья. Такой он Москву видел в свое время только в двадцатом году, когда вернулся с польского фронта. Но тогда на улицах было чуть-чуть попригляднее, сейчас все выглядело действительно ужасно. Но зато из души ушла тоска, сердце радостно стучало в груди.
– Это победа, наша победа!
Только сейчас Семен Федотович окончательно уверился в происходящем – ведь скоро наступит мир, он, как и множество других людей, будет жить, любить, растить детей, их всех ждет совершенно другое будущее, намного лучшее – тут он верил истово, – чем то, что было уготовано в совсем другой истории. И не в силах сдержать обуревавшие его эмоции, он, как заведенный, повторил:
– Это победа, князь! Наша победа!
Потсдам
– Победить лихим наскоком не вышло, и теперь нас ждет долгая изнурительная война!
Несмотря на неприкрытый пессимизм, прозвучавший в словах, Шмайсер улыбался, чем вызвал недоуменный взгляд кронпринца. И на то были причины – Фридрих-Вильгельм хорошо понимал, что просчитался в своем желании покончить с красными одним ударом. Однако взять Берлин не удалось – малочисленный рейхсвер увяз в боях уже на западных окраинах столицы.
– Ваше высочество, нужно отступать за Эльбу, иначе мы погубим то немногое, что имеем! – Подполковник виновато улыбнулся и чуть тише произнес, буквально выдавливая из себя слова: – Без помощи русских мы потеряем Германию…
– Ты так считаешь, Андреас?
– Да, ваше высочество. За последний год большевики привезли для советизации западных стран сюда, в Польшу, Чехию и Францию, свыше миллиона своих партийцев, главным образом евреев. Тех самых, что в пятнадцатом году эвакуировали русские из местечек, под напором нашей армии. Есть одна русская поговорка – как аукнется, так и откликнется. Этот гонимый народ устроил у нашего соседа такое, что хоть святых выноси, а сейчас принялся и за нас, благо многие из них хорошо говорят по-немецки и на польском. Настоящие «интернационалисты» и на все готовы…
– Перспектива удручающая…
Кронпринц мотнул головою, словно отгоняя плохие мысли, но его «тайный советник» снова вернулся к болезненному вопросу, причем не скрывая опасений.
– И это еще не все – скоро сюда припожалуют еще полмиллиона русских коммунистов, половина из которых опытные и умелые солдаты. Ведь у их Фрунзе остались самые надежные и отборные части, что прикрывают эвакуацию из Москвы.
– Надеюсь, что белые их хорошо потреплют…
– Не обольщайтесь напрасно, ваше высочество, они их не гонят, не преследуют с целью истребить без остатка. Русские скорее выдавливают большевиков, стараясь перехватить только увозимые ценности. Зачем всерьез воевать с большевиками и нести напрасные потери, если гораздо лучше переложить на вас, ваше высочество, эту непосильную задачу.
– Но это же…
– Политика чужда сантиментов – это возврат вам старого должка в виде запломбированных вагонов в семнадцатом году да золотых марок, что пролились дождем на русскую революцию. Так что Экклезиаст был прав, когда сказал, что есть время разбрасывать камни и есть время их потом собирать. Недальновидная политика, ваше высочество, всегда приводит к таким результатам…
Шмайсер ухмыльнулся, а Фридрих-Вильгельм засопел – перспектива драться с прибывающими русскими большевиками, озлобленными изгнанием из страны, становилась не просто удручающей, а смертельно опасной для возрождения рейха.
– Великий канцлер Бисмарк был прав, когда советовал, даже настаивал, дружить с Россией. Мы все, я имею в виду европейцев, желали уничтожить восточного соседа, раздробить его на куски или, по меньшей мере, значительно ослабить, спровоцировав неурядицы и внутреннее беспокойство. Теперь все вернулось, как говорят русские, в обратку. Арчегов – гениальный хитрец, хотя и плохой генерал – но среди них хорошего политика сыскать трудно. Он спас Россию, заплатив Европой! Потому, по большому счету, оно нам было надо?
– Андреас, когда я говорю с вами, то чувствую, что беседую с русским. Вы все время задаете вопросы и тут же ищете на них ответы. Вся их литература просто полна поиском истины, и особенно там, где ее просто не может быть!
