Спартачок. Двадцать дней войны (СИ) - Журавлев Владимир А.

— Умеешь ты в душу плюнуть! — сказал майор в тишине. — Но согласись, что она была героиней!

— Очень здоровой, — поправил Грошев хмуро. — И не героиней, орден «Боевого Красного знамени» у нее, про героинь мы не знаем, если у них знаменитых писателей в родне не нашлось. Но да — девочка-мажор, однако воевала. Не отсиживалась в Ташкенте, как большинство.

— И еще раз в душу плюнул! — с удовольствием констатировал майор. — Замполлитра, возьми его на карандаш! Порочит наше священное прошлое!.. Кстати, именитая родня героини — это кто? Ну, чтоб знать, на кого ты лапку задираешь!

— У нас — Михалков, — равнодушно отозвался Грошев. — У вас вроде как Маршак.

— Это как это? — изумился майор. — Так кому она родня⁈

— Да все они там меж собой родня, если покопаться.

Грошев вдруг развернулся ко входу. Прислушался. Буркнул что-то вроде «некстати» и ушел в свой угол. А в подземный бункер шумно спустился командир бригады. Бойцы-носильщики подскочили, не зная, куда девать кружки с кофе.

— Попрятались? — с презрением сказал офицер. — Бегом на маршрут! Сволочи…

Потом он уставился на майора, отдельно на вскочившего с лежака замполита. Смерил взглядом, и расхристанно-мирный вид офицеров командиру бригады явно не понравился.

— На расслабоне? В штурма загоню!

— А мы и есть штурмовики, — хладнокровно сказал майор. — Всё, что осталось от отдельной штурмовой роты. На отдыхе и ждем пополнения.

— Считай, что отдохнули! Чтоб через час на точку!

— БЗ? — безмятежно поинтересовался майор. — Пополнение боекомплекта? Приданные огневые средства? Сопровождение «птички»? И, кстати, носильщики на эвакуации — мои бойцы. Кто заменит? Одна медсестра раненых на себе не вытащит.

Командир бригады сжал кулак, коротко шагнул вперед… и замер, словно на стенку наткнулся — потому что в тишине бункера звучно и решительно лязгнул затвор автомата.

— Будет тебе БЗ! — пообещал после молчания офицер. — Всем вам будет! Туда, откуда не возвращаются! Понял?

И стремительно ушел.

— Ф-фух… — выдохнул майор. — Ну ты, коммуняка, даешь, чуть командира бригады не пристрелил… Ничего, переживем, всех переживем… Томочка, ты уж не обижайся на ущербного! Всего лишь полковник, что с него взять? Зато я — ого-го! Он позорит морскую пехоту, я прославляю — в целом получается позитивный образ!

— Полковник не самый плохой командир, — вздохнула медсестра. — Он хотя бы по подразделениям ходит, смотрит, все ли в порядке. А что жестокий, так война, здесь по-другому нельзя… Ладно, нам на маршрут, пойдем без «птички». Спасибо за кофе.

Майор тут же потянулся поцеловать на прощание, получил несильно по шее и разулыбался.

— Некстати этот полковник приперся, — пробормотал Грошев. — Шкапыч, как бы с выходом потянуть? Мне эта ночь край как нужна.

— Зачем? — мгновенно рассердился майор. — Куда тебя опять черти тащат⁈ Куда ты каждую ночь пропадаешь — по бабам, да? И без меня⁈

— В частном секторе гражданские сидят по подвалам, — спокойно сказал Грошев. — Уже полгода. Половина — дети. Они уже умирать начали. Не выведу — им конец.

Майор крякнул. Прошелся по бункеру.

— Поправь, если ошибаюсь, — язвительно сказал в итоге он. — Значит, по подвалам сидят туранские семьи. Которые нас ненавидят, и за дело. Ты их нашел по слуху, да? И теперь хочешь их вывести. Надо полагать, не к нам в тыл, а к туранцам. Я правильно понял?

— С туранцами я договорился. Не с офицерами, с солдатами. Обещали пропустить.

Майор от души выматерился.

— Коммуняка! А ты понимаешь, что нас за это сразу в ноль⁈ Туранцы на подходе в ноль, и потом свалят гибель гражданских на зверства русских! А свои на возвращении в ноль — за контакты с противником!

— Там два десятка детей, — хмуро сказал Грошев. — Полгода в подвалах. Без еды, без лекарств, без чистой воды. И без света. Это, по-твоему, не зверство? Ты только выход на задание оттяни до завтра, я их сам выведу.

