Гонщик 2 (СИ) - Матвеев Дмитрий Николаевич
Купеческий обед проходит совсем не так, как дворянский бал. Конечно, оркестр играет, и потанцевать при желании можно, что и делают девицы и молодые люди. Я тоже прошелся пару туров, поглядел, так сказать, на товар и еще раз поймал себя на том же самом ощущении: дети! Пятнадцати-шестнадцатилетние девицы краснеют, смущенно и натужно улыбаются, глядят в пол, слова от волнения сказать не могут — видать, мамаши настолько их застращали, что они боятся допустить даже малейшую промашку. Например, ляпнуть что-нибудь не то или какой изъян случайно показать. А ведь, случись свадьба, потребуют консумации брака, демонстрации крови на простынях и всего прочего. Дикость какая-то!
По сравнению с этими детьми вдова Сердобина, при всей её расчетливости и, как выяснилось, цинизме, намного свободнее и приятнее в общении. Ну а помещица Томилина и вовсе вне конкуренции.
Но это все не главное. Основное действие, ради чего все собираются, проходит позже. Когда все гости уже отвалились от стола, молодежь отправили танцевать под присмотром бдительных старух, а жен — перемывать косточки своим мужьям и вообще всем тамбовчанам, кто попадется им на язык. И вот тогда серьезные деловые люди усаживаются в курительных кабинетах, за ломберным столом или просто в открытых альковах и начинают говорить о делах.
Конечно, можно встретиться в будний день в конторе, обсудить то или иное предложение, заключить сделку. Но когда потенциальных компаньонов более трех или когда нужно встретиться конфликтующим сторонам, тогда все переговоры происходят на подобном званом обеде.
У меня было подозрение, что как минимум часть гостей Игнатьева явились по мою душу. Но прежде, чем ввести меня в общество состоятельных кротов, то бишь купцов, Игнатьев пригласил меня побеседовать наедине у него в кабинете.
С недавнего времени я стал обращать внимание на обстановку в комнатах. Интересно по ней судить о характере человека. И если у Игнатьева в гостиной, в бальной зале было традиционное купеческое «дорого-богато», то в кабинете напротив: почти аскетично, без вычурности и роскоши, но крепко, надёжно и удобно.
Купец вынул из шкафчика бутыль шустовского коньяка, который, отчего-то, стал прямо-таки непременным атрибутом переговоров, плеснул в широкие бокалы янтарной жидкости примерно на палец и, пододвинув один ко мне, взял другой в руки.
— Владимир Антонович, — начал он, покачивая бокал в руке и наблюдая, как стекает по тонкому стеклу пленочка коньяка. — Наша прошлая встреча была на редкость неудачной и, надо признать, по моей вине. Я, честно скажу, недооценил вас. От того и действовать начал грубо и нахраписто, на чем и погорел. Но надо иметь смелость признавать свои ошибки, а признав, исправлять их. Вы согласны со мной?
— Мне нечего не это возразить.
— А раз так, позвольте преподнести вам в подарок одну занятную вещицу. Попала она ко мне случайно и довольно давно. Так и пылилась без дела, поскольку применение ей найти я не мог, а выбросить было жаль.
С этими словами он достал из ящика стола резную шкатулку орехового дерева и поставил передо мной.
— Вещица, безусловно, занимательная, — продолжил Игнатьев. — Но, думаю, вам будет гораздо интереснее услышать её историю.
Я пригубил коньяк и откинулся в кресле.
— Слушаю вас, Иван Платонович.
— Как я уже говорил, было это давно, едва ли не тридцать лет назад. Тогда на подобном званом обеде сел я играть в штос. И подсел к нашей компании Травин, бывший князь. Вы ведь в курсе темной истории с его супругой и побегом дочери?
— Да, — кивнул я.
— После тех событий его в свет не приглашали, и он, хоть имел дворянский титул, для общения был вынужден снизойти до более низких сословий. Он вел некоторые дела с купцами и бывал на подобных мероприятиях. Так вот: он подсел за наш столик и присоединился к игре. Играли по маленькой, но банк внезапно вырос, и все игроки бросили карты. Остались я и Травин. Я был изрядно под хмельком, мне в тот вечер фартило, так что я решил рискнуть. И, знаете ли, выиграл. У Травина не оказалось при себе достаточно денег, и он, с моего согласия, расплатился вот этим.
