Алексей Кулаков - Великий князь
– Не получится на Рождество, так подождем до Пасхи[105]. Но вряд ли…
Приняв благословение, царевич тотчас покинул митрополичьи покои в Чудовом монастыре, оставив хозяина одновременно и довольным, и сильно озабоченным.
«Ну да, мне бы кто в свое время сказал, что всей жизни осталось – от трех месяцев до полугода. Я бы тоже и задумался, и озаботился. М-да, интересно, как-то там мой домик в деревне поживает? Наверное, никак – отсырел, покосился, пропитался запахом плесени. Любовно собираемую библиотеку соседи растащили на растопку да в сортиры, если только офицер-наследничек ее раньше на макулатуру не сдал. Стекло с теплиц точно разворовали. Яблоньки одичали, грядки сорняком поросли, колодец высох или его тиной затянуло…»
От воспоминаний и самих мыслей о прошлой жизни настроение Дмитрия, и без того застывшее на нижней отметке, испортилось еще сильнее, а тут еще и Салтыков за спиной чуть не лопался от едва сдерживаемых эмоций.
– Сколько ногаев прибыло?
– Двое мурз из тех, что клятву давали, при каждом десяток оружных нукеров. Воевода белгородский на них подорожную скопом выписал, а для пущей надежи и порядку отрядил полусотню детей боярских в сопровождение. От него же привезли роспись освобожденных полоняников да грамотку с перечислением табунов и отар, коими кланяются мурзы за свою свободу и здравие.
Слегка отставив в сторону руку, царевич шевельнул пальцами. Затем еще раз, более нетерпеливо, но сын оружничего лишь виновато поклонился, признавая за собой оплошку:
– Грамотки дьячок приказной взял. Как и список меховой рухляди, казны золотой и серебряной и иного прочего, что привезли басурмане с собой.
Одним лишь взглядом выразив подручнику свое недовольство, первенец великого государя отослал его прочь, за плотное кольцо чернокафтанной стражи.
«А вот и они, победители в увлекательной игре на выживание! Настоящие специалисты по части удавить и отравить ближнего и дальнего своего, профессиональные параноики и безжалостные властолюбцы… Ай хороши, красавцы!!!»
«Красавцы» на первый взгляд совсем не производили впечатления: лежали себе смирнехонько на носилках между двух коней, дышали кое-как, временами подергивались, а иногда даже позволяли себе и поскрипывать зубами. Одним словом – дряхлые развалины, а не гордые степные князья. Но!.. Первое впечатление, как известно, бывает обманчиво, и на самом деле конкретно эти ногайские вожди являлись очень незаурядными личностями. Доказательством тому служила судьба остальных родовых и племенных вождей, отпущенных за выкупом после принесения клятвы наследнику престола Московского – их родственники и ближнее окружение посчитало, что проще и выгоднее устранить неудачливых вождей, нежели платить столь высокую цену за их жизнь и свободу. А вот Дышек-мурза и Ахмад-мурза изначально не были согласны жертвовать собой ради общего блага, отчего и вырезали всех возможных «доброжелателей» сразу по возвращении в родное кочевье, а их имуществом пополнили свою изрядно оскудевшую казну. Тем более что оное им изначально не принадлежало, а значит, при исчислении выкупа можно было его и не учитывать…
– Долгие лета государю-наследнику!
Стоило Дмитрию остановиться у конных носилок, как рядом моментально образовался постельничий дьяк с небольшим блюдом, на коем и обнаружились аккуратно разложенные грамоты с перечнем почти добровольных пожертвований в царскую казну.
«Ну-ка, что у нас здесь? Семь сотен цехинов, двенадцать тысяч акче, золотая и серебряная посуда, женские украшения, шатры, седла, ковры и шелковая одежда, пять чистокровных арабских скакунов, три дюжины жеребцов-ахалтекинцев… Еще бы кобылиц к ним столько же! Шелковая одежда, шкуры барсов и леопардов, пряности и благовония. Хм?.. И ни одной сабли, лука со стрелами или бахтерца. Ну понятно, орудия труда отдавать никак нельзя, иначе в набег с пустыми руками идти придется».
В другой грамотке белгородский воевода для начала обстоятельно доложился о том, как принял и обустроил освобожденных из ногайского полона мужиков и баб. Затем известил, что некоторая часть бывших полоняников пожелала записаться в порубежную стражу и боевые холопы, в основном те, у кого ногаи убили всех родных. Ну а напоследок сей достойный предводитель воинов запросил инструкций – на тему того, что ему делать с многотысячным овечьим поголовьем и десятком табунов степных лошадей.
