Джони, о-е! Или назад в СССР 4 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич
— О! Правильно ты подсказал! Возле крайкомовского дома есть гаражи. Я у них поспрашиваю. Э-э-э… Не я, конечно. Зашлю кое-кого…
— А сегодня я поставлю, окей?
— Да, ставь, конечно. А ты… — в голосе Ирины Григорьевны послышались нотки смущения, — радио продолжаешь заниматься?
— Нет, Ирина Григорьевна, но для вас, всё что угодно! Э-э-э… В разумных пределах, конечно, а не коммерческой основе.
— Не коммерческой? А что так? Хороший бизнес. Сейчас можно.
Я не стал ей говорить по телефону, что у меня есть в планах, а лишь засмеялся.
— Вот сегодня выпьем и трезво всё обсудим.
— Хорошо, — повеселела Ирина Григорьевна. — Я могу подругу взять? Очень молодая девушка. Тебе понравится.
— Даже так? — хмыкнул я. — Если для меня, то лучше не надо. Посидим узким деловым кругом.
— Тогда уж треугольником, — хмыкнула в ответ Ирина. — Тогда этим вечером я буду твоей девушкой, не возражаешь?
В её голосе послышалась настороженность.
— Обязательно! — бодрым тоном согласился я. — Это и хотел предложить, но стеснялся.
— Ха-ха! Стеснительный ты наш! Ой! Всё! Товар пришёл! До вечера! Целую!
Последнее слово было сказано явно не для меня, а для кого-то, только что вошедшего в её кабинет. Я усмехнулся. Отлично! Проблему с машиной, хотя бы на сегодня, решил! Загоню во двор, зачихлю… Нормально.
На бухту Тихую я приехал и попал под перекрёстный обстрел соседок и пацанвы. На камеечке, что стояла рядом с бельевой площадкой, сидела тетя Валя Банных, мать Славки Федосеева, бабушка Мишки, и дворничиха. Они с подозрением вцепились глазами в мой мерседес, а я остановил машину и вышел к ним.
— Здравствуйте, соседки! — поздоровался я бодрым голосом. — Не признаёте?
Соседки напрягли мозги.
— Не признаём, добрый молодец, — сказала бабушка Мишки, видевшая меня всего-то раза два, так как жила и гостила во Владивостоке наездами.
— Так это Женька Дряхлов! — воскликнула тётя Валя Банных. — Точно — Женька. Я его по ушам узнала. А так… И не признаешь. Давно тебя не было. Вырос-то как!
— Женя⁈ — тётя Фрося Федосеева удивилась. — Какой взрослый! Взрослее моего Славки выглядит. А ведь младше же?
— Младше, тётя Фрося. На три года.
— А! — она махнула рукой. — Не едят ничего. Вот и мелкие.
— Ага, — подумал я. — Славка уже точно слез с гашиша и перешёл на опиаты. Вот и худой.
— Женька Дряхлов? Это ведь ты кусты с сиренью обломал?
— Я, тётя Даша, — кивнул головой я.
— Я вот тебя метлой, — сказала она грозя старческим кулаком и засмеялась дребезжащим смехом.
— Экая у тебя машина! — тётя Валя закивала из стороны в сторону головой. — Волга, что ли новая?
— Да какая «Волга»⁈ — крикнул Андрюшка Федосеев. — Мерседес это! Охренеть! Джон, это ты⁈
Он подошёл ближе, оторвавшись от подъезда.
— Привет! — сказал я, протягивая руку с раскрытой для рукопожатия ладонью. — Славка дома?
Андрей нахмурился и приблизив своё лицо к моему уху тихо сказал:
— Повесился Славка. Схоронили три дня как. Мамка сдвинулась. Вот караулю её. Находит вдруг и кричать начинает. Вон и Танька вышла. С нами пока живёт.
— О, бля!- только и выговорил я.
— Может, помянем?
Андрей с надеждой посмотрел на меня.
— Обязательно помянем, Андрей, но не сегодня. Только с аэропорта. В Хабаре учился. Сейчас приехал к матери. Потом домой.
— А-а-а… Ты же на Семёновскую переехал…
Андрей был младше меня на год. Подошла Татьяна. Она училась в параллельном «б» классе.
— Женя? Привет! Не узнать тебя. Повзрослел. Кооператором заделался? На мерседесах ездишь.
— В Хабаровске на физкультурном учился. Подрабатывал с парнями. Усилки клепали, то сё…
— А! Вы же тогда в новогодний вечер играли. Нас ещё не пускали, а мы с девчонками маски надели и прошли с Танькой Голиковой. Из одиннадцатого дома. Помнишь её? Она тоже университет закончила, в школе учителем будет.