Игнатьев положил руку на шкатулку.
— И мне показалось, что он был очень рад, что избавляется от этой вещи. Я даже заподозрил, что он проиграл её специально. Но, как я уже упоминал, я был в изрядном подпитии, и за свои ощущения и подозрения ручаться не могу.
Купец убрал руку, а я подтянул шкатулку к себе и открыл.
В ней лежало великолепное тонкой работы рубиновое колье. По крайней мере, камни были темно-красного цвета. Дамы бы сказали — цвета запекшейся крови. И я с первого раза узнал и стиль, и работу. Конечно, я ни разу не ювелир, но был практически уверен, что некогда это колье составляло один гарнитур с оставшимися от матери гранатовыми серьгами.
Я любовался игрой камней, а Игнатьев тем временем продолжал свою историю:
— Мне понравилась эта игрушка. Но моя супруга, что была тогда еще жива, наотрез отказалась её надевать. Уж не знаю, почему, но заявила она, что, мол, на этом золоте кровь. Я понес безделушку к ювелиру. Сами понимаете: для купца эта вещица — мертвые деньги, которые не смогут принести доход. Ювелир же, осмотрев колье, обнаружил на нем родовые клейма. Но не Травиных, как я предполагал, а Тенишевых. Выкупать колье ювелир отказался. Мол, честным путем драгоценности Тенишевых к Травину попасть никак не могли. И взять их он может лишь по цене лома, дабы избежать возможных неприятностей. А это от силы десятая доля стоимости украшения.
Купец помолчал, отпил из бокала и принялся рассказывать дальше.
— В то самое время нынешний князь Тенишев как раз стал главой рода. И я, по совету всё того же ювелира, написал ему. Изложил обстоятельства обретения этой вот штучки и предложил выкупить её по честной цене, но ответа так и не дождался. Ехать же мне самому, без приглашения, без предварительной договоренности, сами понимаете, было невозможно. И я смирился с потерей денег, положил шкатулку в сейф и на некоторое время о ней забыл. Ну а теперь, когда вы уже почти что князь, вспомнил. И решил, что вам она будет как раз кстати.
Я закрыл шкатулку.
— Что ж, Иван Платонович, мне эта, как вы говорите, вещица, действительно кстати. Я принимаю ваш подарок и не держу на вас зла. Так что давайте начнем наши отношения с чистого листа.
— Рад слышать это, Владимир Антонович. А пуще того рад, что подарок мой пришелся вам по душе. Но, думаю, гости мои уже заждались нас. Пройдемте к ним. У нас есть для вас одно предложение, на этот раз вполне взаимовыгодное.
Следом за Игнатьевым я прошел в гостиную, где в одном из альковов собралось человека четыре. Мы сели на два свободных места. Получилась этакая полудюжина заговорщиков.
— Владимир Антонович, — вновь начал говорить Игнатьев, здесь вы видите без преувеличения богатейших купцов и промышленников Тамбова. За исключением, пожалуй, Крашенинникова, ну так ему здесь и не рады. Мы следим за вашими несомненными успехами в области производства мобилей. И видим, что продажи ваших кузовов даже на несовершенных американских шасси идут весьма даже успешно. Право слово, вам стоило бы выбраться из нашей глуши в столицу да увидеть это собственными глазами.
Сидящие рядом купцы дружно покивали головами.
— Предприятие ваше окупилось весьма быстро, — продолжал хозяин, — и приносит пайщикам немалую и, что намного важнее, стабильную прибыль. Некоторые из нас имели разговор с Крашенинниковым на предмет расширения предприятия через вложение в него наших капиталов, но получили отказ, причем выраженный в грубой форме. Тем не менее, продажи мобилей по всему миру растут, и потребности рынка колоссальны. Было бы ошибкой не попытаться отщипнуть от этого гигантского пирога посильный кусочек. Нет ли у вас желания наладить еще одно подобное сборочное производство? Чтобы не посягать на доходы вашего предприятия, можно использовать шасси другого производителя и действовать в другой категории мобилей. Например, собирать грузовики. Или же, напротив, нацелиться на дорогие мобили элитного класса. Мы можем, для начала, выделить из своих капиталов до миллиона рублей в совокупности.