«Нашел у кого спрашивать! О конине да баранине пусть голова у казначея и его дьячков болит. Или это батюшка меня так в очередной раз проверяет? Ладно, об этом позже».
Шагнув к первому мурзе, глядевшему на него с тщательно скрываемой ненавистью, наследник громко (другим ведь тоже интересно) спросил:
– Весь ли полон освободил? Весь ли выкуп привез?
– В-весь!..
Говорить родовитому ногаю было трудно, и совсем не из-за удушающих объятий жадности, нет – из-за ноющей, дергающей, режущей боли по всему телу, терпеть которую молча было все труднее и труднее.
– Да будет клятва твоя тому судией.
Мурза резко дернулся и застыл, затем с недоверчиво-радостной гримасой пошевелился на своем неудобном ложе. Боль ушла! Гортанно рассмеявшись, Ахмад попытался покинуть изрядно надоевшие носилки, тут же обнаружив, что левая нога ведет себя как чужая. Тело не держит, сгибаться-разгибаться не хочет… Прошипев что-то неразборчивое, степной князь покосился на нукеров, чьи пустые ножны навевали одну лишь тоску и неуверенность, и привалился к коню, зашептав молитву Всемилостивому и Милосердному.
– Видать, не все ты отдал, что обещался?..
Дернувшись от насмешки, звучащей в голосе ненавистного колдуна, мурза снял с себя богато изукрашенный пояс и надавил заскорузлым ногтем на одну из множества выпуклых золотых бляшек.
Щелк!
Засиял на свету крупный рубин.
Щелк!
Блеснул сапфир чистой воды.
Щелк!
Большая жемчужина едва не улетела в пыль.
Щелк!
Темно-зеленый изумруд впитал в себя лучи сентябрьского солнца.
– Довольно.
Оглядев пояс и подсчитав, сколько камней ждет своего нового хозяина, Дмитрий прислушался к эмоциям «дойной коровы» и едва заметно кивнул, одновременно с этим внося в Узор степняка последние изменения:
– Выкуп отдан и принят. Да будет клятва твоя тому свидетелем и судией!
Чистая совесть, разом опустевшая казна и окончательно выздоровевшая нога вызвали в гордом номаде волну столь сильного наслаждения, что в себя он пришел лишь спустя пару-тройку минут. Как раз чтобы узреть перекошенное лицо Дышек-мурзы, который вынужденно расстался с последней памятью о безвременно усопшей родне, выраженной в материальных предметах! То есть золотыми и серебряными перстнями, разными там цепочками-браслетами и дорогим оружием из смертоносного дамаска и булата.
– А теперь весь ли выкуп ты отдал?
– Да!
Увы, и эти слова оказались ложью, неспособной исцелить правую руку излишне хитроумного ногайского вождя. И только когда один из его нукеров расстался со своим поясом, в котором наподобие золотой чешуи были зашиты золотые султани, злой недуг окончательно отступил.
– Выкуп отдан и принят. Да будет клятва твоя тому свидетелем и судией.
Пока Дышек переживал волну острого наслаждения, его собрат по несчастью был вынужден слушать презрительный смех свиты синеглазого царевича и их весьма оскорбительные шутки. Воистину, горе побежденным!.. Впрочем, московский чернокнижник внезапно решил утешить своего ногайского гостя:
– Не печалься, Ахмад. Племя и род твой ослабели, казна оскудела, но зато ты жив, здоров, и более ничего мне не должен. А вот те, что убили своих имельдеши и мурз вместо того, чтобы собрать им выкуп, приняли их клятвы и долг на себя. Москва ничего не забывает, никогда не прощает и всегда взыскивает со своих должников – золотом или кровью.
За то время, что родовитый номад переваривал негромкие слова «утешения», Дышек-мурза благополучно пришел в себя. Почти благополучно – судя по тому, с каким видом он щупал штаны между ног, у него все же приключилась небольшая неприятность. Или, хе-хе, приятность – кто его там разберет? Позволив себе всего лишь одну злорадную усмешку, Ахмад собрался и с подобающей вежливостью вопросил о судьбе своих нукеров, томящихся в урусском плену…
– Многие лета государю-наследнику!!!
Увы, но дальнейшему разговору, и хотелось бы надеяться – небольшому торгу о цене выкупа за выживших батыров, помешали сразу два обстоятельства. Во-первых, все прибывающая толпа тех, кто желал лицезреть (хотя бы и издали!) сереброволосого отрока и даже, может быть, получить от него благословение или хотя бы мимолетный взгляд. Второй же причиной-препятствием стало появление сына оружничего боярина Салтыкова с какой-то явно важной вестью, выслушав которую четырнадцатилетний царевич разом потерял интерес к «дойным коровам» из степи.