— Танюш, мне к маме надо. Триста лет дома не был. ТЫ, это… Возьми вот эти деньги и передай матери.
Я нырнул во внутренний карман и, достав портмоне, вынул из него сотенную купюру.
— Ни фига себе! — вырвалось у Андрея.
— Не надо, Женя! — неуверенно проговорила Татьяна, но деньги взяла.
— Ты знаешь, что мы со Славкой дружили. Жаль, что меня не было здесь четыре дня назад.
— О! Жека! — воскликнул Семёныч, увидев меня перед дверью. — Привет! Заходи!
Я шагнул в тёмную с улицы прихожую.
— Настя, Женя приехал!
— Мама, это я, — сказал я, ожидая услышать, как в анекдоте: «Нет, сынок, мама — это я».
В зальной двери появилась Анастасия Александровна.
— Включи свет, Евгений Семёнович, — попросила Женькина мать строгим голосом.
— Да, он это! Чего ты? Пусть заходит, в зале и рассмотришь. Неудобно так-то.
— Ничего. Потерпит. Я столько лет терпела.
— О, как! — подумалось мне, и я мысленно хмыкнул. — Момент истины? Да и по барабану. Не примет мамаша, так шагну в сторону и…
Щёлкнул выключатель, до которого Семёныч дотянулся через меня.
— Вроде, он, Женька… И где же ты шлялся? Семь лет! Только письма и фотографии. Но от тебя хоть это. А от Сашки вообще ничего! Тоже где-нибудь в секретном ящике сидит! Будь они прокляты!
Мать, вместо того, чтобы подойти ко мне, вдруг вернулась в зал. Я, подтолкнутый Семёнычем, шагнул вслед за ней. Женькина мать стояла глядя в окно на волнующееся серое море и руки её весели вдоль тела словно плети.
Подойдя ближе, я положил свою правую ладонь ей на правое плечо. Она положила на неё голову. Я обнял мать, развернул и поцеловал в лоб. От неё пахло котлетами.
— Словно покойницу, — сказала она.
— Ну, Настя! — взмолился Семёныч.
— Что, Настя⁈ — вскрикнула женщина и тихо заплакала. — Как вы мне дороги, мужики! Отец его всю мне душу вымотал своими командировками. Тоже вес засекреченный, спасу нет. Теперь эти… На долго хоть приехал?
Она вытерла фартуком заплаканные глаза.
— Э-э-э… Да, вроде, навсегда. Кхм-кхм… Кажется.
Глава 21
Я смотрел на Александра Гончарова, исполнявшего на своём Фендере Стратакастере вступительное соло песни «Speed King»[1] группы Deep Purple. Вступил органным проигрышем Константин Вяткин и Константин Бакулин начал голосовую тему. На бас-гитаре играл Владимир Попов, на ритм гитаре — Владимир Гутман, на ударных стучал Виктор Мазин.
Группа «Баллада» мне была известна и в том моём времени, и в этом я встречался с её организатором и руководителем Гутманом в Городском парке, где он играл на танцах, и которого мне пришлось подменять, когда он неожиданно ушёл. А с Гончаровым мы учились вместе в шестьдесят пятой школе на Бухте Тихой и в том будущем, и в этом настоящем. Он тогда только осваивал гитару и приходил к нам на репетиции новогоднего вечера за консультациями. Зато, у Гончарова была почти оконченная тогда школа игры на скрипке и отличный музыкальный слух. Уж соло партии он снимал и исполнял сразу безукоризненно.
Мы с Романом и Ириной сидели в самом дальнем от сцены углу разговаривали, пили, ели и слушали музыку.
— У тебя грандиозные планы, — сказала Ирина, чуть кривя губы и недоверчиво щурясь. — Ты уверен, что тебе под твои замыслы выделят землю?
— Не землю, а часть территории завода. Она всё равно в запущенном состоянии, а док в аварийном.
— Так ты прямо хочешь выкупить?
— Ха! Кто же мне позволит? В аренду возьму лет на пятьдесят. На мою жизнь хватит.
— Это уж точно, — улыбнулась Ирина.
Я не стал говорить, что это будет совместное советско-французское предприятие, где будет фигурировать, даже не я, а Пьер Делаваль. У меня по-прежнему имелось три паспорта. Официально из Британии я — Джон Сомерсет — уехал жить в столицу Тайваня Тайбэй, оставив бизнес на старшего Сомерсета, который благодаря своему здоровому образу жизни и плазме из моей крови, которую он вливал в себя два раза в год, выглядел бодрячком. И это вполне себе устраивало руководство страны в лице Юрия Владимировича и моих кураторов, которые все сидели на моей, кхе-кхе, «игле». Хотя нацедили моей крови себе на пять жизней.