– Обрусел я, ваше высочество, прикипел душою, как они говорят. Знаете что – желания опасны тем, что они могут исполниться. Вот только разбитая и униженная Россия вдвойне опасна, чем сильная и богатая. Сытый русский добр и преисполнен любви ко всему, но поставленный на грань смерти опасен, ибо будет сражаться до последней капли крови. И это не пустые слова, ваше высочество, за ними стоит многовековой опыт! Вспомните историю – любого захватчика русские всегда изгоняли, так что не стоит вступать на эту землю с оружием в руках. Хлопотное это дело!
– Вы говорите вещи, Андреас, которые и сам хорошо понимаю. Ну раз вы ответили на сакраментальный русский вопрос – кто виноват, то невольно возникает другой, не менее важный – что делать?
– Пилите, Шура, пилите – они золотые…
– Что вы сказали, мой друг? Я еще плохо знаю русский язык, чтобы понимать речь!
– Это слова из одной книги, ваше высочество, той, которая никогда не будет написана. Но отвечу – Ленин сравнил свое учение с чумой, и он прав. Русские переболели, но еще выработали к ней не только иммунитет, но и лекарство. Так что только в их руках наше спасение! Если Михаил захочет, то мы вернем свое, нет – Германия снова станет раздробленной, где баварцы и австрийцы перестанут считать себя немцами.
– При чем здесь австрийцы…
Фридрих-Вильгельм осекся и задумался, тяжело прошелся по комнате, что когда-то была его в этом большом отцовском дворце, но когда поднял голову, Шмайсер заметил в его глазах огонек понимания.
– Канцлер Отто фон Бисмарк умный человек, а заветы такого мудрого политика нужно чтить! Но, как я понимаю, в дружбе с Михаилом я буду вторым, а не первым?!
– За все нужно платить, ваше величество!
– Ты впервые назвал меня кайзером! Почему?
– Потому что именно сейчас вы им стали! Хотя это будет стоить мне головы – на память и Арчегов, и ваш «брат» никогда не жаловались. Но если таковой будет цена спасения фатерланда, то я согласен!
– Не торопись умирать, мой друг, я слишком ценю тебя, чтобы принести на заклание. Они же политики, могут смирить чувство мести, пусть и справедливое… – Кронпринц усмехнулся и, подойдя к подполковнику, взял того за рукав мундира. – Как я понимаю, платить по Версальским обязательствам Россия нас не заставит?
– Так точно, не заставит…
– Потому что установит свою цену? Ведь так?! И какова она?
– Славяне принадлежат им, а немцы вам – на такое соглашение император Михаил пойдет. И спасет нас – страна на грани голода, нужен хлеб, а он у русских. Да и большевики, которых они выдавливают, чрезвычайно активный, но совершенно чуждый их народу элемент. Пришлый, я бы так сказал! Ослабить Германию царь желает, но ее уничтожение окажется не в его интересах – ведь вы главная надежда в его планах!
– Даже так?! Россия всегда стремилась построить у себя заводы, что станут конкурентами для наших, ведь сырье для них имеется в изобилии, не то что у нас. Не велика ли цена за такое будущее, когда надобность в наших поставках и помощи перестанет быть нужной?
– В роли «младшего брата» вы недолго пробудете – как только мы оправимся, то сможем отстаивать свои желания. Что касается русских заводов, то поверьте знанию – как наши соседи ни старались, но и в конце века изобилие у них не наступило, да и никогда его не будет!
– Вот это меня и утешает! Ну что ж… Я напишу Михаилу…
– Зачем быть просителем, государь? Сами дадут, да еще довольны будут. Тут нужно действовать иначе…
Петербург
– Люблю тебя, Петра творенье… – нараспев произнес Арчегов, с жадностью вдыхая солоноватый невский воздух. За широкой свинцовой гладью реки возвышались одетые камнем бастионы Петропавловской крепости, сверкал в тусклых солнечных лучах золоченый шпиль да желтели осенним листом немногие уцелевшие деревья.
Вообще в большинстве городских парков и скверов торчали пеньки. Деревья, вкупе со скамейками и лавками, были пущены предприимчивыми жителями на дрова, дабы согреться в морозы, так как обеспечить огромный город углем или торфом председатель Петрокоммуны Зиновьев оказался не в состоянии.
Зато, к великому негодованию рабочих, данная особь оказалась шустрой, как знаменитая ингерманландская минога, сумев скрыться из Смольного, бывшего института благородных девиц, когда тот негодующие рабочие уже взяли штурмом, сводя накопившиеся счеты с «выразителями» их интересов.