— Да⁈ — взъярился майор. — А как⁈ Полгода без движения — они ходить разучились! А там бежать надо, чтоб артой не накрыли! А через наши порядки — как? Толпа гражданских, да ночью — как дадут из пулеметов!

— Не дадут. Есть еще нормальные мужики на свете.

— Значит, и с нашими договорился… шустрый ты, как понос… Ну даже если чудом выведем — а дальше как? Добровольно под расстрел? Или с особым отделом тоже договорился?

— А дальше — никак, — спокойно сказал Грошев. — Я же говорил — коммунары в мире типа вашего долго не живут. Не выведу детей — не прощу себя. Так что у меня выбора нет, мне все предельно ясно. А вы… просто дайте мне время. И отвернитесь.

— Дебил! — с ненавистью прошипел майор. — Какой же ты дебил! И я вместе с тобой… Витя, топай в штаб, получай БЗ! И сиди там до утра, понял? Под любым предлогом! Боекомплект получай, «Горынычей» требуй! У тебя дети, тебе под расстрел подставляться не очень правильно…

— Я с вами, — еле слышно сказал замполит. — Мне… надо.

— И ты дебил! — зло заключил майор. — Эй, как тебя… Ланцет! Ты ничего не видел и не слышал, понял?

— Прекрасно я все слышал, — вежливо сказал боец у тактического экрана. — Согласуем частоты, я вас сверху «птичкой» провожу.

Майор только сплюнул обреченно.

Гулко бухали по замерзшей земле берцы, шаркали женские сапоги, унты и валенки. Длинная вереница темных фигур невыносимо медленно перемещалась в серой мгле. Майор злобно тащил носилки с детьми и обливался потом от страха и напряжения.

— Алга! — звучал впереди негромкий голос Грошева. — Йыгереп!

— Чего он там говорит? — пропыхтел сзади замполит.

— Да как обычно! — выдохнул майор. — Быстрее, бегом, тихо… А ты бы давно туранский выучил, есть же возможность!

— Тезирек! — тут же хлестнула команда.

— Да куда быстрее? — злобно огрызнулся майор. — Тетки и так падают!

Снизился и с легким гулом пролетел вдоль растянувшейся колонны дрон.

— Нижнее небо чистое, — сообщил в наушниках далекий оператор.

Майор представил, что за это чистое небо ожидает утром взвод БПЛА, и ему стало нехорошо. За каких-то чурок пострадают отличные ребята! И ведь эти тетки даже «рахмет» не скажут, будут ненавидеть до конца жизни, и детей в ненависти вырастят, и пойдут они потом резать головы русским! Чертов коммуняка!

Медленно надвинулось проклятое болото, где осталась навсегда большая часть роты. Майор невольно убыстрил шаг, но тут же чуть не споткнулся — под ноги упала маленькая фигура.

— На носилки! — прохрипел майор. — Ходу! Ходу, мать вашу! Тезирек!

— Алла… — донеслось жалобное в ответ.

— Бог не поможет! Только ногами!

Носилки резко потяжелели — положили кого-то из старших детей, потерявшего сознание. Майор засипел и засеменил дальше. Где-то в колонне еще три пары бойцов тоже сгибались под тяжестью. Четверо носилок на два десятка изможденных детей — мало! Чертовы чурки, расплодились!

— Вперед, йигитлэр! — упрямо просипел майор бегущим впереди мальчишкам. — Алга, узкоглазые!

Прогрохотал под многочисленными ногами разбитый понтон, майор с матами потянул тяжеленные носилки вверх по бетонному склону.

— Тыныш! — тут же прилетела неласковая команда.

— Сам «тихо»! — выплюнул майор непримиримо, но материться перестал.

Туранские женщины оказались на удивление упорными, терпеливыми и выносливыми, по-другому не объяснить то чудо, что они все же добрались сами и как-то дотащили детей. За спиной остались две линии многоэтажек с российскими бойцами, перед глазами — очередная черная линия изуродованных зданий. Третья, туранская.

Впереди тихо и быстро заговорили по-турански. Осторожно брякнули кирпичи. Женщины по одной стали забираться в разбитое здание, начали передавать по цепочке детей. Все это — в страшном, упорном молчании. Из темноты выбежали бойцы, перехватили носилки. Майор с наслаждением расслабил руки и только потом сообразил, что бойцы — туранские. Передвинул на всякий случай автомат под руку и бессильно осел на ледяную землю. А мимо все шли и шли безмолвные женские фигуры. Одна из них с двумя детьми вдруг остановилась, строго прошептала на чистом русском: